поверить не может, что и закона никакого нет, да может и знает чего, но и сам
подумай, куда ей двигаться, если все дозволено. Вот мы и играемся в прятки --
никак друг дружку найти не можем... Но и мне, кроме блефа, ничего не остается,
иначе -- кранты нам всем.
-- Ты его то видел?
-- Да.
-- И что думаешь, псих?
-- Конечно псих. Говорит, управляет миром. Так, знаешь, как бы в шутку, а
губы-то подрагивают. Следовательно, верит.
-- Да не Кашпировский ли его фамилия?
-- По манере очень напоминает. Та же железная уверенность, фразы строит безо
всяких неопределенностей, без этой, понимаешь, нашей дребедени -- будто,
кажется, словно -- безо всяких там сослагательных наклонений, просто от спинного
мозга, как в гипнозе, четким, уверенным голосом, ну точно Кашпировский, только,
на интеллектуальном уровне.
Доктор беспокойно теребил воропаевский рукав.
-- Погоди, значит не слухи это, я думал -- так, анекдот на фоне всеобщей
разрухи. Ах ты, господи, то есть он сам себя считает режиссером, а мы как бы
актеришки, в его спектакле, погоди, погоди, да остановись ты.
Воропаев притормозил у очередной Демидовской конструкции.
-- Значит, система Станиславского.
-- Бери выше.
-- Автором?! -- воскликнул доктор и уперся в Самокопателя невидящим взглядом.
Потом, похлопав себя по внутреннему карману, уже с ожесточением, прошептал:
-- Ничего, сдюжим.
-- Эээ, чего там у тебя запрятано? Михаил Антонович, ну-ка покажи, не хочешь?
Знаю, гиперболоид там у тебя, ты мне даже думать не смей, погляди нас
всего-ничего на целую страну, а глубинка проснется, знаешь чего по утру
бывает-то, с перепою в очень нехорошем настроении русский человек, с перепою
просыпается, страшен бывает во гневе.
-- Страшен мир, может быть, и вправду все это выдумка, фантазия, больной сон, я
тебе говорил -- давай проснемся.
-- Плевать, сон не сон, это все философия, нужно свое дело делать. Вон Андрей
вытравляет гиперболоид из паутины... Эх, жаль парня.
-- Тьфу, ты, -- в сердцах сплюнул доктор, -- Чего ты прикидываешься простачком?
Ну, а если он прав? Если он, этот Новый Человек, прав?
Воропаев серьезно посмотрел на доктора:
-- А если даже и прав! Да пусть так, пусть мы не люди, а только персонажи, что
же, свинством жить? Что же нам, остается одна логика да философия? Нет, Михаил
Антонович, не только, чувствую должно быть что-то еще. Да и не наша эта
философия. Самые подленькие открытия вовсе не в науке и технике с ихними
бомбами, самые страшные открытия происходят в философии, потому что нельзя
открыть новой морали для человека.
То есть открыть-то можно, и уж понаоткрывали, не приведи Господи... как только
не боятся, черти? Нет, не наша эта философия. Слышь, доктор, не русская.
-- Неужели ж думаешь, есть русская?
-- Обязательно, верю и знаю, только не эта математика, с Кантом, и Декартом, из
А вытекает Вэ, а из Вэ вытекает Сэ. Нет уж, бросьте, господа, хрена, если
человеку неудобно, то пусть никуда не вытекает, пусть уж лучше так совсем,
остается, пусть вытекает, если не подло, а если подло -- хрена! -- Воропаев
почти кричал, как доктор тогда в ординаторской.
-- А кто же будет определять, хреново или так себе? -- увлекся Михаил Антонович?
-- Господь Бог! -- выдал Воропаев и сам удивился своим словам.
-- Ну право... -- доктор замолчал.
-- Иначе пустота, -- уже более уверенно сказал Воропаев.
Доктор наконец заметил железного человека.
-- Самокопатель, твоя идея?
-- Нет, сам пожелал.
-- Сам? Странно.
-- Да, усмехнулся так, даже весело, и говорит: я знаю, у вас модель есть, я
модели очень люблю, пусть по Москве стоят. Будет как сожжение статуи Будды.
-- Понятно, на контрапунктах работает. А Лао Цзы кто такой?
-- Китаец обрусевший, я с ним на почве изобретательской деятельности сошелся.
Хороший мужик, сейчас очень мне помогает.
Доктор впервые за много дней весело улыбнулся:
-- Ну, вот это ты хорошо ему впендюрил! Потом достал серебрянную луковицу и
присвистнул:
-- Майор, давай жми в больницу, у меня обход.
Еще на подъезде к первой градской стало ясно, что стряслась беда. Сначала,
правда, казалось, что это зарево от Боровицких ворот, но если бы оно было
оттуда, то оно так и бы и стояло на месте, а тут от Гагаринской до Академии наук
оно вылезло на полнеба. Воропаев все понял, и гнал что есть мочи по средней
полосе. Машин, правда, кроме редких джипов, не было никаких.
Горело как раз его отделение. Какие-то люди, словно мелкие домашние паразиты,
шныряли в округе, кажется, разбегались.
-- Наркоманы с трех вокзалов, -- догадался Воропаев и автоматически потянулся к
радиотелефону, но потом спохватился и выматерился.
Когда они подъехали, здание уже догорало. Сухо, как праздничная пиротехника,
хлопали последние стекла и с веселым звоном падали на асфальт. Те, кто мог,
выбрался наружу и наблюдал, как из окон прыгают больные.
-- Михаил Антонович, -- обратилась старушонка, одетая в серый байковый халат, --
в хирургическом отделении остался один.
Заметив какую-то кричащую фигуру на третьем этаже, доктор рванулся, но Воропаев
его придержал.
-- Погоди, Михаил Антонович, не твое это дело. Пойди лучше к больным.
Воропаев скрылся в клубах дыма.
Доктор смотрел на охваченное пламенем окно. Человек расставил руки, упершись в
раму. Кажется, сейчас прыгнет. Михаил Антонович, как техник палубной авиации,
замахал руками. Впрочем, что он делает, сам о себе подумал доктор. Что мы все
делаем, все это мелкая воропаевская суета, разве вылечишься анальгином, если в
душе раковая опухоль? Надо резать, резать и резать. В ушах, сквозь грохот и
звон, неистово гудел ветер. Надо резать, опять сказал себе доктор, и заметил,
как человек в окне отпустил одну руку и повернулся назад. Неужели добрался, нет,
это все пожарные меры, чего тушить пожары, надо спички отобрать. Родители, не
давайте детям играть с огнем! Спички детям -- не игрушка!
Вскоре появился Воропаев, героически неся на руках ополоумевшего от страха
пациента.
-- Ну-ка погляди, а я смотаюсь, привезу людей.
Доктор неопределенно махнул рукой и пошел в сквер. На этой скамейке он часто
сиживал между операциями, обдумывая какую-нибудь пьесу, или просто так
подставлял лицо под ласковое летнее солнце и не думал ни о чем. Его коллеги и
пациенты в такие минуты не беспокоили, говоря друг дружке: Михаил Антонович
отдыхает.
Доктор полез во внутренний карман и достал тоненькую книжку в строгой черной
обложке с грифом одного известного издательства. Развернул и принялся читать.
30
Университет скорее угадывался по отсутствию ветра, которому приходилось огибать
главное здание, и здесь как раз было относительное затишье. На улице Лебедева он
постоял, пытаясь разглядеть яблоневую аллею. Но и тут ничего не получилось, и он
вспомнил картину Ван Гога с очень похожими деревьями, как будто писалась она не
на юге Франции, а прямо здесь, на Ленинских горах. Потом он думал о голландце, о
его письмах, и о том, что зря тот поехал в Париж, потому что лучше, чем "Едоки
Картофеля", нет картины. Во всяком случае красивее. Он в последнее время все
чаще вспоминал именно эту картину. В особенности вечерами, когда они зажигали
керосиновую лампу и ужинали картошкой. Картошку копали втроем с Серегой и Ленкой
Гавриной у биофака на экспериментальных грядках. И потому она каждый вечер была
новая и вкусная. Ему показалось, что пахнет печеным, и он, глотая слюну, пошел к
Ломоносову.
У догоравшего костра стояла только Даша. На ней было все то же старенькое
взрослое пальто. Казалось, она его ждала, и только для теплоты ворошила едва
тлеющую золу.
-- С кем это ты на лошади катался? -- сухо спросила Даша, подворачивая
нетронутый еще переплет красочного издания "Эзотерические сны ближнего
зарубежья."
Андрей смущенно пожал плечами:
-- С Катериной.
-- Красивая.
Даша смахнула испачканной рукой жиденькую прядь, и теперь Андрею показалось, что
перед ним золушка.
-- Когда я ее увидел в первый раз, мне показалось... впрочем мне всегда кажется
что-то еще, кроме того, что я вижу. Вот я смотрю на твое перепачканное лицо и
мне кажется перед мной Золушка. Я никак не могу увидеть то, что есть на самом
деле, а все время что-нибудь представляю, и получается как бы из головы... Даша
по взрослому усмехнулась.
-- И что же ты в ней увидел?
-- Мне показалось, что она не просто красавица, а символ.
-- Символ? -- удивилась Даша.
-- Да, так смешно, наверное. Символ будущей России, то есть, может быть, не
конкретно, а вообще в смысле надежды. И мне вдруг захотелось быть с этим
будущим, то есть, жить и смотреть -- как оно все получается, -- Андрей смутился,
-- Впрочем, теперь понятно, что все мы для чего то созданы и что-нибудь
символизируем...
-- И что же я символизирую? -- Даша вызывающе посмотрела на Андрея.
-- Мне кажется, я тебя уже раньше встречал, только это было во сне.
-- В саду камней? -- подсказала Даша и поежилась.
-- Да, и в японской электричке. -- Андрей теперь точно вспомнил свой сон, -Ты
была с Петей. Видишь, как все устроено хитро, я уверен, что и все остальные
видели этот сон, наверное мы все снимся эНЧе.
-- эНЧе? -- переспросила Даша.
-- Можно просто Че, -- Андрей как-то болезненно улыбнулся, -- Новому Человеку мы
Белов Вольф
Маркеев Олег
Андреев Николай
Каменистый Артем
Каменистый Артем
Белогорский Евгений