не понял, что она уходит... а когда я это понял, она была уже на другом
конце зала у самого выхода. Тут... о, до сих пор мне стыдно вспоминать
об этом!.. тут что-то вдруг толкнуло меня, и я побежал - вы слышите: я
побежал... я не пошел, а побежал за ней, и стук моих каблуков громко от-
давался от стен зала... Я слышал свои шаги, видел удивленные взгляды,
обращенные на меня... я сгорал со стыда... я уже во время бега сознавал
свое безумие... но я не мог... не мог остановиться... Я догнал ее у две-
рей... Она обернулась... ее глаза серой сталью вонзились в меня, ноздри
задрожали от гнева... Я только открыл было рот... как она... вдруг гром-
ко рассмеялась... звонким, беззаботным, искренним смехом и сказала...
громко, чтобы все слышали:
ка... уж эти ученые!..
мастерски спасла она положение!.. Порывшись в бумажнике, я второпях выр-
вал из блокнота чистый листок... она спокойно взяла его и... ушла...
поблагодарив меня холодной улыбкой... В первую секунду я обрадовался...
я видел, что она искусно загладила неловкость моего поступка, спасла по-
ложение... но тут же я понял, что для меня все потеряно, что эта женщина
ненавидит меня за мою нелепую горячность... ненавидит больше смерти...
понял, что могу сотни раз подходить к ее дверям, и она будет отгонять
меня, как собаку.
был, вероятно, очень странный вид... Я пошел в буфет, выпил подряд две,
три... четыре рюмки коньяку... Это спасло меня от обморока... нервы
больше не выдерживали, они словно оборвались... Потом я выбрался через
боковой выход, тайком, как злоумышленник... Ни за какие блага в мире не
прошел бы я опять по тому залу, где стены еще хранили отзвук ее смеха...
Я пошел... точно не знаю, куда я пошел... в какие-то кабаки... и напил-
ся, напился, как человек, который хочет все забыть... но... но мне не
удалось одурманить себя... ее смех отдавался во мне, резкий и злобный...
этого проклятого смеха я никак не мог заглушить... Потом я бродил по га-
вани?.. револьвер я оставил в отеле, а то непременно бы застрелился. Я
больше ни о чем и не думал и с одной этой мыслью пошел домой... с мыслью
о левом ящике комода, где лежал мой револьвер... с одной этой мыслью.
для меня было бы избавлением спустить уже взведенный холодный курок...
Но, как бы объяснить это вам... я чувствовал, что на мне еще лежит
долг... да, тот самый долг помощи, тот проклятый долг... Меня сводила с
ума мысль, что я могу еще быть ей полезен, что я нужен ей. Было ведь уже
утро четверга, а в субботу... я ведь говорил вам... в субботу должен был
прийти пароход, и я знал, что эта женщина, эта надменная гордая женщина
не переживет своего унижения перед мужем и перед светом. О, как мучили
меня мысли о безрассудно потерянном драгоценном времени, о моей безумной
опрометчивости, сделавшей невозможной своевременную помощь... Часами,
клянусь вам, часами ходил я взад и вперед по комнате и ломал голову,
стараясь найти способ приблизиться к ней, исправить свою ошибку, помочь
ей... Что она больше не допустит меня к себе, было для меня совершенно
ясно... я всеми своими нервами ощущал еще ее смех и гневное вздрагивание
ноздрей... Часами, часами метался я по своей тесной комнате... был уже
день, время приближалось к полудню...
начал писать ей... я все написал... я скулил, как побитый пес, я просил
у нее прощения, называл себя сумасшедшим, преступником... умолял ее до-
вериться мне... Я обещал исчезнуть в тот же час из города, из колонии,
умереть, если бы она пожелала... лишь бы она простила мне, и поверила, и
позволила помочь ей в этот последний роковой час... Я исписал двадцать
страниц... Вероятно, это было безумное, немыслимое письмо, похожее на
горячечный бред. Когда я поднялся из-за стола, я был весь в поту... ком-
ната плыла перед глазами, я должен был выпить стакан воды... Я попытался
перечитать письмо, но мне стало страшно первых же слов... дрожащими ру-
ками сложил я его и собирался уже сунуть в конверт... и вдруг меня осе-
нило. Я нашел истинное, решающее слово. Еще раз схватил я перо и припи-
сал на последнем листке: "Жду здесь, в Странд-отеле, вашего прощения.
Если до семи часов не получу ответа, я застрелюсь!"
ло сказано все!
опрокинул бутылку. Я слышал, как его рука шарила по палубе и, наконец,
схватила пустую бутылку; сильно размахнувшись, он бросил ее в море. Нес-
колько минут он молчал, потом заговорил еще более лихорадочно, еще более
возбужденно и торопливо.
если и есть ад, то я его не боюсь - он не может быть ужаснее часов, ко-
торые я пережил в то утро, в тот день. Вообразите маленькую комнату,
нагретую солнцем, все более накаляемую полуденным зноем... комнату, где
только стол, стул и кровать... На этом столе - ничего, кроме часов и ре-
вольвера, а у стола - человек... не сводящий глаз с секундной стрелки...
человек, который не ест, не пьет, не курит, не двигается, который все
время... слышите, все время, три часа подряд смотрит на белый круг ци-
ферблата и на маленькую стрелку, с тиканьем бегущую по этому кругу...
Так... так провел я этот день, только ждал, ждал... но так, как гонимый
амоком делает все - бессмысленно, тупо, с безумным, прямолинейным
упорством.
сам ведь не понимаю теперь, как можно было это пережить, не... сойдя с
ума... И... в двадцать две минуты четвертого... я знаю точно, потому что
смотрел ведь на часы... раздался внезапный стук в дверь. Я вскакиваю...
вскакиваю, как тигр, бросающийся на добычу, одним прыжком я у двери,
распахиваю ее... в коридоре маленький китайчонок робко протягивает мне
записку. Я выхватываю сложенную бумажку у него из рук, и он сейчас же
исчезает.
красные круги... Подумайте об этой муке... наконец, наконец, я получил
от нее ответ... а тут буквы прыгают и пляшут... Я окунаю голову в во-
ду... становится лучше... Снова берусь за записку и читаю:
проспекта... слова нацарапаны карандашом, торопливо, кое-как, не обычным
почерком... Я сам не знаю, почему эта записка так потрясла меня... Ка-
който ужас, какая-то тайна была в этих строках, написанных словно во
время бегства, где-нибудь на подоконнике или в экипаже... Каким-то нео-
писуемым страхом и холодом повеяло на меня от этой тайной записки... и
всетаки я был счастлив... она написала мне, я не должен был еще умирать,
она позволяла мне помочь ей... может быть... я мог бы... о, я сразу ис-
полнился самых несбыточных надежд и мечтаний... Сотни, тысячи раз пере-
читывал я клочок бумаги, целовал его... рассматривал, в поисках како-
го-нибудь забытого, незамеченного слова... Все смелее, все фантастичнее
становились мои грезы, это был какой-то лихорадочный сон наяву... оцепе-
нение, тупое и в то же время напряженное, между дремотой и бодрствовани-
ем, длившееся не то четверть часа, не то целые часы..!
нута, две минуты мертвой тишины...
стук... Я вскочил - голова у меня кружилась, - рванул дверь, за ней сто-
ял бой, ее бой, тот самый, которого я тогда побил... Его смуглое лицо
было пепельного цвета, тревожный взгляд говорил о несчастье. Мной овла-
дел ужас...
ленькая коляска, мы сели...
свой вопрос, но он все молчал и молчал... Я охотно еще раз ударил бы
его, но... меня трогала его собачья преданность ей... и я не стал больше
спрашивать... Колясочка так быстро мчалась по оживленным улицам, что
прохожие с бранью отскакивали в сторону.
город и врезались в шумливую сутолоку китайского квартала... Наконец, мы
свернули в узкую уличку, где-то на отлете... остановились перед низкой
лачугой... Домишко был грязный, вросший в землю, со стороны улицы - лав-
чонка, освещенная сальной свечой... одна из тех лавчонок, за которыми
прячутся курильни опиума и публичные дома, воровские притоны и склады
краденых вещей... Бой поспешно постучался... Дверь приотворилась, из ще-
ли послышался сиплый голос... он спрашивал и спрашивал... Я не выдержал,
выскочил из экипажа, толкнул дверь... Старуха китаянка, испуганно
вскрикнув, убежала... Бой вошел вслед за мной, провел меня узким коридо-
ром... открыл другую дверь... в темную комнату, где стоял запах водки и
свернувшейся крови... Оттуда слышались стоны... Я ощупью стал проби-
раться вперед...
почти рыдание.
чась от боли... лежало человеческое существо... лежала она...
нашел ее руку... горячую... как огонь. У нее был жар, сильный жар... и я
содрогнулся... я сразу понял все... Она бежала сюда от меня... дала ис-
калечить себя... первой попавшейся грязной старухе... только потому, что
боялась огласки... дала какой-то ведьме убить себя, лишь бы не дове-
Трубников Александр
Афанасьев Роман
Дальский Алекс
Володихин Дмитрий
Майер Стефани
Березин Федор