Чтение 333–й страницы книги ~Горение~

заулюлюкало против Столыпина, погнало, словно зайца на охоте: "ату его!"

Теперь надо поддерживать эту атаку, сделать ее постоянной, чтобы то,
чему положено случиться, было следствием н а с т р о е н и я общества,
некоей трагической, однако тем не менее исторической необходимостью.

Газеты - практически все, кроме самых крайних, - чуть ли не каждодневно
(кто прямо, а кто заваулированно долбили Столыпина со всех сторон; время
охоты - азартное время, псы надрываются, стонут; охотники сосредоточены;
егеря отчаянно веселы, и в глазах у них мечутся шальные отсветы
приближающегося кровавого игрища...

"To provoke" - совсем не обидно; переводится просто: "вызвать действие"

- Сядь, Богров, - повторил Рысс. - Я должен задать тебе несколько
вопросов.

- Сейчас неудобно, - ответил Богров, заставив себя улыбнуться. - Рад
тебя видеть, Орешек! Отчего такое странное обращение ко мне? Почему
"Богров"? Зачем не брит? Давно ли здесь?

"Кулябко говорил, - вспомнил он, - что надо ставить много разных
вопросов, когда беседуешь с интеллигентным человеком, чем-то на тебя
прогневанным. В силу своей природы он обязан отвечать, хоть и совершенно
односложно, а ты выгадываешь время на то, чтобы принять решение и
определить для себя манеру последующего разговора, в случае коли его
нельзя избегнуть. - Богров думал устало, быстро, но - логично: страшась
смерти, мысль работает странно, по своим законам, часто противным самому
характеру данного человека. - Я назначу ему встречу. Или скажу, что приду
за его стол позже. Только б позже".

- Сядь, - повторил Рысс в третий раз. - Я вожу тебя второй день,
Богров...

- "Водишь"? По-моему, это термин охранки. Ты взял на вооружение их
терминологию?

Что произошло, Орешек?

- Палец моей правой руки лежит на собаке браунинга, Богров, - тягуче
сказал Рысс. - Если ты сейчас не сядешь напротив меня и не ответишь на те
вопросы, которые я обязан тебе поставить, я выстрелю. Это грозит мне - я
уже посоветовался со здешними правозаступниками - пятью годами тюрьмы,
поскольку я стану стрелять в человека, подозреваемого в провокации.

- Ты сошел с ума, Гриша! - прошептал Богров, медленно обваливаясь на
стул, подставленый ему Щеколдиным, который подошел мягко, неслышно,
по-кошачьи, из-за спины.

- Сядьте, - сказал Щеколдин. - Сядьте, товариш Богров. Эта встреча не
случайна.

Ее организовал я.

- Как? Почему? В чем дело? - монотонно, не надеясь уж на ответы, с т а
в и л Богров вопросы, считавшиеся Кулябко спасительными.

- Дело в том, - мягко и неторопливо ответил Щеколдин, - что Орешек
обратился в нашу организацию с просьбой расследовать причины провала
группы товарищей-анархистов. Он не обвинил вас прямо в провокации, но
сомнения его - не только в ваших поступках, но и в поступках ряда других
членов организации - обязаны быть исследованы. Вы готовы ответить на
вопросы, товарищ Богров?

- Я готов ответить на все вопросы, но позвольте мне выразить
недоумение, что вы не сказали мне обо всем заблаговременно. Это есть форма
недоверия, и, ответив вам, я прерву с вами все отношения, Николай
Яковлевич.

- Вы - можете. А я должен получить санкцию Виктора на то, чтобы
прервать мои с вами отношения, товарищ Богров. Ясно? Товарищ Рысс, ставьте
вопросы.

- Где ты был в тот день, когда охранка захватила все наши группы? -
спросил тот.

Устраивая Рыссу-младшему побег, Кулябко знал, что два его сотрудника
поплатятся арестом, судом, ссылкой в отдаленные районы Сибири, но это было
не впервой ему; старший брат Орешка играл втемную с Кулябко, тоже бежал
фиктивно, и тоже трое охранников были отданы в закланье во имя дела
провокации, но они стоили этого, ибо Кулябко - через старшего Рысса -
хотел войти в боевку эсеров.

Он не стал вербовать Орешка, он устроил иную и г р у, тонкую,
косвенную, замыслив конечным ее результатом абсолютный, подконтрольный с л
о м Богрова.

И Рысс и Богров были статистами в этой игре; Щеколдину была уготована
роль суфлера, но и то ему дали посмотреть лишь несколько страниц из той
пьесы, авторами которой были Кулябко и Спиридович; Курлов - лишь косвенно,
тот м е л о ч и отводил от себя, страховался...

- Для этого я должен знать хотя бы месяц, день и место, когда это
случилось, - сказал Богров.

- Ты не знаешь?

- Если бы знал, не спрашивал...

Рысс посмотрел на Щеколдина. Тот сидел безучастно, глядя прямо перед
собою, лицо - как маска.

- Аресты были проведены Кулябко в ночь на седьмое, - сказал Рысс.

- Месяц? - уточнил Богров, увидав вдруг со стороны происходящее; страх
исчез; неожиданно в нем возникла какая-то шальная радость: он, Дмитрий
Богров, никому дотоле не известный студент из Киева, сейчас подобен героям
великой литературы, и он жив, и при Николае Яковлевиче этот псих не станет
стрелять, а доказательств у него никаких; надо перейти в атаку, когда
приспеет время, а пока не торопиться и отвечать спокойно, с юмором,
оскорбленно. - Седьмых чисел в году двенадцать, Орешек.

- Это был июль.

- Где тебя взяли?

- Я - не в счет. Меня волнует судьба товарищей, до сих пор погребенных
в казематах тюрем и на каторге.

- Хорошо, я ставлю вопрос иначе: где взяли товарищей?

- В Киеве.

- Но я в июле был в Петербурге. И в июне тоже. И в августе. Тебе нужны
подтверждения?

Щеколдин, не повернув головы, по-прежнему упершись взглядом в одну
точку прямо перед собою, заметил:

- Подтверждения не требуются, товарищ Богров сказал правду.

- Ты встречался в Киеве с работниками охранки, Богров? - спросил Рысс.

- Да.

- С кем?

- Не знаю имени.

- Когда?

- В девятьсот шестом, когда был арестован... Меня пытались вербовать в
тюрьме...

- П ы т а л и с ь?

- С тех пор прошло пять лет, Орешек, и я доказал свою верность
революции посильною на нее работой. Назвать людей, которые могут
подтвердить мою честность? Которых я скрывал, помогал уходить за границу,
ссужал деньгами, хранил у себя их оружие и литературу...

- Называть имен не надо, - так же монотонно сказал Щеколдин. - Это
правда... Но я хотел бы знать, каким образом вы были освобождены из тюрьмы
- без суда, без срока...

- У них не было улик - раз; я был несовершеннолетним - два; я ни в чем
не признался, как они ни бились, - три; у отца связи - четыре... И не я
один освобожден, почти вся наша студенческая группа...

- Меня взяли значительно позже, - гнул свое Орешек. - Ты приезжал в
Киев в ноябре?

- Кого ты там видел?

- Тебя.

- Кого еще?

- Нечитайло, Ефима, Ивана.

- Как ты узнал их адреса?

- Ефим нашел меня в Петербурге, просил приехать, помочь с организацией
склада литературы. Я это сделал.

- Когда Ефим приезжал к тебе? - Орешек даже подался вперед. - Этого не
может быть, он не отлучался из Киева!

- Значит, кто-то из нас двоих врет, - сказал Богров. - Или ты, или я.

- Лжет товарищ Рысс, - медленно обернувшись к Богрову, сказал Щеколдин.
- Я располагаю данными о том, что Ефим приезжал в Петербург к Богрову,
более того, он жил в его комнате.

- Где Ефим? - спросил Богров.

- Исчез.

- То есть как? - не понял Щеколдин. - Убит, замучен на каторге, погиб в
ссылке?

"Исчез" - это для Александра Дюма, товарищ Рысс.

- Повторяю, он исчез, - ответил Орешек, и какая-то быстрая, странная
тень промелькнула на его лице.

Щеколдин и Богров заметили эту пролетевшую тень одновременно.

- Ефим - кристальной чистоты человек, - сказал между тем Богров. - Я
верю ему абсолютно.

- Где Нечитайло? - спросил Щеколдин.

- Живет нелегально, - ответил Орешек.

- Он - в р а б о т е или отошел?

- В работе.

- Провалов не было в тех кружках, с которыми он связан?