Чтение 35–й страницы книги ~Иножитель~

Тоненькие ноги едва несли хилое до нелепости тело с опущенными
плечами и поникшей головой. Когда он из уважения к даме снял шляпу,
обнажился почти лишенный волос череп.

Конечно же, принц Конде не мог узнать в этом жалком прохожем
задорного поэта, лишь мельком увиденного им в салоне некой вскоре
исчезнувшей баронессы де Тассили.

Однако это был он, несчастный Сирано де Бержерак, не столько
набравшийся здоровья в больнице доктора Пигу, сколько растерявший его там
в уплату за избавление от грозивших ему страшных последствий неизлечимого
недуга.

Трудно было узнать в этом бредущем "скелете" непобедимого дуэлянта,
беспримерного храбреца, сражавшегося против ста противников, бесстрашного
посланца Франции, вырвавшего из рук испанцев философа Кампанеллу,
гасконца, отличившегося в боях под Аррасом, когда его земляки шли в бой с
песней Сирано и когда он получил тяжелое ранение в лицо.

Но ртутный препарат медицины с нанесенным им увечьем не шел ни в
какое сравнение ни с испанской пулей, сразившей де Бержерака в Риме, ни с
острым индейским ножом мачете, который метнул в него своим последним в
жизни движением преступный капитан Диего Лопес.

Горестный вид Сирано де Бержерака послужил ему пропуском на заставе.
Никому в голову не пришло задержать этого слабого больного человека как
опасного врага, отнюдь не заподозрив в нем язвительного памфлетиста, с
которым так жаждал рассчитаться кардинал Мазарини. Впрочем, пожалуй, уже
расплатившийся с ним.

Надо ли говорить о переполнивших материнское сердце чувствах, когда
Мадлен де Сирано-де-Мовьер-де-Бержерак увидела своего сына Савиньона.

Она плакала на его груди, но это были материнские слезы одновременно
и жалости и радости. Она не могла без слез смотреть на изменившегося сына,
которого с младенческих лет преследовала его внешность, она плакала и от
счастья, ибо была почти уверена, что исчезнувший так надолго Савиньон,
несомненно, погиб, снова ввязавшись в какой-нибудь поединок.

Но он был жив, пусть больной, несчастный, но живой, вернувшийся в
родной дом.

- Ах, боже мой, - говорила она, любовно глядя на усталого Савиньона,
- ты и не знаешь, какие у нас тут, в Париже, творятся дела. Гастон
Орлеанский заточен в провинции вместе с дочерью принцессой Монпансье,
кардинал Рец, ты подумай только, - кардинал! - брошен Мазарини, другим
кардиналом, в тюрьму! И в Бастилии оказался и герцог Бюфон. А как его
любили в народе.

- Знаю, - отозвался Савиньон. - Слышал его на баррикаде.

- Я очень боюсь за тебя. Не был ли ты связан с ними?

- Только как автор памфлетов "Мазаринады".

- Ах, это ужасно! Теперь, когда ты дома, нужно вести себя "не колебля
пламени свечи".

- Может быть, совсем не дыша? - не без иронии спросил Сирано.

- Затаиться, затаиться, сынок! Мы спрячем тебя на чердаке, никто не
узнает, что ты вернулся. Именно здесь тебя искать не станут.

- Пожалуй, - согласился Сирано.

- Ты должен дать слово матери, что ничего не будешь делать.

- Нет, почему же! Я буду писать.

- О мой бог! Опять памфлеты!

- Нет, трагедию, которую обещал помочь поставить на сцене герцог
д'Ашперон. Кстати, что слышно о нем?

- Ничего не слышала о притеснении герцога. Очень уважаемый человек в
Париже.

- Немного приду в себя, наведаюсь к нему.

- Нет, нет! Ты не должен показываться на улице, чтобы никто не узнал
тебя!

- Я думаю, мало найдется таких, которые смогли бы меня узнать, -
горько усмехнулся Савиньон.

- Берегущегося оберегает сам господь бог! Будь горестно к слову
сказано, но вспомним скончавшегося нашего деревенского кюре. Он так
говорил.

- Я был на его похоронах.

- Какое золотое было сердце!

- Великий Вершитель Добра!

- Именно так: вершитель добра. Как ты хорошо про него сказал.

Беседу матери с сыном прервал поспешный приход монахов из монастыря
св. Иеронима, где умер старший брат Савиньона Жозеф.

Это были два сытых монаха с лоснящимися лицами, с узкими губами и
выпуклыми глазами, казначей монастыря и его помощник. Они были так похожи
друг на друга, что выглядели близнецами, хотя и не состояли в родстве,
отличаясь к тому же и возрастом.

- Спаси вас господь! - елейно начал старший. - Мы рады разделить ваше
семейное счастье по случаю возвращения блудного сына.

Сирано нахмурился:

- Как вы об этом пронюхали, отец мой?

Младший монах поморщился и произнес укоризненным басом:

- Не следует говорить так о слугах господних, достойный Сирано де
Бержерак. Мы с отцом Максимилианом, в отличие от меня, старшим, давно ждем
вашего возвращения, о чем нам поведал наш послушник.

- Надеюсь, отцы мои Максимилианы, вы не причисляете безмерное
удивление к числу смертных грехов?

- Все безмерное грешно, сын мой, - тоненьким голосом отозвался отец
Максимилиан-старший. - Боюсь лишь, что у вас других грехов без меры.

- Тогда, чтобы умерить этот мой "грех удивления", признайтесь, отцы
мои Максимилианы, что за причина заставила вас так жадно ждать моего
возвращения из дальних стран?

- Говорить об ожидании, к тому же жадном, неуместно, - назидательно
поднял палец казначей монастыря, - ибо монастырь наш заинтересован,
господин Сирано де Бержерак, чтобы все наследники вашего почившего отца,
да примет господь его душу, были в сборе при разделе наследства.

- Наследство? А какое отношение вы к нему имеете?

- Прямое, - гулким басом вставил теперь младший монах, - ибо
монастырь наш, причисленный к ордену Иисуса нашего Христа, представляет
усопшего в его стенах и постригшегося там Жозефа Сирано де Бержерака,
внезапно скончавшегося.

- Мы пришли с миром от имени нашего ордена, господин Савиньон. Мы не
хотим доводить дело до рассмотрения в парламенте, - елейно продолжал
старший иезуит. - Это будет слишком обременительно для вас. Знаете, какие
эти судейские! Им все время надо платить!

- Какое дело? До какого разбирательства в парламенте?

- Мы уповаем, - еще более тоненьким голосом заговорил казначей, - что
вы в благости господней, печалясь о потере старшего брата, отдадите
монастырю св. Иеронима всю долю братского наследства. Мы уже говорили с
вашей почтенной матушкой, но она убедила нас подождать вашего возвращения,
и вы видите, мы, как служители господни, пошли ей навстречу, зная о ее
безутешном горе.

- Вы, иезуиты, претендуете на наследство человека, умершего раньше
отца? - еле сдерживаясь, произнес Савиньон. - Не имея притом его
волеизъявления.

- Для вас, господин де Бержерак, если вы достаточно благочестивы и,
надеемся, отреклись от былого вольнодумства, брат ваш всегда должен жить в
нашей памяти, и вам надлежит, - поучал старший монах, - делиться с ним
всем своим достоянием, как с живым, ибо он жив в думах монастыря, коему
завещано представлять его и после кончины.

- Слушайте, вы, разбойники в рясах! Не думайте, что, запугав мою
покорную мать зловещей тенью своего ордена, вы сможете в моем присутствии
грабить ее семью!

- Ваш жалкий вид, почтенный господин де Бержерак, - ехидно заметил
Максимилиан-старший, - не говорит в пользу того, что господь бог
благоволит к вам и простил ваши прегрешения. И потому пристало ли вам,
вольнодумцу и противнику церкви, после ниспосланного вам возмездия так
говорить с ее служителями?

- Вон отсюда! - заревел Савиньон. - Я дал клятву не вынимать шпаги из
ножен, но я отделаю вас обоих шпагой в ножнах, уподобив ее палке! Вон
отсюда! Или вы забыли, как я угостил монастырских крыс у костра близ
Нельских ворот?

Монахи в страхе вскочили, подбирая сутаны. Вид разгневанного скелета
был ужасен. Казалось, выходец с того света грозит им или, что еще хуже,
пособник сатаны!

- Знайте, жадные стервятники, прижившиеся под монастырской крышей,
что никогда вам не видеть ни раскаявшегося вольнодумца, ни единого
отцовского пистоля. А вот отцовский пистолет вы можете узреть, благо
клятва моя распространяется только на шпагу, а не на пистолеты!

"Жадные монастырские крысы", бормоча проклятья и грозя сокрушающим
гневом ордена Иисуса против закоренелого атеиста, вновь проявляющего себя
в своей адской сущности, поспешили убраться из дома де Бержераков, твердо
намереваясь, однако, "по-иезуитски" с жестокой справедливостью
рассчитаться с безбожником, припомнив ему все его "злодеяния".

Мать восхищенно смотрела на Савиньона:

- Я думала, что не узнаю тебя, увидев, во что ты превратился. А ты,
оказывается, прежний!

- Поверь, матушка, ничто не в состоянии сломить твоего с виду
немощного сына! Ничто! Я читал тебе когда-то сонет о том, что терзало меня
когда-то в ожидании желанного яда. Сейчас, чтобы понять меня, им
отравившегося, выслушай несколько строчек, которые я сочинил по дороге
сюда: