Монмартр: в знакомом мне дешевом ресторанчике в глухом закутке меня едва
ли кто найдет. Однако когда я к полуночи выхожу из ресторанчика, то
обнаруживаю, что "пежо" Ворона вплотную приставлен к моему "ягуару".
Видимо, эти типы настигли меня уже на площади Звезды или попросту стали
там на прикол, рассуждая примитивно, но верно, что рано или поздно
водоворот пригонит меня к арке. Вполне возможно и то, что они уже успели
связаться по телефону со своими шефами и получили указание следить за
мной, но не трогать - не зря же они сидят в машине и только нахально
наблюдают за моими действиями.
то, что заранее решил сделать в подобных обстоятельствах: тихо и мирно еду
домой, потому что пускаться во все тяжкие при наличии аппаратуры в машине
опасно. Эти двое, осатанев, могут задержать меня насильно, а тогда дело
примет и вовсе скверный оборот.
заблаговременно сунутым под него аппаратом и неторопливо направляюсь к
входу. Беглый взгляд, брошенный назад от самой двери, убеждает меня, что
обитатели "пежо" ведут себя смирно. Значит, им действительно приказали
лишь наблюдать за мной, за что, вероятно, следует благодарить человека с
неприятным акцентом.
плитой, специально для него подготовленном. Следуя советам, данным мне еще
на виллле в Фонтенбло, я ставлю едва заметную меточку на тот случай, если
в мое отсутствие плита будет сдвинута с места. Теперь можно и закурить.
второй. Надо во что бы то ни стало позвонить Мери Ламур, хотя те, внизу,
наверняка еще караулят.
громко, чтобы за дверью мог ее слышать тот, кто захотел бы подслушивать.
Зажигаю все имеющиеся в "студии" лампы - пусть эта иллюминация будет
хорошо видна тому, кто вознамерится вести наблюдение с улицы. После всего
этого бесшумно отпираю небольшую дверку на кухне, спускаюсь по запасной
лестнице во двор, перелезаю через ограду в соседний двор и через черный
ход и парадную дверь соседнего дома попадаю на противоположную улицу.
соседнее еще не закрывшееся кафе и занимаю телефонную кабину. Набираю
номер и через мгновенье слышу голос актрисы, только вместо ожидаемого
пароля она произносит какое-то глупое "алло, кто это?".
порядке? Надо ли мне приходить завтра?
немедленно! Случилось нечто ужасное!
следовало бы махнуть рукой. Но если принять во внимание, как Мери
рассудительна...
сворачиваю в первый переулок. Вокруг ни души. Однако видимость бывает
обманчива. На всякий случай вхожу в дом, черный выход из которого мне
хорошо знаком, и тоже на всякий случай проникаю в дом Димова тем же
способом, каким выскользнул из своего, то есть через разделяющую дворы
ограду.
испуганное лицо Мери, которая именно неподдельностью испуга успокаивает
меня.
нервного потрясения, с почти сухими глазами, которые глядят на меня с
отчаянием, но и с какой-то смутной надеждой.
темно. Она погасила свет, должно быть, в глупой надежде, что мрак сотрет
случившееся и все пройдет, как дурной сон.
возле большого полированного стола. Я склоняюсь над трупом. Смерть и в
самом деле вызвана тяжелой хрустальной пепельницей, валяющейся рядом на
ковре. Острый угол пепельницы глубоко врезался в правый висок. В момент,
когда был брошен тяжелый предмет, Димов, видимо, инстинктивно откинул
голову в сторону, уклоняясь от удара, и как раз поэтому удар оказался
смертельным.
взглянуть на труп.
в одну из соседних комнат. Здесь стоит туалетный столик с большим
зеркалом, а перед ним валяется разорванная и скомканная свадебная фата.
Рассказ вроде бы уже и не нужен, за исключением разве кое-каких
подробностей.
трудом понимаю, что она говорит.
до слез. В нашем распоряжении считанные минуты. Если ты хочешь, чтоб я
тебя спас, успокойся и расскажи вкратце и точно все, как было.
надела ее...
меня.
мэрии и не с Младеновым, а в огромной церкви, где играет музыка и... В
общем, представила себе... Дома я была одна и не боялась, что меня
кто-нибудь застанет: сразу, думаю, услышу, как только наружная дверь
откроется. Стою я перед зеркалом с фатой на голове и вдруг вижу Димова...
в зеркале... позади меня. И закричала от страха.
обычно. Для Тони, кричит, туалет приготовила или теперь уже перед другим
выпяливаешься? Да ни перед кем, говорю, просто так я надела, шутки ради...
Ага, шутки ради... А чего же ты закричала, увидев меня в зеркале? И куда
это ты пропала сегодня ни свет ни заря? Даже не можешь рассвета дождаться
- так тебе не терпится скорее уйти шляться! Да разве для тебя эта белая
фата, для таких шлюх, как ты! И вдруг как кинется на меня, сорвал фату,
разодрал ее в клочья и давай меня самыми грязными cловами обзывать.
Прекрати, говорю, эти мерзости. Как не стыдно тебе, пожилому человеку?!
Ах, мерзости, кричит, да? А про те мерзости, что вы с Тони болтали, уже
забыла? Или за дурака меня принимаешь? Может, прокрутить пленку да
напомнить? И тебя, говорит, следовало бы отправить к Тони, только не жди
от меня такой милости. Ты у меня годами будешь мучиться. Можешь сказать
тому, с кем вы разные там планы строите, что не видать ему моих денег.
Завтра же, кричит, аннулирую завещание, а тебя представлю какому-нибудь
сутенеру, ошивающемуся у рынка, может, хоть часть верну из того, что
потрачено на тебя. А главное, заставлю тебя торговать собой прямо на
тротуаре, потому что это и есть твое настоящее ремесло. Завтра же прогоню
тебя туда и каждый день буду приходить смотреть, как ты и по виду все
больше становишься похожей на шлюху, какой ты, по существу, всегда и была.
Не раз вспомнишь о пожилом человеке, когда начнешь переходить от грузчика
к мяснику. И еще кучу всяких гадостей наговорил, пока я не вышла из
терпения. А тут уж выложила все: что он, негодяй и форменная старая
развалина, по ночам тешится тем, что заставляет меня голой танцевать перед
ним, а ведь я не деревяшка и не могу жить одними танцами. Настоящий,
говорю, ты выжатый лимон, и хоть не одного, а пятерых убей, лучше от этого
не станешь... Он вскочил, схватил стул - я прямо испугалась, что он
разобьет мне голову, и тут, видно мне подвернулась пепельница... и...
слишком тягостной. - Найди мне перчатки Димова или лучше всего резиновые,
если есть.
может прийти в себя, потом бросается в соседнюю комнату за перчатками.
обычно моют посуду, и зеленую косынку. Я иду к покойнику и, натянув
перчатки, бысто обыскиваю его. Из всего найденного оставляю у себя только
красную записную книжечку. Записная книжка убитого вещь опасная, поскольку
она может служить неопровержимой уликой, но эта хранит столько данных и
имен, что я никак не могу бросить ее на произвол судьбы.
кабинет и здесь тоже произвожу обыск, но без особых результатов, так как
многое из того, что я нахожу, мне уже знакомо.