Чтение 34–й страницы книги ~Большая скука~

многому обязывает, к тому же, Тодоров, ты забыл о национальной гордости.

- Но ведь я... Неужто вы думаете, что я...

- Я ничего не думаю. Лучше ты подумай. И если найдешь в себе мужество
раскаяться в своем предательстве...

- Но я не предатель... Вы же сами видите, что никого я не предал!

- Никого, если не считать своей родины. И если не говорить еще о том,
что ты и меня предал.

Мой приятель умолкает.

- Что? Опять язык отнялся?

- Они меня заставили... - бормочет Тодоров. - Как только им
становилось известно, что приезжает болгарин, они тут же тащили меня на
аэродром, на вокзал или на пограничный пункт. Без конца запугивали меня, и
я должен был всех узнавать... И когда вы сошли с поезда... Не знаю, как
это получилось, но, видимо, чем-то я себя выдал, потому что Стюарт схватил
меня за руку и зарычал мне в лицо: "Ты знаешь этого человека!" И я, хотя
вначале отрицал, запутался...

- Да, да, - вставляю я. - Ты до такой степени запутался, что
незаметно для себя рассказал, кто я такой и в каком чине. Ты из той породы
людей, которые, как только запутаются, обязательно сделают подлость. Я
только что услышал о последней твоей подлости. А какая была первая,
помнишь?

И так как Тодоров молчит, а мне время дорого, я отвечаю вместо него:

- Та, с Маргаритой.

- Но зачем ворошить прошлое? С Маргаритой было совсем другое... -
пробует вывернуться старый знакомый.

- Конечно, другое, но опять же подлость. Впрочем, оставим
трогательные воспоминания и вернемся к действительности. Пока что ты
выполнил лишь два пункта программы, Тодоров. И притом не блестяще. Будем
надеяться, что ты возьмешь реванш, занявшись остальными. Завтра утром ты
первым делом передашь фирме "Универсаль" известную тебе сумму. Понятно?

- Да, да. Я готов на все.

- И, кроме того, ни слова о сегодняшнем рандеву! Считаю излишним
втолковывать тебе, что выполнение этих последних условий решает твою
судьбу, не мою. Не выполнив третьего условия, ты окончательно испортишь
наши отношения. И, как я уже сказал, тебе от нас не уйти. А невыполнение
четвертого связано с серьезным риском подложить свинью не Боеву, а
Тодорову. Сам должен понимать, что наша встреча, как бы ты ее ни
изобразил, будет истолкована твоими нынешними хозяевами в весьма
невыгодном для тебя свете.

- Это точно, вы правы... - спешит согласиться Тодоров.

- А теперь сосчитай до ста и уходи, а то простудишься.

Я встаю и удаляюсь, до меня доносится "до свидания", сказанное с
явным облегчением.

Вернет ли мой старый знакомый деньги? На данный вопрос мне трудно
ответить со всей определенностью. И если в свою скромную программу я
включил и условие, касающееся финансовой стороны дела, то не потому, что я
жалею эти триста тысяч, а потому, что если Тодоров решит вернуть деньги,
то это натолкнет его на мысль о возвращении на родину. Что касается
последнего пункта, то он действительно может решить мою судьбу, но тут я
надеюсь на то, что здравый смысл Тодорова восторжествует. Если, конечно,
эгоизм можно назвать здравым смыслом.

Перед ярко освещенным фасадом кабаре "Валенсия" несколько субъектов,
раздираемых противоречивыми чувствами, рассматривают рекламные снимки
исполняемых в заведении дивертисментов, которые на этих снимках выглядят
гораздо привлекательнее самих дивертисментов. Несколько поодаль, почти на
самой кромке тротуара, стоит одинокая женщина. Стоит и ждет меня темной
ночью, словно героиня старого шлягера.

- Вы сегодня просто ослепительны, - галантно произношу я вместо
приветствия.

Но комплимент не помогает.

- Вы заставили меня ждать вас целых двадцать минут, - глядя на свои
часы, говорит Грейс ледяным тоном. - Меня, наверно, приняли за уличную
девку.

- Подходили клиенты?

- Вы первый.

- Искренне сожалею... Не о том, что я первый, а что заставил вас
ждать... Но я заказал разговор с Болгарией, и очень долго не соединяли...

- Разговор, конечно, жизненно важный, - все так же холодно замечает
героиня ночного шлягера.

- Не столько жизненно, сколько финансово! Вы же знаете, что в
отношении богатства я не могу тягаться с вашим Сеймуром.

- Тогда почему вы ведете меня в это дорогое заведение? - спрашивает
Грейс, нехотя приближаясь к входу в кабаре.

- Потому что разговор состоялся. И теперь все в порядке. А главное -
вы и в самом деле ослепительны!

В своем сером костюме из плотного шелка, нарядной кружевной блузке
белого цвета, с высоко взбитыми черными волосами она действительно
выглядит хорошо.

Программу заведения пока что заменяет неистовый вой оркестра, из-за
которого несколько дней назад бедный Хиггинс лишился последних остатков
слуха. Обстановка все та же - банально-претенциозная. Разве что публики
побольше по случаю воскресенья.

Занимаем маленький столик и молча выпиваем по бокалу шампанского,
чтобы скорее привыкнуть к розовому полумраку и к волнующему ощущению, что
мы снова вместе. Женщина, вероятно, ждет, пока стихнет рев джаза, чтобы
задать мне очередной каверзный вопрос, а я жду, пока у нее рассеется
дурное настроение.

Впрочем, разговор с Болгарией действительно состоялся - я не стал бы
прибегать к уловке, которая завтра же будет раскрыта. Между двумя моими
свиданиями - одно в тишине парка, другое здесь, в саксофонном верещании
"Валенсии", - я сумел позвонить из отеля в Софию одному знакомому и
обменяться с ним несколькими фразами, которые можно понимать по-разному. Я
бы не имел ничего против, если бы Сеймур истолковал мой звонок как запрос
по поводу его предложения. Это создало бы у него впечатление, что я к его
словам отнесся серьезно, и если медлю с ответом, то лишь потому, что жду
указаний. А для меня сейчас самое важное - выиграть время. Главная моя
задача почти решена. Остается решить менее важную, скорее личного плана -
вырваться из объятий Сеймура.

Чтобы усмирить наконец джаз, дирижер делает взмах руками, от которого
чуть не взметнулся к потолку. И тут же в мертвой до головокружения тишине
я слышу шепот Грейс:

- Майкл, вы меня любите?

- На это я уже дал исчерпывающий ответ, - нежно говорю я.

- Я имею в виду не какую-то там любовь, а скорее привязанность,
дружбу...

- А, это другое дело. Я люблю всех людей. Одних больше, других
меньше. Вы из тех, кого я люблю больше.

- А Сеймур?

- Перестаньте приставать ко мне с вашим Сеймуром. Ума - палата,
согласен, но что из этого?

- Это опасный ум, - говорит Грейс. - Близость с таким человеком
здоровья не прибавляет.

- Опасный?

- Его голова, как те тихие машины, что производят ультразвук.

- Слышал что-то.

- Машины, чьи звуковые колебания оказывают вредное действие на
организм: при меньшей мощности причиняют головные боли, а при большей -
убивают на расстоянии.

- Человеку пора привыкать к головным болям, - замечаю я, почти с
кельнерской сноровкой наполняя бокалы.

- Интереснее всего то, что Сеймур питает к вам чувства, которые вы
называете дружбой. Просто невероятно!..

- Если не ошибаюсь, он и к вам питает чувства, хотя несколько иного
свойства.

- Вы путаете времена глагола, Майкл. Он, может, и питал какие-то
чувства, но это было очень давно.

Отпив из бокала, она смотрит на меня своими сине-зелеными глазами, но
взгляд ее настолько рассеян, что, кажется, она смотрит куда-то мимо меня.

- Помните ту драку в кабаке? И то, как Уильям бросился вас выручать?
Не кто-нибудь, а сам Сеймур пришел на помощь! Если бы я не видела
собственными глазами, ни за что бы не поверила.

- А вы ждали, что он будет спокойно смотреть, как те меня убивают?

- Ну конечно, именно этого я ждала. Я нисколько не сомневалась, что
он до конца останется безучастным свидетелем, и не потому, что он боится,
не из-за неприязни к вам, нет, просто в силу привычки смотреть на жизнь
как на процесс гниения. И чтобы не пачкать руки, не станет вмешиваться в
этот процесс.

- Я и в самом деле признателен ему, что он оказал мне помощь, но я и
не подозревал, что это жертва с его стороны.

- А другой его жест?

- Какой именно? Потому что, если вы замечаете, число их стало
угрожающе расти.

- Да, по отношению к нам - точнее, по отношению к нашим с вами
отношениям.

- Но ведь вы сами говорили, что не надо путать времена глаголов?

- Это не имеет значения. Если бы кто-нибудь другой позволил себе то,
что вы себе позволяете, уверяю вас, Сеймур тут же сделал бы из него
отбивную котлету. И вовсе не из ревности, а так, в назидание, чтобы ни