до восьми посидела с парализованным тестем. Ева Браун была с нами. Я
замечал по ее таким же голубым, как и у дочери, глазам, что она довольна.
Но ни она, ни я еще не знали, что Эна нам готовит.
В какую-то минуту я тихо рассмеялся, подумав: "Вот и моя свадьба. Я
женат". Я много выпил, и звуки доходили до меня глухо. Казалось, я смеюсь
где-то в другом мире, а не на своей свадьбе. И те, что танцевали вокруг,
тоже не реальные люди. И знакомый мне с детства двор тоже казался мне
неведомым.
Чуть позже я стал, помнится, разыскивать Эну, но никто не знал, где
она. Бу-Бу был занят проигрывателем, который одолжил у приятеля по
коллежу, и только сказал: "Я видел, как она вошла в дом минут пять назад".
Я пошел на кухню, там толпился народ, все пили и смеялись. Однако там ее
не было. Я сказал матери: "Знаешь, я уже потерял свою жену". Она тоже не
видела ее.
В нашей комнате ее не было. Я поглядел через окно на танцы во дворе.
Ева Браун сидела за столом с мадам Ларгье. Мадемуазель Дье со стаканом в
руке стояла у колодца. Я видел также Жюльетту и Анри Четвертого, Мартину
Брошар, парикмахершу Муну и других, кого не знал по имени. Я не нашел там
Микки и постучал к нему в комнату. Жоржетта перепуганно закричала:
"Нет-нет! Не входите!". Всякий раз, где ни постучи в дверь, за нею
непременно Микки с Жоржеттой, и проигрыш очередной гонки ему обеспечен.
Я спустился вниз и еще раз обошел двор. Вышел на дорогу посмотреть, нет
ли ее там. Затем подошел к Еве Браун. Беспокойно оглядевшись, она сказала:
"А я думала, она с вами". Мадемуазель Дье в сарае выбирала вместе с Бу-Бу
и его приятелем пластинки для танцев. Она тоже много выпила, глаза были
мутные и голос какой-то странный. Она сказала, что видела, как Элиана шла
по поляне вниз, "чтобы пригласить туристов", но это было уже довольно
давно. Только она да Ева Браун называли ее Элианой, и это, сам не знаю
почему, выводило меня из себя. До сих пор я видел мадемуазель Дье только
раз - она приезжала три дня назад, 14 июля, - и с первого взгляда понял,
что она никогда не будет мне по душе. Объяснять сейчас не стоит. Все по
моей и ее глупости.
Я как можно беспечнее пересек двор, чтобы не мешать гостям, но, уже не
в силах сдержать себя, бегом миновал поляну. "Фольксваген" туристов под
деревьями отсутствовал, и в палатке было пусто. Я еле дышал. Что только не
лезло в голову! Четырнадцатое июля, когда она, по словам матери, вернулась
так поздно - в половине второго ночи, и то раннее утро, когда застал ее на
этом месте в одном халатике. Размышляя, я несколько минут постоял в
палатке, глядел на надувные матрасы, разбросанную одежду, невымытую
посуду.
Пахло стряпней и резиной. Мне все казалось каким-то ненастоящим, но я
не был пьян. А о туристах подумал, что им можно и отказать.
Выходя, я столкнулся с Бу-Бу. Тот спросил: "Что происходит?". Пожав
плечами, я ответил: "Не знаю". Мы подошли к реке и умылись холодной водой.
Он сказал, что я много выпил и в таких случаях даже самые простые вещи
кажутся вывернутыми наизнанку. Вполне возможно, Эна захотела побыть одна.
День-то особый, как тут не волноваться. Бу-Бу добавил: "Она ведь такая
эмоциональная". Я кивнул согласно, затем поправил ему галстук-бабочку, и
мы побрели через поляну.
Меня уже хватились дома. Я потанцевал с Жюльеттой, с Муной и потом с
вернувшейся к гостям Жоржеттой. Старался смеяться вместе со всеми. Анри
Четвертый пошел налить мне из бочонка, стоявшего перед сараем, и я залпом
выпил стакан. Это вино с нашего виноградника. Урожай у нас невелик, но
вино получается доброе.
Иногда я поглядывал на Еву Браун. Всякий раз, когда кто-то проходил
мимо нее, она широко улыбалась, но я-то видел, каково ей. Мадемуазель Дье
печально сидела за другим столом перед пустым стаканом. Потом встала и
налила себе еще. Ей было так же трудно ходить прямо, как мне притворяться
веселым. Она была в черном, задиравшемся на боках платье с большим
вырезом, смех да и только, и я был даже доволен, что она такая. Эна не
появилась и в семь. Кто спрашивал, я отвечал: "Пошла немного отдохнуть",
но понимал, что мне верят все меньше и меньше. Когда я проходил мимо,
гости умолкали. Наконец я решил поговорить с Микки. Я увел его за ворота и
сказал: "Возьмем машину Анри Четвертого и поездим вокруг, может, она
где-то на дороге".
Мы попали в пустую деревню - все или почти все были у нас. Сначала
остановились у кафе Брошара. Мамаша Брошар не захотела закрыться в этот
день, а то турист, у которого лопнули брюки, купит булавку в другом месте.
Но она не пожелала пропустить свадьбу, и сейчас там дежурил сам Брошар,
просматривая в одиночестве один из тех журналов, которые не смеет читать
при ней, и подкрепляясь кружкой пива. Он не видел Эну с тех пор, как мы
утром вышли из церкви напротив. И сказал, что выглядели мы оба отменно.
Поехали к Еве Браун. Мало было надежды, раз ее мать находится у нас, но
Микки настоял: "Ну что нам стоит проверить?" Мы сначала постучали в
стеклянную дверь, а затем вошли. Тишина. Микки был тут впервые. Он с
любопытством приглядывался. Потом сказал: "Блеск. Здорово обставлено". Я
крикнул: "Есть кто-нибудь?" Наверху послышался шорох. Оттуда спустилась
нанятая мной медсестра, мадемуазель Тюссо, и, приложив палец к губам,
сказала: "Теперь он спит".
По ее удрученному виду мы сразу поняли - что-то случилось. Глаза
красные от слез. Сев на стул и вздохнув, она сказала: "Право, не знаю, мой
мальчик, кого вы взяли в жены, это меня не касается, но я пережила ужасные
минуты". И повторила, глядя мне в глаза: "Ужасные".
Я спросил, нет ли Эны наверху. "Слава Богу, нет. Но она была здесь".
Мадемуазель Тюссо за сорок. Она не настоящая медсестра, но умеет делать
уколы и ухаживать за больными. В тот день на ней было синее платье с белым
передником, и передник был разорван. "Это Эна разорвала", - сказала она, с
полными слез глазами, не в силах больше ничего произнести, и только
покачала головой.
Мы с Микки сели напротив. Микки стеснялся и предложил обождать в
машине. Я сказал, чтобы он остался. Не знаю, был ли я тогда пьяный, но все
казалось мне еще более невероятным, чем у нас дома. Мадемуазель Тюссо
вытерла глаза свернутым в комок платочком. Пришлось долго ждать, пока она
стала нам рассказывать, и еще дольше, пока дошла до конца, - все время
вставляла, как к ней хорошо относятся в городе, каким утешением была она
для многих умирающих и все такое. Микки не раз подгонял ее: "Ладно, ясно.
Дальше".
Сегодня во второй половине дня - такова версия мадемуазель Тюссо, а
другой я не знаю - часов в пять, Эна явилась в дом в своем белом
подвенечном платье. У нее ничего с собой не было - ни еды, ни бутылки
вина, ничего. Она только хотела повидать отца. И была очень взвинчена, это
чувствовалось по голосу. Мадемуазель Тюссо нашла, что это очень мило -
уйти со свадьбы к парализованному отцу и тем доказать, что дочь его не
забыла. Она сама, например, так и не вышла замуж из-за больных родителей.
"Ладно, ясно. Дальше".
Они вместе стали подниматься по лестнице, и тут все и началось. Старик
из своей комнаты узнал шаги дочери и стал кричать, что не хочет ее видеть,
оскорблял ее. Мадемуазель Тюссо не успела удержать ее, как Эна вбежала к
нему.
Он заорал еще сильнее, не хотел, чтобы она его видела. Весь так и
извивался, закрыв лицо руками. Но она все равно подошла к нему, оттолкнув
мадемуазель Тюссо "с невероятным ожесточением", именно тогда Эна и порвала
этот передник. Она обливалась слезами, и грудь ее вздымалась так, словно
ей было трудно дышать. И только смотрела на отца, не в силах говорить.
Постояв с минуту перед так и не открывшим лицо стариком, она упала перед
ним на колени, обняла его неподвижные ноги и, цепляясь за него, тоже
закричала. Но это были не слова. Нет, просто бесконечный вопль.
Мадемуазель Тюссо попыталась оторвать ее, грозя позвать жандармов, но
та отбивалась "как фурия". Могло кончиться тем, что она стащила бы отца с
кресла. Старик больше не кричал. Он плакал. Она немного успокоилась и
сидела, уронив голову ему на колени. И шептала: "Прошу тебя, прошу тебя".
Как молитву. Наконец старик произнес, по-прежнему пряча лицо: "Уйди,
Элиана. Позови мать. Я хочу ее видеть".
Она встала, ничего не ответив. Пристально поглядела на него и сказала:
"Скоро все будет как прежде. Увидишь. Я уверена". Так, по крайней мере,
поняла мадемуазель Тюссо. Старик ничего не ответил. Когда же Эна ушла, он
еще плакал, и "пульс был лихорадочный". Мадемуазель Тюссо дала ему
лекарство, однако сердце успокоилось только час спустя, и он уснул.
И вот еще что. С Эной всегда было связано что-то еще. Когда она
спустилась вниз и пошла умыться, то увидела в зеркале мадемуазель Тюссо. С
обычной своей откровенностью, не выбирая слов, сказала ей, что думает о
старых девах и что они должны делать, вместо того чтобы вмешиваться в
чужую жизнь, и еще что-то "особенно ужасное" - мадемуазель Тюссо просто не
знала, что такое существует.
В машине Микки не сразу включил мотор. Мы посидели молча, он курил, а я
собирался с мыслями. Затем он сказал: "Знаешь, эти бабы способны наболтать
всякое. Вечно они все раздувают". Я ответил - да, конечно. И он добавил:
"А старик наверняка чокнутый. Сидеть круглый год взаперти. Ты бы смог?" Я
ответил - нет, конечно. По мнению Микки, все очень просто, такое случается
во многих семьях, но затем все улаживается. Когда она стала жить у меня,
не выходя замуж, отец поклялся никогда больше ее не видеть. Ну, встань,
мол, на его место. И вот она, в сущности хорошая девочка, решила в день
свадьбы помириться с человеком, встань-ка на ее место! А тут ее принимают
за пешку, да еще перед чужим человеком. Я ответил - да, конечно. А он так
беззлобно спрашивает - не могу ли я, разнообразия ради, произнести
что-нибудь другое. По его мнению, она где-то прячется, как девчонка, не
желая никого видеть. Ведь я, наверное, заметил, что это при всех своих
замашках просто маленькая девчонка.
Я посмотрел на него. Мой брат Микки. От жары волосы взмокли и
растрепались, густые и черные, волосы итальяшки. Я подумал, что он,
Лукьяненко Сергей
Маккэфри Энн
Браун Дэн
Никитин Юрий
Доценко Виктор
Володихин Дмитрий