этого с ума можно сойти! ...Главное: ведь существует любовь, любовь к этому
своему вечному Я! Ведь в любви к нему, в стремлении обладать им во всей его
вечности - вот в чем дело! Значит, у тебя нет полной, окончательной любви к
своему высшему Я, раз тебя тянут какие-то немыслимые бездны или просто
скорее всего отрицание... Нет, нет, все должно быть направлено на то, что
любишь, на свое бессмертное Я: и вера, и порыв, и метафизические знания, и
вс°, вс°, вс°. И тогда, используя древние методы, знания, медитацию, мы
воочию, практически обретем вечность и рухнут все завесы, и потустороннее
перестанет быть потусторонним...
ободранного стола вылез юный Сашенька. Губы его дрожали. Он плохо понял,
конечно, главную нить этого разговора, ибо мысли его двигались только в
одном направлении.
визгливым голосом. - Если не хватает терпения!.. Я, например, уже больше не
могу...
порвать, порвать - наглядно, чтоб всем было доступно, а не только единицам -
этот занавес, чтобы воспринимаемый тогда потусторонний мир стал
повседневностью, частью нас самих! - закричал он, весь трясясь.
освободится от всех своих земных кошмаров; голод, война, страх перед смертью
потеряют свой смысл; рухнет тюрьма государства, ибо она бессильна перед
духовным миром... все перевернется...
юности...
порвать занавес... Со всеми последствиями... Сашенька, ведь до сих пор все
старались наоборот уберечь человечество от знания потустороннего. Боюсь, что
ваш прорыв приведет к замене земных кошмаров другими, более
фундаментальными... Впрочем, все это имеет смысл.
вместе с тем непомерный взрыв Сашеньки, сам его вид: еще мальчика с
блуждающими глазами, точно устремленными в неведомое, спровоцировали у
каждого виденье своего запредельного.
призраками и хохотком, утробно-потусторонним, точно лающим в себя, хохотком
Падова. Все это смешалось с потоками, судорогами любви к "я", с
патологическим желанием самоутвердиться в вечности и с видением собственного
"я" - в ореоле Абсолюта.
Сашенька и Вадимушка вдруг чего-то не выдержали и попросились домой. Игорек
вывел их за ворота.
провизжал он им на прощанье.
Игорек тоже уехал.
соседних полу-комнат закутков, что не представляло труда стеречь рядом, в
ожидании.
пробирался полутемной тропинкой к дому Падова, когда лез в окно, когда
проходил сквозь дыры. Душа вела дальше, в запредельное; каждое дерево,
качающееся от ветра, казалось платком, которым махали из потустороннего;
каждый выступ, каждый предмет точно неподвижно подмигивали
вымученно-нечеловеческими глазами. Федор вспоминал Анну, ее хохотки и
улыбку; думал о метафизическом дерганьи Падова.
входил в его душу. Надежно приютившись рядом, по соседству, он медлил,
ожидая своего часа. В воображении плыл вспоротый живот Анны и ее крик: "Я..
я.. я.. В вечности, в вечности!" Поэтическую головку Ремина, застывшую в
самолюбии, он представлял себе отрезанной и тщетно пытающейся язычком
поцеловать самое себя.
двери. Он словно видел себя на полянке, пред Падовским гнездом, в одной
майке, без трусов, потно гоняющим мертвую голову Ремина в качестве
футбольного мяча. "Футболом ее, футболом, - причитал он. - И забить, забить
навсегда в ворота".
глаза, своими руками; чтобы вместе с хрипом из красного рта выдавливалась и
душа, кошмарная, наполненная непостижимым ужасом, задающая себе
патологически-неразрешимые вопросы. Он представлял себя накрытым этой душой,
как черным покрывалом, и выбегающим из этого дома, как бык, в слепоте, -
вперед, вперед, в неизвестность!
все по-своему, переживал Федор. Как огромный идол, переминался с ноги на
ногу, чуть не подпрыгивая, вслушиваясь в хрип и бормотанье там, за стеной.
стало казаться, что он частично уже нашел то, что искал: в самой душе
"метафизических", в их существовании. Смрадно щерился каждому, направленному
на "главное", слову Падовских. От этого общения он получал почти такое же
ощущение как от убийства.
стороны, это желание еще более вздернулось и укрепилось, именно чтоб
разрешить парадокс и реализовать себя во чтобы то ни стало.
чуть дрогнул, испугавшись неосуществления; но потом почувствовал, что
мертвая радость от бытия Падовских все равно ведет только к стремлению
получить идентичную, но еще более болезненно-высшую радость от их убийства.
(Одно напряжение снимается другим, еще более катастрофичным).
живыми. Ибо, о чем бы они ни говорили, он, особенно почему-то сейчас, перед
их приближающейся смертью, продолжал ощущать их как нечто потустороннее,
присутствующее среди живого здесь; а потустороннее нечего было превращать в
потустороннее, то есть убивать; оно и так частично было тем, чем Федор хотел
бы видеть весь мир.
Игорек; Христофоров убежал еще раньше.
изощренным способом уничтожить столько людей. Теперь оставались только трое:
голову мысль их сжечь, живьем, ночью, во время сна, когда видения подступают
к горлу.
способа был в том, что тогда отпадала возможность заглянуть в глаза
умирающим, насытиться их видом. Поэтому имел смысл действовать топором -
тоже во время сна.
- можно было бы обласкать, завести с ним разговор, даже поцеловать перед
умерщвлением.
молчали
вздохи и обрывочные, точно скачущие между ними, слова.
пить.
бродящее в раздвинутых мирах. Оно светилось невиданным яйным светом,
расширяясь как звезда, как Вселенная... все дикие, умопостигаемые чудовища
исчезали, растворяясь в его лучах. "Я", отожествленное с чистым духом,
расширялось и расширялось, и не было конца его торжеству... Но был ли это
предел?..
состояний; ворочал ржавый, большой топор.
руки.
свое "я" - по крайней мере внешне - в более человеческой оболочке; она
являлась себе девчонкой, бродящей в адо-раю непознаваемого, девчонкой,
играющей в прятки с Непостижимым...
ржавой кровати, прильнув к каким-то железным прутьям. Волосы ее разметались,
на губах выделялась пена. Казалось, она была готова отдаться этому
бессмертию, лишь бы вобрать его в себя.
Шилова Юлия
Бажанов Олег
Каргалов Вадим
Корнев Павел
Андреев Николай
Сертаков Виталий