что выскакивает на поверхность в снах, да и наяву бывало -
негуманные образы и соображения. Сознание - тонкая оболочка, а под
ней... Это его унижает. Неистовый самоучка-провинциал, он боготворит
разум и видеть не желает мерзости, которая ему нередко досаждает -
бессмысленные ощущения, бестолковые образы, суетливые грезы... К
примеру, вчера.
Спокойно возвращается домой, усталый после очередной неудачи -
пристраивал синтезатор к анализатору, оба со свалки. Входит без
сомнений в подъезд, весь в мыслях - "опять подножка, когда же
дело?.." И вдруг перед ним возникает образ, вычитанный из недавней
книжонки. Серьезного давно в руках не держал, а эти пошлые
проглатывал за час... Старик-вампир, дурацкое существо, свистит,
жужжит и коготками цепляется за шею!
Первая атака не получилась у него, еще сильна вера в обычность
лестницы с мирно спящими дверями - соскальзывание за грань не
состоялось. Но, поднимаясь выше, Марк чувствует, нечто в нем - не
разум же, конечно! - не удовлетворено, и ждет. Деталь необходима! И
он, презирая себя, ищет: кровавое пятно?.. силуэт у подъезда?.. Он
ищет и стыдит себя, пытается удержать, а руки разума как во сне,
трогают, но не держат... Хочешь деталь - получай! - окно с выбитым
стеклом. Мальчишки днем... Нет! Там странная чернота и шевеление
воздуха при отсутствии разумной причины... Светятся листья, а
фонарь-то погашен! Блудливой рукой брошен камешек, изнутри
поднимается страх, спина леденеет... оборачиваешься, стараешься
сохранить видимость спокойствия, стыдишь себя, ужасаешься, борешься,
спотыкаясь, в панике, неровным шагом добираешься до порога, и здесь,
окончательно потеряв стыд и разум, вполоборота, чтобы подлец не
достал шею, мучаешь ключом замочную скважину, и, ввалившись,
наконец, в переднюю, отряхиваешься, словно пес после взбучки.
Пружина, спускающая с цепи всех чертей, у него всегда была под
рукой.
4
- Вы мне все о глубинах, а я хочу простого, - Аркадий в те дни был в
ударе, что-то удавалось ему в задней комнате под тягой. - Пусть
передо мной откроется лист, и на нем все про меня прописано четкими
буквами. Не что я сделал - знаю, знаю... а что я есть со всеми
потрохами, с учетом несбывшихся мечтаний, неиспользованных
возможностей... Я не в силах это охватить, четно говорю, нашелся бы
кто, помог?.. Нет, вру, не хочу, чтобы открыли. Как-то видел лист
попроще, и то оторопь взяла - история моей болезни. Я ее называю -
духовная болезнь, но они же педанты, начинают с кожи - она,
оказывается, у меня вот эдакая... Слизистые... слово-то какое!..
Потом глубже - печень, видите ли, на три пальца выпирает! А почки...
черт, мои родные отбитые почки... Что я хотел?.. забыл уже... Нет,
ничего. Знал, что такой, как все, но все же - мои почки, они другие,
понимаете?.. Вам это еще трудно понять. Расскажите лучше, вы были у
Фаины или все собираетесь?..
5
Наконец, он собрался, пошел. Прошел полтора коридора, и вдруг
открытая дверь. У входа столик, на нем огромная с толстыми чугунными
боками печатная машинка, ревет басом, бумагу комкает, зато как
замахнется кривым рычагом, как впечатает - не вырубишь топором! И у
Марка уже такая была! А за машинкой сидит джинсовая дива, которую он
заметил в первый же день, и одурел, а потом несколько раз провожал,
крадучись, на расстоянии.
Естественно, он замер на месте, и тут из глубины его окликают
засахаренным голосом - "обходите, пренебрегаете..." В кресле, нога
на ногу, Альбина, худощавая дама с проницательным взглядом. Он
вошел, устроился в соседнем кресле, девица ему тут же кофе несет,
пошел разговор о том, о сем, все о высоком, с обязательными заходами
во Фрейда, которого Альбина любила страстно... гороскопами - "вы
кто? - а, Весы!" - и прочей чепухой.
Как это терпит Штейн, думал юноша, презирающий любую зависимость -
от неба, звезд, луны, людской мудрости и глупости, случайностей...
Он кое-как отвечает, занят подглядыванием за той, которую давно
хотел узнать поближе. Но если честно, дама из столовой гораздо
больше устроила бы его. Он, конечно, устыдился бы этой мысли, если б
выразил ее по научному просто и ясно, но никуда бы не делся, факт
есть факт.
Перешли к обычным темам, всякие там театры, литература - ничего
интересного, все давно известно. "Ну, Толстой... Пусть гений, но
тоже давно известно, а многое просто наивно..." Марк Толстого
терпеть не мог, граф не давал ему места в своем густом месиве, чтобы
участвовать в событиях, переиначивать их по-своему - отвлекал
тягучими подробностями. Юноша постоянно спорил с Аркадием, который
Толстого чтил, сравнивая с врановыми птицами: летают вроде бы
неуклюже, а на самом деле виртуозы полета... Но в главном они к
полуночи сходились - о чем еще можно теперь писать, все давно
известно. А вот наука - это да! В ней постоянно что-то новенькое, и
каждый день какой-нибудь сюрприз.
Дама, наконец, вскарабкалась на своего любимого конька - ее занимало
стремление к власти. По теории Альбины эта страсть присуща молодым
народам, вот евреи и лишены, на исходе своей судьбы. Марк вообще
отказывался понимать эту блажь идиотов - "разве мало интересных
дел?"
- Вот если б Штейн захотел... - Альбина о своем, да так горько,
словно Штейн ее не хочет.
Марк подумал, что Штейн у власти сразу потерял бы блеск и
разнузданную легкомысленность, которые его красили. К тому же, он
решился возразить, честолюбие евреям тоже присуще, но чаще без
перьев и регалий, так уж сложилось.
Далее разговор сполз на привычную проблему - "как там народ?.." Эти
всхлипы Марка попросту злили, он народа вокруг себя не видел, а вот
люди, да - кое-как еще ходят, и никто не вздыхает по ним.
- Вы ведь из других краев, - удивилась дама, - неужто там такие
же?..
Она права, подумал Марк, - там немного другие, но какой в этом
интерес?..
- Зато у нас особенная стать, - с чувством высказалась Альбина. - Я
уважаю еврейский гений, но и свой ценю - русский!
Марк хотел сказать - "ну, и прекрасно, к чему только пафос?..", но
больше слова не получил. Альбина прочно утвердилась на своем -
"Сибирь, Сибирь, нетронутые гены... все возродится..."
Марку стало скучно, возродится, и слава Богу. Он решил использовать
встречу для дела, и, наконец, вставил словцо о своих нуждах.
- Привозного не держим, все свое, - с гордостью ответствовала
Альбина. Встала, тощая, белая, с гордым взглядом и профилем Жанны,
эстрадной певички, известной своим мускулистым носом. Повела его в
глубину помещения, где притаилась скромная дверь.
6
Марку открылся огромный зал, стены таяли в тумане испарений, прущих
из больших котлов. Судя по запаху, в них варилось нечто настолько
отвратительное, что Марк, привыкший к любой химии, отшатнулся.
- Сами получаем, очищаем... препараты, соли, металлы...
Мышцы, кожу, голову - все пускаем в дело, а начинаем с простого
зверя - нашего кроля.
Действительно, везде - в проходах между котлами, самодельными
станками и приборами, стояли деревянные клетки, в них сидели или
жевали желтую траву или совершали бесполезные скачки серые зверюшки.
То и дело к клеткам подходили здоровенные мужики с красными носами,
хватали первого попавшегося им зверька, поднимали за длинные задние
ноги, ловко шибали по носу, тут же на больших столах обдирали, брали
мясо, жир или какой-нибудь орган и бросали в рядом расположенный
котел. Марк почему-то, увидев поднятого вниз головой зверя, вспомнил
семейную легенду о том, как его приводили в чувство, когда он
впервые выбрался на белый свет...
Вернулись в тихую комнату, Альбина подожгла очередную "гавану". Марк
незаметно боролся с дымом, дыханием разгоняя атакующие его облака.
"Чем могу помочь?" Сразу оказалось, что мало чем - одного еще нет,
другого - уже, третье в растворе, грамм в море, пойди, достань... Но
кое-что было обещано, и, вежливо распростившись, Марк вышел. К Фаине
поздно, он поплелся в свои хоромы, где стояли случайные старые вещи,
с которыми ему предстояло начинать.
7
Я знаю, уже через полгода все изменится - и у него начнет шуметь,
крутиться, выпадать осадками и растворяться... В кварцевых колбах -
целое состояние! - будет беситься пар, клокотать, прорываться по
тонким стеклянным ходам, и, усмиренный прохладой рядом текущей воды,
забывший прежнюю сущность, падать прозрачными каплями в мелкие, как
дамские пальчики, сосудики... Я мог бы рассказать вам, как их
кровавого куска бычьего мяса, постепенно теряя вкус, запах, цвет,
утончаясь и облагораживаясь, выделяется розоватый сок, он
стремительно белеет в ответ на добавление рыхлого как пух порошка,
после долгих ухищрений, процеживания, вращения с немыслимой
скоростью в огромной центрифуге, от него остается совсем уж мало и
вовсе бесцветной водички, и, наконец, из этой капли при умелом
обращении выпадает тончайший белоснежный осадочек, самое то - ведь в
нем притаилось вещество, излучающее жизненную силу: оно, рассеянное
Роллинс Джеймс
Махров Алексей
Прозоров Александр
Андреев Николай
Березин Федор