передал, что Курлов просит быть настороже, появились террористы, Столыпин
ответил:
его ненужность здесь, во время народного светлого праздника; его
демонстративно не приглашали в ложу; во время парада потешных ему вообще
не было забронировано место, и он стоял на солнцепеке, чувствуя, как
сановники о б т е к а ю т его, пряча глаза, только б не встретиться
взглядами и не поклониться, опасаясь, что з а м е т я т; он ощущал это
свое звенящее одиночество и в театре, когда стоял, облокотившись на
красный бархат, отделявший зрительный зал от оркестра, и усмешливо глядел
на б е з г л а з ы х сановников, только еще полгода назад ловивших его
взгляд, искавших внимания и слова, и вдруг натолкнулся на два глаза,
смотревших на него в упор, и ощутил вдруг усталую радость, приготовившись
сказать человеку что-то особенно ласковое и доброе, но заметил, что тот
лихорадочно начал вытаскивать что-то из кармана, а потом услышал два
хлопка, ощутил запах паленой шерсти и уж после этого возникла жгучая боль
в боку, но не отводил взгляда от этих глаз, по-прежнему недвижно
смотревших то на него, то на люстру, потом заметил, как Спиридович,
стоявший рядом с государем, выхватил саблю и бросился вперед, но началась
свалка, его чуть не повалили, стали бить того, кто стрелял в него, в
Столыпина, и только после этого он ощутил второй взгляд, точно такой же,
как был у того, кто стрелял в него, и понял, что так же недвижно смотрит
на него государь, и, усмехнувшись чему-то, Столыпин перекрестил его
широким знамением и лишь потом обрушился на пол - никто рук не протянул,
все ждали, когда обрушится; тогда только бросились к нему, закричали
что-то, и, теряя уж сознание, он почувствовал, как кто-то рвуще выхватил
из кармана золотые часы, подарок папеньки, и это было до того обидно, что
он заплакал...
разлетелся враздрызг.
привлеченный к операции в т е м н у ю, должен был войти в аппаратную и, в
случае если увидит что-либо подозрительное или - того страшнее - услышит
выстрел, выключить в театре свет, чтобы, как инструктивал его Кулябко,
другие преступники не могли произвести повторных выстрелов.
неподалеку от рядового, бросился к двери, рванул ее на себя, но, Шворыкин
чуть что не обвалился на него:
наказал! Не пущу!
тупым, потным недомерком. - Богом молю, пусти!
люстру, страстно ожидая наступления темноты, была потеряна.
Цыплаченко не успеет, сломает ногу, дернет не тот рычаг, поперхнется
воздухом, заговорится с дамочкой, не услышит хлопка выстрела, засмотрится
на ложу, будет перекуплен на корню людьми Столыпина, кайзера, папы,
богдыхана, чертом, дьяволом - и Богрову не удастся выбежать из театра и
сесть в экипаж, где за кучера сидел Асланов-младший, который должен был
вывезти Богрова за город, оглушить, привязать к ногам рельс и бросить
стоячий труп в Днепр, пусть себе стоит в воде, пока не сгниет.
и рубит шею: мертвецы молчаливы, концы в воде.
поняв, что Богров не сможет убежать, схватил саблю и ринулся на него, один
из самых близких людей, генерал Иван Савельевич цу Лозе, повис побелел
лицом, тонко закричал:
началась свалка, но с каждым мигом понимал все явственнее, что Богров
останется жить; иллюзий не было - происходи все это на улице, когда кругом
б ы д л о, затоптали б в мостовую, в куски б разорвали, а тут интеллигенты
в манишках, семидесятилетние деды, у них лишь в извилинах - сила, в руках
- давным-давно кончилась!
Спиридович ничего сделать не сможет, - не отрывать же от него цу Лозе,
объясняя:
патриотический долг до конца".
без фантазии в голове, ему б артиллерийским расчетом командовать, а не в
тайной полиции служить.
рукой, Асланов все понял, неторопливо взял с места, но этот жест заметил
Самохвалов, кинулся к Кулябко рысцой, и тот, не зная, что сказать ему и
как сделать так, чтобы в мозгу ротмистра не связался воедино странный жест
рукой и немедленный отъезд экипажа, выпалил:
псевдоним агента, что бы сказать - "Богров"!..)
кабинет Столыпина в Ново-Елагинском дворце, впредь до особого указания".
Столыпину дочерью, хранились там, в сейфе.
находился у входа в городской театр с "народной охраной". Когда в театре
происходило задержание преступника, вышел Кулябко и, встретившись со мною,
сказал: Аленский стрелял в Столыпина, езжайте к нему домой, произведите
обыск".
потребовал от телефонной конторы, чтобы после вызова мне сообщали тот
номер, откуда звонили.
спросил:
прислуги, что "Владимир Григорьевич" есть младший брат преступника,
уехавший незадолго перед тем с женою, я ответил, что их нет. "Куда
уехали?" - "В Петербург". - "На сколько?" - "Не знаю". Я спросил после
этого: "Кто говорит?" Ответили: "Михаил Абрамович Розенштейн". - "Кто вы?"
- "Вам это неинтересно". И - дал отбой.
"Эрмитаж".
поручением провести обыск и задержать говорившего, - до особого
распоряжения. Домбровский позвонил мне оттуда и сообщил, что, по заявлению
гостиничного начальства, с квартирой Богрова говорил надзиратель
петербургской полиции, который якобы заведует участком охраны, где
находится гостиница.
надзирателя разыскать. Тогда околоточный Домбровский позвонил мне вторично
и сообщил, что звонил действительно надзиратель регистрационного бюро
(Сов. секретный отдел особого отдела департамента полиции) Калягин,
который именем "Розенштейн"
Богровых?" На мой утвердительный ответ последовал вопрос: "Известно ли
здесь о произошедшем в театре, где у задержанного в кармане оказалась
визитная карточка с фамилией Богрова?" Я спросил, зачем мне это сообщают и
кто говорит? На это мне ответили: "Кто говорит - неинтересно, говорю вам
так, на всякий случай, из гостиницы".
телефонного номера 26-24.
билетов на торжества, у аппарата дежурный".
на мое распоряжение, путают номера телефонных аппаратов. На это начальник
конторы ответил: "Что они вам болтают, я сам знаю, что с вами говорил
номер 26-24". Я попросил его записать о произошедшем на память и вновь
вызвал 26-24. Попросил к аппарату кого-либо из офицеров. Мне ответили: "У
аппарата ротмистр Терехов". Я сказал, что с этого номера кто-то
предупредил квартиру Богрова об инциденте в театре. "Кто говорил,
уведомьте меня об этом". На это последовал ответ: "Передаю телефон". Я