Чтение 34–й страницы книги ~Подожди до весны, Бандини~

- Видела Розу?

- Нет.

- Да что там с ней такое?

- Не знаю.

- Болеет?

- Не думаю.

- Ты не можешь думать. Ты слишком тупая.

- Вот и не разговаривай со мной.

В полдень он снова пошел на поле. Солнце до сих пор сердилось. Насыпь
вокруг внутреннего поля высохла, снег по большей части стаял. Только в
одном месте под оградой правого поля в тени ветер намел сугробик и накинул
на него грязное кружево. В других же местах было сухо - отличная погода
для тренировки. Остаток обеденного перерыва он провел, созывая членов
команды. Как насчет разминки вечером? - поле отличное. Те слушали его со
странными выражениями на лицах, даже Родригес, кэтчер, единственный пацан
во всей школе, любивший бейсбол так же фанатично, как и он сам. Подожди,
говорили ему они. Подожди до Весны, Бандини.

Он спорил с ними. И выиграл спор. Но после уроков, просидев целый час в
одиночестве под тополями на кромке поля, он понял, что никто не придет, и
медленно отправился домой - мимо дома Розы, по той же стороне улицы,
прямо мимо розиной парадной лужайки. Трава на ней была такой зеленой и
яркой, что во рту чувствовался ее вкус. Из соседнего дома вышла женщина,
подобрала свою газету, пробежала взглядом заголовки и подозрительно
уставилась на него. Я ничего не делаю - иду себе мимо. Насвистывая гимн,
он зашагал дальше.

Глубокие дни, печальные дни.

В тот день его мать постирала. Он подошел к дому по переулку и увидел,
как белье сохнет на веревке. Стемнело и вдруг стало холодно. Белье висело
жестко и мерзло.

Он перещупал все задубевшие шмутки, проходя по дорожке, проводя рукой
по веревке до самого конца. Странное время для стирки - раньше белье
всегда стиралось по понедельникам. А сегодня - среда, может, даже,
четверг; но уж точно не понедельник. Да и стирка странная. Она остановился
на заднем крыльце и задумался над этой странностью. И тут увидел, в чем
дело: вся одежда, висевшая на веревке, принадлежала его отцу. Ни его, ни
братьев - даже пары носков не было.

На ужин - курица. Он остановился в дверях: голова закружилась от
запаха жареной курицы, защекотавшего ноздри. Курица - но откуда?
Единственной птицей, остававшейся в курятнике, был Тони, здоровенный
петух. Мама ни за что бы не зарезала Тони. Мама любила этого Тони с его
задорным толстым гребешком и прекрасным модным хвостом. На его ноги со
шпорами она цепляла красные целлулоидные браслетики и смеялась, когда он
вальяжно расхаживал с ними по двору. Но это был Тони: на разделочной доске
он увидел браслетики, разломанные напополам, будто два красных обрезанных
ногтя.

Немного погодя его разодрали на части, хоть мясо и было жестким. Мария
же до него даже не дотронулась. Она сидела, обмакивая хлеб в тоненькую
пленочку оливкового масла, размазанную по тарелке. Вспоминали о Тони: что
за чудесный петух он был! Размышляли о его долгом правлении в курятнике:
это было еще тогда.

Мария макала хлеб в масло и просто смотрела перед собой.

- Что-то происходит, но что - никогда не знаешь, - произнесла она.
- Потому что если веришь в Господа, то нужно молиться, но я никогда не
болтаю об этом всем и каждому.

Их челюсти перестали двигаться, и он посмотрели на нее.

Молчание.

- Что ты сказала, Мамма?

- Я ни слова не говорила.

Федерико и Август переглянулись и попробовали улыбнуться. Затем Август
побледнел и изменился в лице, встал и вышел из-за стола. Федерико схватил
кусок белой курятины и тоже ушел. Артуро сжал под столом кулаки - пока
ладони не заболели так, что желание заплакать не пропало.

- Какая курица! - сказал он. - Ты должна попробовать, Мамма. Один
кусочек.

- Что бы ни случилось, надо верить, - сказала она. - У меня нет
красивых платьев, и на танцы я с ним не хожу, но у меня есть вера, а они
этого не знают.

Зато Бог знает, и Дева Мария, и что бы ни случилось, они это знают. Я
иногда тут весь день сижу, и что бы ни случилось, они знают, потому что
Господь на кресте умер.

- Конечно, знают, - ответил он.

Он встал и обхватил ее руками, и поцеловал ее. И заглянул в вырез ее
платья, и увидел белые опавшие груди, и подумал о маленьких детишках, о
Федерико, когда тот был совсем крошкой.

- Конечно, они знают, - повторил он. От самых кончиков пальцев на
ногах он чувствовал, как к горлу подступает, и выдержать больше не мог. -
Конечно, знают, Мамма.

Он резко расправил плечи и выскочил из кухни - прямо в чулан рядом со
своей комнатой, где висела вся его одежда. Сорвал с крючка полупустой
пакет с грязным бельем и вжался в него лицом и ртом. И дал себе волю, он
выл и плакал, пока в боку не закололо. А когда закончил, выплакав все
изнутри дочиста и досуха, и боли уже не осталось, если не считать саднящих
глаз, вышел в гостиную, на свет, и понял, что должен идти искать отца.

- Следите за ней, - велел он братьям. Она снова легла, и они видели
ее в постели через приотворенную дверь - она лежала спиной к ним.

- А что нам делать, если она что-нибудь учудит? - спросил Август.

- Ничего она не учудит. Сидите спокойно и послушно.

Луна светит. Так ярко, что хоть в мяч играй. Он срезал путь по
подвесному мосту.

Ниже, под мостом, бродяги сгрудились вокруг желто-красного костра. В
полночь они прыгнут на скорый грузовой до Денвера, что в тридцати милях
отсюда. Он поймал себя на том, что всматривается в лица, ища знакомые
отцовские черты. Однако, Бандини не станет там сидеть; искать отца нужно в
Имперской Бильярдной или же в номере Рокко Сакконе. Отец - член
профсоюза. Тут околачиваться он не будет.

В зале Имперской его тоже не оказалось.

Джим, бармен.

- Он ушел часа два назад с этим вопсом-каменщиком.

- Ты имеешь в виду Рокко Сакконе?

- Точно - симпатичный такой айтальяшка.

Рокко он нашел в номере - тот сидел у настольного радиоприемника, что
стоял на подоконнике, жевал орешки и слушал джаз. У ног его была
расстелена газета - ловить скорлупки. Артуро замер в дверях: мягкая тьма
взгляда Рокко дала ему понять, что он здесь лишний. Отца же в комнате не
было - даже следов его присутствия не виднелось.

- Где мой отец, Рокко?

- Откуда я знаю? Твой же папаша. Не мой.

Но Артуро, как все мальчишки, нутром чуял правду.

- Я думал, он тут с тобой живет.

- Он сам с собой живет.

Артуро сверился с инстинктом: вранье.

- Где он живет, Рокко?

Рокко всплеснул руками.

- Не могу сказать. Я его больше не вижу.

Еще раз вранье.

- Джим, бармен, сказал, что ты с ним сегодня вечером был.

Рокко вскочил и затряс кулаком:

- Этот Джим - сволочь брехливая! Шарит, вынюхивает повсюду, не в свои
дела лезет. А папаша твой - мужик. Он знает, что ему делать.

Теперь Артуро понял.

- Рокко, - сказал он. - Ты знаешь такую женщину - Эффи Хильдегард?

Рокко, казалось, сильно удивился:

- Аффи Хильдегард? - Он обсмотрел весь потолок. - А кто эта женщина?
А зачем тебе знать?

- Низачем.

Он уже был уверен. Рокко поскакал за ним по коридору, да еще и крикнул
вслед с верхушки лестницы:

- Эй, пацан! Ты куда пошел?

- Домой.

- Это хорошо, - сказал Рокко. - Дом - для пацанов самое место.

Ему здесь не место. Уже на полпути к дому Хильдегард он понял, что не
осмелится встретиться лицом к лицу с отцом. Он не имеет права быть здесь.
Он вторгается, наглец. Как может он приказывать отцу вернуться домой? А
если тот ответит: пошел вон отсюда? А именно это отец и скажет, это
наверняка. Лучше повернуться и топать домой, поскольку сейчас он вступит в
область вне всего его опыта. Там, наверху, с его отцом - другая женщина.
В этом вся разница. Тут он кое-что вспомнил: однажды, когда он был младше,
он уже ходил искать отца в бильярдной.

Тот поднялся из-за стола и вышел за ним на улицу. А потом сомкнул
пальцы у него на горле - не сильно, но красноречиво - и сказал: больше
так никогда не делай.

Он боялся отца, боялся его до смерти. За всю свою жизнь трепку ему отец
задавал лишь трижды. Только три раза, но свирепо, ужасно, незабываемо.

Нет уж, спасибо: больше не надо.