Чтение 339–й страницы книги ~Виконт де Бражелон или десять лет спустя~

Подошел третий.

"Поддерживайте поясницу господина барона". И подмастерье стал поддер-
живать мне поясницу.

- Так вы и позировали? - спросил даАртаньян.

- Так и позировал, пока Покпар расчерчивал зеркало.

- Поклеп, друг мой.

- Вы правы... Поклон. Послушайте, даАртаньян, я предпочитаю называть
этого человека Вольером.

- Хорошо, пусть будет по-вашему.

- Все это время Вольер расчерчивал зеркало.

- Это было неплохо придумано.

- Еще бы! Мне чрезвычайно понравился этот способ; он очень почтителен
и отводит каждому его место.

- И чем же все это кончилось?

- Тем, что никто так и не прикоснулся ко мне.

- Кроме трех подмастерьев, которые вас поддерживали.

- Разумеется, но я ужо, кажется, изложил, какое различие между тем,
чтобы позволить себя поддерживать, и том, чтобы позволить снять с себя
мерку.

- Вы правы, - сказал даАртаньян, говоря одновременно себе самому:
"Черт возьми, или я глубоко заблуждаюсь, или этот мошенник Мольер и в
самом деле получил от меня драгоценный подарок, и в какой-нибудь из его
комедий мы вскоре увидим сцепу, списанную с натуры".

Портос улыбался.

- Чему вы смеетесь? - спросил его даАртаньян.

- Нужно ли объяснять? Я улыбаюсь, так как считаю себя счастливцем.

- Безусловно, я не знаю ни одного человека счастливее вас. Но какое
же новое счастье привалило вам, мой милый Портос?

- Поздравьте меня.

- С удовольствием.

- По-видимому, я первый, с кого сияли этим способом мерку.

- Вы уверены в этом?

- Почти. Некоторые знаки, которыми обменялся Вольер с подмастерьями,
внушили мне эту уверенность.

- Но, дорогой друг, меня это нисколько не удивляет, раз вы имели дело
с Мольером.

- Вольером!

- Да нет же, черт подери! Зовите его, бог с вами, Вольером, но для
меня он и впредь будет Мольер. Так вот, я сказал, что меня это нисколько
не удивляет, раз вы имели дело с Мольером. Он человек очень смышленый, и
именно вы внушили ему блестящую мысль.

- И я уверен, что она послужит ему в дальнейшем.

- Еще бы! Думаю, что она и впрямь послужит ему, и притом весьма осно-
вательно. Ибо, видите ли, дорогой мой Портос, из наших сколько-нибудь
известных портных не кто иной, как Мольер, лучше всех одевает наших ба-
ронов, наших графов и наших маркизов... в точности по их мерке.

Произнеся эти слова, которые мы не собираемся обсуждать ни со стороны
остроумия, ни с точки зрения их глубины, даАртаньян, увлекая за собой
Портоса, вышел от Персерена и сел вместе с бароном в карсту. Мы их в пей
и оставим и, если это угодно читателю, исследуем в СенМанде за Мольером
и Арамисом.

XXXIII

УЛЕЙ, ПЧЕЛЫ И МЕД

Ваннский епископ, весьма недовольный встречей с даАртаньяном у Персе-
рена, возвратился в Сеп-Мапде и достаточно дурном настроении. Мольер,
напротив, восхищенный тем, что ему удалось сделать такой превосходный
набросок и что, захоти он превратить этот набросок в картину, оригинал у
него всегда под рукой, - Мольер вернулся в самом радостном расположении
духа.

Вся левая сторона первого этажа дома была заполнена эпикурейцами: тут
собрались все парижские знаменитости из числа тех, с кем Фуке был бли-
зок. Все они, уединившись в своих углах, занимались, подобно пчелам в
ячейках сот, изготовлением меда для королевского пирога, которым Фуке
предполагал угостить его величество Людовика XIV на предстоящем празд-
нестве в Во.

Пелисон, подперев рукой голову, возводил фундамент пролога к "Неснос-
ным" - трехактной комедии, которую предстояло представить Поклону де
Мольер, как говорил даАртаньян, или Коклену де Вольер, как говорил Пор-
тос.

Лоре со всем простодушием, присущим ремеслу журналиста, - ведь журна-
листы всех времен были всегда простодушными, - сочинял описание еще не
состоявшегося празднества в Во.

Лафонтен переходил от одних к другим, как потерянная, рассеянная, на-
зойливая и несносная тень, гудящая и нашептывающая каждому на ухо всякий
поэтический вздор. Он столько раз мешал Пелисону сосредоточиться, что
тот наконец, подняв недовольно голову, попросил:

- Отыскали бы мне, Лафонтен, хорошую рифму; ведь вы утверждаете, что
прогуливаетесь в рощах Парнаса.

- Какая вам нужна рифма? - спросил баснописец, именуемый так г-жой де
Севинье.

- Мне нужна рифма к свет.

- Бред, - отвечал Лафонтен.

- По, друг мой, куда же вы сунетесь со своим бредом, когда речь идет
о прелестях Во? - вставил Лоре.

- К тому же, - заметил Пелисон, - это не рифма.

- Как так не рифма? - вскричал озадаченный Лафонтен.

- У вас отвратительная привычка, мой милый, привычка, которая помеша-
ет вам стать первоклассным поэтом. Вы небрежно рифмуете.

- Вы это и вправду находите, Пелисон?

- Да, нахожу. Знайте же, что всякая рифма плоха, если можно отыскать
лучшую.

- В таком случае отныне я пишу только прозой, - сказал Лафонтен,
воспринявший упрек Пелисона всерьез. - Я и так не раз уже думал, что я
шарлатан, а не поэт, вот что я такое! Да, да, да, это - чистая правда.

- Не говорите этого, друг мой! Вы слишком к себе придирчивы. В ваших
баснях много хорошего.

- И для начала, - продолжал Лафонтен, - я сожгу сотню стихов, которые
я только что сочинил.

- Где же ваши стихи?

- В голове.

- Но как же вы их сожжете, раз они у вас в голове?

- Это правда. Но если я их не предам сожжению, они навеки застрянут в
моем мозгу, и я никогда по забуду их.

- Черт возьми, - заметил Лоре, - это опасно, ведь так недолго и спя-
тить.

- Черт, черт, черт, черт! Как же мне быть?

- Я нашел способ, - предложил Мольер, входя в комнату.

- Какой?

- Сначала вы записываете свои стихи на бумаге, а потом сжигаете их.

- До чего просто! Никогда бы мне не придумать такого! Как же он ост-
роумен, этот дьявол Мольер! - сказал Лафонтен.

Потом, ударив себя по лбу, он добавил:

- Ты всегда будешь ослом, Жан де Лафонтен!

- Что вы говорите, друг мой? - спросил Мольер, подходя к Лафонтену.

- Я говорю, что всегда буду ослом, дорогой собрат, - ответил Лафон-
тен, тяжко вздыхая и устремив на Мольера опечаленные глаза. - Да, друг
мой, - продолжал он со все возрастающей печалью в голосе, - да, да, я,
оказывается, прескверно рифмую.

- Это большой недостаток.

- Вот видите! Я негодяй!

- Кто это сказал?

- Пелисон. Разве не так, Пелисон?

Пелисон, погруженный в работу, ничего не ответил.

- Но если Пелисон сказал, что вы негодяй, - воскликнул Мольер, - то
выходит, что он нанес вам оскорбление!

- Вы полагаете?

- И, дорогой мой, советую, раз вы дворянин, не оставлять такого ос-
корбления безнаказанным. Вы когданибудь дрались на дуэли?

- Один-единственный раз; мой противник был лейтенантом легкой кавале-
рии.

- Что же он сделал вам?

- Надо думать, он соблазнил мою жену.

- А, - кивнул Мольер, слегка побледнев.

Но так как признание Лафонтена привлекло внимание остальных, Мольер
насмешливо улыбнулся и снова принялся расспрашивать Лафонтена:

- И что же вышло из этой дуэли?

- Вышло то, что противник выбил из моих рук оружие и извинился передо
мной, обещая, что его ноги больше не будет у меня в доме,

- И вы были удовлетворены?

- Нет, напротив. Я поднял шпагу и твердо произнес: "Послушайте, су-
дарь, я дрался с вами не потому, что вы любовник моей жены, но мне ска-
зали, что я должен драться, и я послал вызов. И поскольку я никогда не
был так счастлив, как с того времени, что вы стали ее любовником, будьте
любезны по-прежнему бывать у меня или, черт возьми, давайте возобновим
поединок". Таким образом, ему пришлось остаться любовником моей дорогой
супруги, а я продолжаю быть самым счастливым мужем на свете.

Все разразились хохотом. Один Мольер провел рукой по глазам. Почему?