Чтение 34–й страницы книги ~Экспансия

ее и умнее?!"

Когда он поделился этими своими мыслями с полковником итальянской
армии Карло Алигьери, тот посоветовал:

- А вы не обращайте внимания на то, что вас ранит. Вы берите то, что
нравится. Вам ведь нравится что-то в том эксперименте, который начали мы,
фашисты, дети великого дуче Бенито Муссолини? Вам не может не нравиться
то, что мы покончили с безработицей, прекратили изматывающую душу болтовню
в парламенте, а вместо этого создали вертикальные профсоюзы, подчиняющиеся
лишь логике и озарению руководителя? Вам не может не нравиться, что мы
заставили рабочих стоять у станков, а не болтаться по улицам под красными
флагами бунтовщиков? Вам не может не нравиться, не спорьте, и то, что мы -
благодаря этому - прессингу - построили для рабочих больницы, которых у
них раньше не было, повысили им заработную плату и подняли социальную
страховку. Вы возразите мне: "Да, но они поплатились за это потерей
политических свобод!" И я вам отвечу, что они поплатились правом на
болтовню и забастовки. Но их жен и детей интересует не болтовня, а жилье,
хлеб, оливковое масло и кофе. И они это получили. При этом мы ограничили
аристократов, контролируем банки, даем рекомендации промышленникам. Все
это ныне в наших руках, подполковник, в руках дуче и Движения. И служим мы
не кому-нибудь, а нации. Вот так-то. Что же касается несколько
аффектированного отношения Гитлера к славянам и евреям, то это с годами
пройдет, уверяю вас. Как и всякое молодое государственное образование,
рейх понял, что антисемитизм есть вполне понятное для всех людей
объединяющее начало, вы же католик - не правда ли? - а инквизиция именно
под этим лозунгом провела объединение церкви... Да, конечно, жестоко, но и
Ватикан отказался от гонения на евреев, как только была достигнута главная
цель, столь угодная католичеству: спасение Европы от чуждых влияний.

- Каких? - поинтересовался Перон.

Алигьери рассмеялся:

- А любых, подполковник! Любых, которые неугодны Ватикану. Не станете
же вы спорить с тем, что, санкционировав аутодафе, папа думал о чем-либо
другом, кроме блага большинства?

Перон углубился в изучение принципов вертикальных профсоюзов Италии и
Германии, много, времени уделил исследованию вопроса об отношениях между
государством, капиталом и рабочим классом в условиях режимов личной власти
и, конечно же, более всего интересовался открытыми (пропаганда,
конституционные ограничения) методами борьбы против того, что стало
ненавистным ему еще в кадетской школе, - против коммунизма.

Затем он посетил Германию; там ему устроили ряд в с т р е ч,
результатом которых явилась совершенно беспрецедентная поездка молодого
подполковника на русско-германскую границу. Здесь, у Бреста, он наблюдал в
бинокль красноармейцев, и сердце его впервые похолодело от странного,
непонятного ему самому чувства изумления, страха и некоторого преклонения
перед подполковником Пероном, который - единственный изо всех аргентинцев
- получил право видеть врагов человечества воочию, лицом к лицу.

Когда он возвращался из Бреста в Берлин, полковник абвера,
сопровождавший его, предложил оформить их отношения д е л о в ы м образом.
Перон не обиделся; посмеявшись, он легонько потрепал полковника по плечу,
заметив:

- Я уже не мальчик, и поэтому умею отказывать, но я и не старик,
которому безразлично его будущее. Я - политик, мой дорогой оберст, прошу
это запомнить и относиться ко мне, исходя лишь из этого моего качества.

(В это время Ева Дуарте получила роль в фильме "Еще одно несчастье
народа", снятом Луисом Байоном Эррера по сценарию Луиса Сандрини.

Тогда же она начала работать на "Радио Архентина" в
кинематографическом конкурсе, проводимом журналом "Гуйон"; Ева Дуарте
интервьюировала таких заметных деятелей культуры, как Хуан Хосе Пинейро
Роланд, Глориа Грэй, Натан Пинсон, и близко сошлась с ними.

А в день, когда Перон, покинув Испанию, где его принимали франкисты,
отплыл в Буэнос-Айрес, Ева выступила в главной роли в спектакле "Любовь
Шуберта", написанном Алехандро Касона и поставленном на "Радио Прието",
одной из самых мощных в то время станций страны.)

Восьмого января сорок первого года, вернувшись на родину, Перон
получил довольно странное назначение - в Мендосу, профессором в школу
горнолыжных подразделений; многие из его друзей расценили это как ссылку.
Он вспомнил шутку, услышанную им в Мадриде, - именно в это время Франко
раскассировал людей, с которыми начинал путч против республики, по
посольствам (не хотел, чтобы в стране жили те, кто знал о нем слишком
много); быстрые и острые на язык мадриленьяс говорили тогда: "Есть два
вида послов: один - "чрезвычайный и полномочный", а второй - "посол к
черту"".

(Именно тогда, в дни пика творческих удач Евы Дуарте, творческих, но
не материальных, - жила впроголодь, экономила на хлебе и кофе, - некий
человек из германского посольства, встретившись со "звездой", передал ей
подарок - восемь тысяч четыреста долларов США.

Равнодушно посмотрев на деньги, Ева поинтересовалась:

- У вас ко мне какие-то просьбы?

- Одна, - ответил немецкий дипломат, смущенно улыбаясь. - Всего лишь
одна.

- Изложите ее, - сказала Ева, по-прежнему не прикасаясь к деньгам.

- Продолжайте и впредь быть такой же замечательной актрисой,
работающей на благо дружественного рейху народа Аргентины. Это наша
просьба, выполните же ее!

Восемь тысяч четыреста долларов равнялись тогда тридцати трем тысячам
шестистам песо - невиданное богатство, позволившее молодой женщине не
только приобрести достойный ее гардероб, но и маленький автомобиль и даже
снять пристойную квартиру в престижном районе.)

В Мендосе у Перона завязалась дружба с генералом Эдельмиро Фареллом,
- так же, как и Перон, тот прошел "альпийскую военную школу" в Италии.
Вскоре Перона произвели в полковники; в мае сорок второго года он был
переведен в Буэнос-Айрес и назначен инспектором горнолыжных соединений
армии - с подчинением непосредственно генералу Фареллу.

Именно с ним, Фареллом, он и обменялся мнением о ситуации в стране:
левые подняли голову, коммунисты призвали социалистов и радикалов
объединиться в единый "Народный фронт" для того, чтобы потребовать от
правительства Кастильо присоединения к союзникам и объявления войны
странам "оси", - в развитие резолюции Конгресса профсоюзов, принявшего
решение бойкотировать товары Германии и Италии.

- Это безумие, - сказал тогда Перон. - Я с м е ю говорить так,
генерал, не потому, что я ценю идеи господина Муссолини и Гитлера, отнюдь
нет, но ведь совершенно очевидно, что Аргентина может получить максимум
выгод от политики нейтралитета, это заставит и Белый дом, и Кремль, и
Имперскую канцелярию д е л а т ь в с е, чтобы удержать нас от войны, а
следствие такого рода отношения к нам однозначно: наивыгоднейшая
конъюнктура для нашего мяса и зерна на мировых рынках, что, конечно же,
даст нам немало врагов среди янки, куда больше, чем сейчас, но - ничего не
попишешь, зависть есть зависть, древнейшее человеческое качество.

- Вы емко выражаете мысли, - заметил тогда генерал Фарелл. - Это
завидное качество редкостно среди испаноговорящих народов, мы слишком
темпераментны, личностны и амбициозны, любим выпячивать на первый план
свое "я" и совершенно игнорируем экономические проблемы... Скажите, Перон,
а как вы отнеслись к тому, что Ортис' поддался давлению левых и распустил
"Национальную фашистскую партию" вкупе с "Трудовым фронтом" наших здешних
немцев?

_______________

' О р т и с - президент Аргентины в 1938-1940 годах.

Перон ответил не сразу, но вовсе не потому, что хотел угадать, какое
мнение угодно генералу, - нет, он уже о с о з н а л себя как личность и
чувствовал свое предопределение, особенно ночью, перед тем как уснуть;
более всего любил шум прибоя; если закрыть глаза, то возникает явственное
ощущение восторженного рева трибун; он тогда ответил генералу медленно,
ибо взвешивал каждое слово, понимая, что рискованный вопрос Фарелла был
задан не случайно.

- Если бы президент Ортис запретил коммунистическую партию и
социалистов наравне с фашистскими организациями, я бы, безусловно,
согласился с такого рода шагом. Я четко вижу возможную модель
аргентинского общества - корпоративную и организованную в единое целое.
Меньше болтовни - больше дел. Аргентина для аргентинцев, коими я считаю и
украинцев, и немцев, и евреев, и югославов, прибывших сюда в качестве
эмигрантов. Мы не можем слепо проецировать опыт Гитлера на Аргентину, наша
нация в чем-то сродни американской - мешанина, но если там протестанты
против католиков, те, в свою очередь, против негров, евреев и мексиканцев,
то у нас такого просто не может быть - котел. И этот аргентинский котел
может добиться чуда: по величине и богатству мы входим в первую десятку
стран мира. Я не очень-то понимаю, отчего нам не войти в первую тройку? Да
и посмотрим, как пойдут дела, - почему бы вообще не стать первой державой
мира? Кто нам мешает?

- Как кто? - улыбнулся генерал. - Гитлер бы сказал: русские. Или
евреи. Я же говорю - мы. Потому что не чужой дядя пустил сюда британцев, а
мы. Не какая-то тетя открыла дверь янки, а мы, именно мы. И если мы
слишком качнемся в другую сторону, я бы даже сказал - шарахнемся, то я не
исключаю возможность того, что немцы займут место янки и британцев, а это
- при всей моей к ним симпатии - тоже не есть рождественский подарок. Что
ж, я удовлетворен разговором, Перон.

Этот вечер оказался определяющим в карьере Хуана Доминго Перона: он
был вовлечен в глубоко законспирированную ложу (наподобие масонской),