Чтение 34–й страницы книги ~Санго из Чегема книга1~

наконец, успокоил себя мыслью о том, что он только подумал, а это в счет не
идет.

Начальник охраны самолично подвел дядю Сандро и остальных родственников
к подножию стены и, показав место, где надо рыть, вручил дяде Сандро свой
электрический фонарик. Дядя Сандро попытался отказаться, кивнув на ясную
луну, но тот сунул ему фонарик.

-- Пригодится, -- сказал он, и дядя Сандро догадался, что трупы,
по-видимому, уже сильно испорчены временем.

-- Два, -- четко напомнил начальник охраны остающемуся часовому и для
полной убедительности выставил ему два пальца.

-- Ясно, -- ответил часовой, и начальник двинулся в сторону бурдюков с
вином.

Дядя Сандро лишний раз убедился, что здесь установлен строгий контроль
за трупами, и никому не удастся вместе с выкупленными трупами прихватить
невыкупленные. Разумеется, ни дядя Сандро, ни другие родственники Щащико
этого не собирались делать.

Часовой отошел к краю стены, обросшему кустами ежевики, и, нагнувшись,
вытащил из кустов две упрятанные там лопаты. Он принес лопаты и молча бросил
их к ногам пришельцев.

Дядя Сандро поинтересовался, не этими ли лопатами роют яму после
расстрела людей у этой стены.

-- Не, -- сказал часовой, мотая головой, -- они ж сами ликвидуют и сами
закапывают... Мы ж с военного городка, мы ж с ими не связаны...

Дядя Сандро направил свет электрического фонарика на указанное
начальником место, тем самым показывая, что за лопаты должны взяться другие,
и родственники, то и дело меняясь и не переставая удивляться какой-то особой
каменистости, какой-то неприятной чужеродности, нечегемности грунта, его
подозрительной эндуристости, отрыли довольно большую яму.

Обезображенный распадом труп Щащико узнали по кисти руки, лишенной
большого пальца. Трупы братьев, их так и расстреляли привязанными друг к
другу, вытащили из ямы и, перерезав веревки, отъединили друг от друга.

Яму с оставшимися трупами снова завалили землей, и, пока тела братьев,
обернутые в бурки, приторачивали к лошадям, часовой тщательно разровнял
землю, чтобы не оставлять следов, и так же тщательно упрятал лопаты в кусты
ежевики.

Когда родственники Щащико, придерживая пугающихся лошадей, приторочили
завернутые в бурки тела убитых братьев к седлам, дядя Сандро вернул фонарик
часовому и сел на свою лошадь. Часовой быстро направился к палаткам, где его
товарищи уже расселись за поздним ужином.

Придерживая накоротке лошадей с телами убитых (пока они не освоятся со
своей необычной кладью), кавалькада осторожно выбралась на дорогу. В ту же
ночь останки братьев довезли до Кодера, где их тщательно промыли и на
следующий день похоронили на семейном кладбище.

Жена Щащико, узнав, что его схватили, приехала в кенгурийскую тюрьму с
передачей и сыном. Она надеялась на свидание, но свидания не разрешили, хотя
передачу взяли.

В течение многих дней она приходила с сыном к воротам тюрьмы и
терпеливо ждала, надеясь, что Щащико ее заметит из окошка. Некоторые
заключенные перекликались со своими родственниками, вот так, как она,
стоявшими за воротами тюрьмы.

Но Щащико не мог ни окликнуть, ни увидеть ее, потому что еще до ее
приезда всех абреков переправили в Мухус.

Позже, узнав, что Щащико расстрелян, она не выдержала и повесилась.
Сына ее взял на воспитание один из ее братьев, как раз тот, что непреклоннее
всех отвергал попытки Щащико примириться с семьей. Но можно ли и его
осуждать, оскорбленного за честь любимой сестры?

Да смягчит господь наши души, да увлажнит сухие, вечно жаждущие
возмездия глаза!

--------

Глава 7. История молельного дерева

В начале тридцатых годов волна коллективизации дохлестнула до горного
села Чегем, дохлестнула, смывая амбары и загоны и швыряя в общий котел все,
что подворачивалось на пути, -- буйвол, так буйвола, свинья, так свинью,
овца, так овцу: хватай за курдюк и швыряй туда же -- в большом хозяйстве все
пригодится!

Отец дяди Сандро, старый Хабуг, считался одним из самых зажиточных
людей села. У него было около тысячи коз, десяток коров, несколько буйволиц,
несколько верховых лошадей, четыре осла и пять мулов.

Четверо сыновей, не считая дядю Сандро, и сам старик держали в руках и
вели это хлопотное и нелегко собранное хозяйство.

Как это бывает в горах во время грозы; кругом ливень, а тут, на
взгорье, почему-то не задетом грозой, нет-нет да и выглянет солнце, -- так и
многие чегемцы надеялись, что и колхозное поветрие, дурь грамотеев в
чесучовых кителях, авось как-нибудь пронесет.

Ведь пронесло коммунию, остались только воспоминания об общих обедах,
похожих на ежедневные пиршества, да большие черные следы от костров во дворе
сельсовета, где готовили еду, да всякие шутки по поводу этого короткого, но
веселого времени. Вот и ждали чегемцы, гадали, переминались.

Но по всему было видно, что власти на этот раз шутить не собирались.
Сначала в колхоз вошли самые бедные, потом стали откалываться и крепкие
самостоятельные хозяйства.

Хабугу тоже предлагали, да он все отшучивался, отговаривался, делал
вид, что у него на этот счет какие-то особые сведения, свои вести, свой
хабар, который вот-вот подтвердится, и тогда все пойдет по-другому. Но хабар
никак не подтверждался, и в конце концов председатель пригрозил, что лишит
его права голоса.

-- Ты бы лучше лишил голоса моего осла, а то он у меня слишком
голосистый, -- ответил ему Хабуг, не очень понимая, что означает это право
голоса. Он решил, что председатель ему не даст говорить на сходках, да ведь
на сходках каждый может говорить, лишь бы тебя крестьяне слушать хотели.

Всякие уполномоченные, которые приезжали из города и по давней традиции
останавливались у него в доме, это-то и придавало ему смелости, тоже
советовали входить в колхоз, потому что податься, говорили они, все равно
будет некуда.

Председатель колхоза особенно нажимал на Хабуга, потому что он
пользовался у чегемцев тем ненавязанным и потому устойчивым авторитетом,
которым пользуются во всех областях жизни знатоки дела.

Тем более в таком открытом деле, как ведение хозяйства, где каждый
кукурузный початок быть похожим на своего хозяина и каждый бараний курдюк
шлепает по заднице барана с той силой тяжести, которую придает ему владелец
барана.

И он, председатель, знал, что многие колеблющиеся перейдут на сторону
колхоза, если Хабуг вступит в него.

Слухи о том, что некоторых богатых крестьян высылают в Сибирь, уже
дошли до Чегема. Таких было в Абхазии очень мало, но все-таки были, и сам
Хабуг об этом знал. Знал и раздумывал, потому что многое было непонятно
старику.

Так, было непонятно, где будет колхоз держать скотину, если ее соберут
со всего села? Почему не строят заранее больших коровников и крытых загонов
для овец и коз? Какая сила заставит крестьян хорошо работать на общем поле,
когда иной и на своей усадьбе работает кое-как?

А главное, чего не выразить словом и чего никогда не поймут эти
чесучовые писари, -- кто же захочет работать, а может, и жить на земле, если
осквернится сама Тайна любви -- тысячелетняя, безотчетная, как тайна пола?
Тайна любви крестьянина к своему полю, к своей яблоне, к своей корове, к
своему улью, к своему шелесту на своем кукурузном поле, к своим виноградным
гроздьям, раздавленным своими ногами в своей давильне. И пусть это вино
потом расхлещет и расхлебает Сандро со своими прощелыгами, да Тайна-то
останется с ним, ее-то они никак не расхлещут и не расхлебают.

И если он выручает деньги за свой скот или табак, так тут дело не
только в деньгах, которые тоже нужны в хозяйстве, а дело в том, что и на
самих этих деньгах, чего никак не поймут все эти чесучовые грамотеи, на
самих этих деньгах лежит сладкое колдовство Тайны, и, может, тем они и
хороши, что, щупая их, всегда можно прикоснуться к Тайне.

А то, что в колхозе обещают зажиточную жизнь, так это вполне может
быть, если все же и коровники вовремя построить, и к ферме приставить
знающих людей, и землю вовремя обработать... И все же все это будет не то и
даже как бы ни к чему, потому что случится осквернение Тайны, точно так же,
как если бы по наряду бригадира тебе было определено, когда ложиться со
своей женой и сколько с нею спать, да еще он, бригадир, в особую щелочку
присматривал бы, как ты там усердствуешь, как они говорят, на благо
отечества (доверяй, но проверяй), а потом выговаривал бы при всех или, что
еще противней, благодарил бы тебя от имени трудящихся всех стран. И недаром
поговаривают, мол, подождите, пока коз да коров обобщают, а там и жен ваших
обобщат, будете спать, говорят, всем селом в одной казарме под одним
стометровым одеялом.

И хотя, наверное, это сказка, но крестьяне ее правильно поняли, потому
что не в самой жене дело, а дело в живом хозяйстве, которое любишь и с
которым, как с женой, связан Тайной.

И подобно тому, как никто не ложится с женой с заносчивой мыслью
догнать и перегнать по населению другое село, а то и город, крестьянину,
который выходит в поле, и в голову не приходит с кем-то там состязаться,
словно это скачки, или стрельбище, или еще какие-нибудь праздничные игры.

И тем более никому в голову не приходит, что он, выворачивая плугом
землю, помогает каким-то там китайцам или африканцам. Да и как можно
помогать чужим, незнакомым людям? Может, они-то как раз против тебя что-то
задумали, а ты еще и помогаешь им. Ведь не влезешь к ним в голову, не
узнаешь, чего они там задумали против тебя?!