нервного впечатлительного ребенка.
ткнули носом в три абсолютно разные стороны жизни Америки, как
в три разные, и к тому же еще враждебные государства. Не
получи я советской закалки в раннем детстве, я бы не
выдержала.
учитель литературы называл Шекспира гоем, и мы, дети, себя там
чувствовали как в гетто, и весь остальной мир нам казался
чужим и враждебным. В эту школу меня отдали потому, что, как с
эмигрантов, с нас не взяли денег за обучение, и мама думала,
что там я буду среди своих.
мира, и после нескольких истерик мама перевела меня. в
государственную школу. Тоже бесплатную.
советская пропаганда. Америка черных и получерных, т.е.
пуэрториканцев, у которых родители или безработные или вообще
не хотят работать и сидят на шее у государства. Это - бедная
Америка. Злая. Хулиганская. Ненавидящая весь остальной мир. Их
учат плохо. И они не очень хотят учиться. Что из них вырастет,
можно увидеть в телевизионных новостях, когда показывают убийц
и насильников, закованных в наручники.
уважали. Из-за того, что я знаю больше моих соседей по классу.
Оттуда меня забрать можно было только в частную школу. Но
учиться там стоит очень больших денег, которых, конечно, нет у
зеленых эмигрантов.
американской родни. Мы с мамой были приглашены туда на ужин.
Приехала из Детройта дочь дедушки Сола со своим мужем
адвокатом. Ужин был в честь их приезда. Заехал и сын Сола,
торгующий автомобилями в Вестчестере - самом роскошном
пригороде Нью-Йорка. У этого сына жена - не еврейка. Она -
немка. Он на ней женился, когда служил в американской армии в
Германией, и привез в Нью-Йорк. Зовут ее Кристина.
Представляю, как возликовала вся семейка от такого подарка!
Примирились, должно быть, на том, что эта немка приняла
иудаизм, а, значит, и дети ее будут евреями. У Кристины два
сына, которые учатся в частной и очень дорогой школе.
только мальчиков, Кристина сразу влюбилась в меня и не
отпускала от себя весь вечер. Мне она тоже понравилась. Думаю,
потому, что мы обе европейки, а это очень сближает в такой
сумасшедшей стране, как Америка.
без всякой задней мысли, рассказала им о моих школьных
проблемах. То, что я учусь с неграми и пуэрториканцами,
вызвало за столом поток вздохов и сочувствия. Полувыживший из
ума старик Сол сказал, что это безобразие держать такую
девочку в государственной школе, ее там испортят нравственно и
физически. Ей нужно подыскать хорошую школу, где учатся дети
из хороших семей.
разговор. На него дружно навалилась его жена и обе дочери и
грубо, по-хамски прикрикнули на него, чтоб он свой нос не в
свои дела не совал. Они до смерти испугались, что придется
заплатить за меня в эту школу, потому что у нас у самих таких
денег нет. Жена взяла Сола за руку, как маленького, и увела
из-за стола в другую комнату. Представляю, как ему там
досталось.
государственные школы, где учатся миллионы детей, и с ними
ничего страшного не случилось. Мы с мамой не знали, куда глаза
девать от неловкости, и думали лишь о том, как бы поскорей
убраться из этого дома, где денег - миллионы, а человеческого
чувства - ни на грош.
последней каплей, которая переполнила чашу терпения этой
женщины, никак не приспособившейся к своей американской родне.
Кристина побледнела, встала и сказала, медленно и четко
выговаривая слова с немецким акцентом:
найдется лишнего доллара оплатить ее учебу, тогда я, чужой
человек, возьму эту миссию на себя! И чтоб мои дети не стали
похожими на вас, я переведу их в христианство!
обмороки. Потом слезы. Рыдала вся семья, обнимая сыновей
Кристины. Кристина тоже плакала, обнимая меня. Заплакала моя
мама. Одна я сдержалась. Меня трясло от отвращения.
них нет миллионов. Они много страдали. Но сколько в них
доброты и душевности. Вот бы с кем породниться Кристине!
столкнулась с детьми из хороших семей. То есть из богатых
домов. Адвокатов, врачей, бизнесменов. Неплохие дети. Лучше
воспитаны, и знаний у них побольше. И тоже будут адвокатами,
врачами. Так же, как черные мальчики из государственной школы
попадут со временем или в тюрьму, или будут получать
унизительное пособие по безработице.
черный мальчик. Его отец выбился в адвокаты. На этого мальчика
смотрели как на экспонат, обращались с ним так вежливо и
предупредительно, что он себя чувствовал неловко и всегда
улыбался немного жалкой улыбкой. На наших белых рожах было
написано: вот видите, какие мы либералы, мы нисколько не
расисты, у нас есть свой черный, и мы с ним ведем себя, как с
равным.
школе в Москве я была единственной еврейкой. Еврейских детей
туда на пушечный выстрел не подпускали. Так же, как и в
Московский университет. Меня приняли только из-за
революционных заслуг прадедушки Лапидуса. Пусть будет одна,
решили там, наверху, чтоб никто нас не обвинил в
антисемитизме.
не приняли. Сказали, слабо подготовлен. А вся слабость -
мамина профессия. Это при социализме. Чего же хотят от
капиталистов?
с большими знаниями. Я оттуда выйду хорошо образованной и
воспитанной, и передо мной будут все дороги открыты. Но когда
я сталкиваюсь в коридоре с единственным черным мальчиком, мое
сердце сжимается от боли за тех ребятишек, с которыми я
училась в бесплатной школе, и за еврейских детей в России. Мир
отвратителен. Что нужно, чтоб его исправить? Еще одну
революцию? Еще много-много крови? В России это все уже было. И
что толку?
новое и порой от такого открытия жить не хочется.
не прогрессивная личность. Мне кажется, что я - расист. Я не
испытываю большой любви к черным и получерным. Когда я остаюсь
одна, окруженная ими, мне становится не по себе, и я глазами
ищу какое-нибудь белое лицо и, найдя, вздыхаю с облегчением. Я
вообще испытываю теплые чувства к очень ограниченному числу
двуногих. Будем считать, что я экономлю свои чувства, не
распыляю их, берегу до лучших времен.
телевизором, в котором большинство преступников имеют черные
лица, а также наставлениями взрослых, желающих мне только
добра.
школе, не вызывал у меня никаких эмоций, хотя он довольно
смазливый и при этом хорошо воспитан. Он вызывал у меня лишь
любопытство, потому что был в единственном числе, а это
невольно наводило на мысли о неравноправии и о том, что вообще
все далеко от совершенства в этом лучшем из миров - последнем
оплоте свободы на земле.
потому что мы в разных классах и даже не знаем друг друга по
имени. У него были приятели - белые мальчики. Они вместе
шумели на переменках - никаких следов дискриминации.
меня обычно поджидал папин гомосексуальный друг-подружка Джо,
чтоб эскортировать домой, меня остановил этот мальчик.