домашние запахи могут его выдать, Синфьотли поспешно притворил за собой
дверь. Он стоял на пороге, пригнувшись, держа в правой руке остро
заточенный кол, а в левой обнаженный меч. Он знал, что действовать ему
придется быстро, времени для раздумий не будет, и потому знакомое оружие
взял в левую руку.
притаившегося поблизости чужого существа. В холодной расчетливой злобе
было что-то нечеловеческое, и в то же время Синфьотли улавливал и нечто
прямо противоположное: хитрый, вполне человечий ум, не лишенный даже
своеобразного юмора. Больше он не сомневался - Хильда была здесь.
Вернулась, чтобы завершить начатое дело.
не было. Он обошел весь двор, попеременно заглядывая во все укромные
закутки. Ему казалось, что невидимый взор горящих красных глаз с насмешкой
провожает его. То и дело он внезапно оборачивался, но никого за спиной не
было. И все же он был уверен в том, что она здесь и следит за ним,
усмехаясь. Мысль об этой усмешке сводила его с ума.
Резкий звериный запах точно повис в воздухе. Синфьотли весь дрожал от
возбуждения и охотничьего азарта. Каждое мгновение он ждал, что вот сейчас
заглянет за угол поленницы - и среди дров и баков для воды увидит
притаившегося зверя. Но раз за разом его ждало разочарование. Он понимал,
что эту игру в прятки ведьма затеяла лишь для того, чтобы вывести его из
себя, и потому сдерживал свой гнев, опасаясь потерять голову и наделать
досадных промахов, которые будут стоить жизни не только ему, Синфьотли, но
и его дочери. Поэтому он терпеливо, шаг за шагом, осматривал двор и
старался не допускать ярости в свое сердце.
Синфьотли скрипнул зубами. Ему невыносимо было думать о том, что над ним
потешаются.
отпрянул: прямо у входа из темноты на него смотрели две красных горящих
точки. Синфьотли стиснул рукоять меча, чувствуя, как страх подступает к
горлу. Он не думал прежде, что будет кого-то так бояться. Но ему
понадобилось несколько секунд, чтобы преодолеть ужас и заставить себя
сделать шаг назад. Красные точки отступили в глубь конюшни, погруженной в
глубокую влажную темноту. Словно далекий гром, послышалось приглушенное
рычание, заклокотавшее в горле зверя.
нарочно заманивает его подальше в темноту, где человек потеряет все
преимущества перед зверем (если они и были). Но больше поддаваться страху
он не мог и не хотел.
темнее помещение так, словно там была натянута клейкая паутина. Куда ни
ступишь - обязательно наткнешься на липнущую к телу нить.
ни что не имело значения: ни ее детская привязанность к человеку, которого
она считала своим отцом до тех пор, покуда голос крови не стал ей внятен;
ни ранимость юной глухой девушки, в теле которой обитал дикий дух Младшего
Бога. Она видела только одно: ее законная добыча, человек, привычно
пахнущий страхом, взбунтовался и пытается вступить в единоборство. Она
подумала о том, как зубы вонзаются в живую плоту и затрепетала, предвкушая
наслаждение. Добыча цеплялась за бесполезную холодную сталь, точно
утопающий за протянутое ему с лодки весло, и хищница весело оскалилась:
сталь не поможет человеку против оборотня. Ни на мгновение волчица не
задумывалась над тем, кто стоит сейчас перед ней в темноте конюшни. Ей не
было дела до имени этой трепещущей плоти. Она хотела одного: уничтожить,
раздавить жалкий человеческий дух, а потом восторжествовать над сладким
человеческим мясом.
могло заставить Синфьотли преодолеть почти сверхъестественный ужас,
сковавший его точно цепями. Это было имя его дочери, и он выкрикнул его в
лицо оборотню, точно боевой клич.
вложил в это короткое слово Синфьотли, что волчица услышала его - не
слухом, ибо и в волчьем теле Соль была глуха, - но тем внутренним "ухом",
которое позволяло ей слышать призывы Сигмунда. Никогда прежде она не
слышала Синфьотли. И поскольку братья действительно были очень похожи
между собой, ей на мгновение показалось, что ее окликает Тот-Кто-Сильнее,
ее повелитель, ее отец.
еще раз повторил, с отчаянием и решимостью, как будто черпал в этом
коротком слове поддержку:
его, как кинжал, заранее зная, насколько это опасно в том случае, если он
промахнется. Но он не промахнулся. Волчица, все еще пребывавшая в
нерешительности, замешкалась, вглядываясь в приближающегося к ней
человека, и меч пригвоздил ее к доскам пола.
нестерпимого звука. Извиваясь, хищница стала дергаться, пытаясь вырваться
на волю. Недоумение, ужас, боль предательства бились в ней, точно
плененные птицы. Как же так? Ведь это он, ее отец, ведь это тот, кто влил
в ее жилы отравленную кровь богов. За что он казнит ее? Не он ли научил ее
сладости убийства? Не он ли сам показал ей, сколь жалки люди и сколь
сильны на земле дети Младших Богов, отвергнутые людьми и не принятые
Старшими Богами?
отточенный кол и с силой вонзил его в задравшийся к нему беззащитный белый
живот. В отличие от несчастного Гунастра, распоровшего брюхо
волку-Сигмунду, у Синфьотли не было ощущения, будто оружие входит в
солому. Затрещали ткани живой плоти, и в лицо Синфьотли брызнула горячая
кровь. Волчица пронзительно закричала срывающимся женским голосом. На ее
пасти запузырилась кровавая пена. Она стала биться об пол своим сильным
гибким телом. Синфьотли отшатнулся, стирая кровь с лица. Лапы с острыми
когтями скребли пол, оставляя в нем глубокие борозды. Крики умирающей
становились все тише. Странный глухой голос произнес в темноте конюшни:
проклятая ведьма. Хильда всегда считала своим господином Синфьотли, потому
что именно он привел ее в дом и отдал в услужение своей матери. Будь
сейчас у Синфьотли в руках второй кол, он бы и его вонзил ей в сердце в
ответ на это обращение.
В полумраке на полу конюшни лежала, раскинув руки и подогнув под себя
ноги, женщина. Ее длинные светлые волосы разметались по грязному полу.
Густая прядь плавала в луже темной крови; через секунду волосы намокли,
отяжелели и опустились. Из ее живота торчал деревянный кол, загнанный в
тело безжалостно и грубо. Увидев это, Синфьотли невольно содрогнулся.
обмякло. Женщина вздохнула в последний раз, выплеснув из зияющей раны
слабенький фонтанчик крови, и затихла. Синфьотли схватил ее за ноги и
поволок вон из конюшни. Ногой оттолкнул притворившуюся было дверь и
швырнул тело убитой на снег.
ее лицо, залепив широко раскрытый рот. Синфьотли смотрел на нее не
отрываясь.
покой моей дочери.
Затем он снова выпрямился, чувствуя себя сильным, отважным воином, который
знает, чего он хочет.
ослушался, и теперь последует наказание.
чьей-то воли, чья бы она ни была. И о каком "наказании" может идти речь?
Разве ему нужно перед кем-то отчитываться?
ожидал увидеть мелкие черты Хильды и не сразу понял, кого убил, настолько
был ошеломлен тем, что перед ним _н_е_ Хильда. Осознать это было еще
труднее, чем понять самое страшное: на снегу с распоротым животом лежала
Соль. Нагое тело, оскверненное страшной раной, было синеватым от
кровопотери. Пышная грудь торчала так вызывающе, точно колола глаза. Соски
посинели и сморщились. В углах искусанного распухшего рта запеклась черная
пена. Подернутые белесой пеленой глаза закатились. Даже волосы, золотые
волосы Соль, казались мертвыми на пушистом свежем снегу.
запачкала его с головы до ног. Потом повернулся и пошел прочь. Когда он
шел по улицам Халога, шатаясь и натыкаясь на прохожих, многие принимали
его за пьяного, а всезнайка Хуннар через несколько часов уже рассказывал в
казарме о том, что нынче на рассвете Синфьотли убил вервольфа и сошел с
ума.
наткнулся на какое-то препятствие, а поняв, бессвязно выругался и