Чтение 35–й страницы книги ~Заблудившиеся во сне~

Странное ощущение возникло у меня. Словно Пространство Сна, окружавшее
меня, как-то отдалилось, отступило и вместо него возникла другая среда,
неопределенная, зыбкая, где ничто не оставалось устойчивым, но колебалось,
меняло очертания, краски; рождались непонятные звуки, тоже зыбкие,
дрожащие, накладывающиеся один на другой. Я невольно потрогал ладонью лоб;
нет, температуры, похоже, не было, только весь я взмок, как если бы
обильно вспотел после хорошей разминки.

Когда я вытирал лицо, что-то легко царапнуло по коже. Я разжал пальцы и
глянул. Это была записка. Клочок кью-бумаги, попавший мне в руку
неизвестно каким образом.

Записка, врученная в Квадрате Сна?

Машинально я развернул ее, чтобы прочесть написанные от руки круглым,
четким, безличным почерком слова:

"Хороший завтрак и важный разговор ждут вас сегодня в одиннадцать часов
дня: переулок Марка Аврелия, дом три, квартира два, первый этаж, звонить
восемь раз. Убедительно просят не опаздывать. Отнеситесь к приглашению
серьезно".

Вместо подписи стояло: "Известный друг".

Плоскость, в которой я находился, где-то вне моего сознания пересеклась
с нужным мне континуумом. Люди из Института не могли войти со мной в
контакт как раз потому, что я находился в ГПС - Гиперпространстве Сна; для
того, чтобы дример мог проникнуть из яви непосредственно в это
пространство, нужна была техника, какой Земля еще не обладала, - однако
возможным оказалось перебросить клочок бумаги, в котором мне указывалось
какое-то направление. Иного объяснения я не видел. Противник? Эту мысль я
сразу отмел: имей они возможность добраться до меня хотя бы таким
способом, они не ограничились бы запиской, предпочли хотя бы иголочку с
ядом или что-нибудь в этом роде. Нет, это все-таки были не враги.

Так или иначе, я сразу понял, что поеду. И вовсе не из-за обещанного
завтрака, хотя голоден я был донельзя, и ни по какому исчислению нельзя
было бы установить, как долго я уже не ел. Но я - тот, каким я чувствовал
себя в этом воплощении - точно знал, что это было очень давно.

Когда же именно?

Я принялся вспоминать и обнаружил, что успел прожить немало лет и
испробовать великое множество всяких занятий. Если раскрыть мою трудовую
книжку (я не без удивления нащупал ее в кармане) наугад, можно было бы
убедиться, что мне в самые разные годы довелось побывать в сыщиках,
выступать проповедником государственной религии (хоть убейте, не знаю, что
это такое), кинорежиссером, мастером по вязальным машинам,
слесарем-лекальщиком, столяром-краснодеревщиком и еще мало ли кем. И в
один прекрасный день оказаться у разбитого корыта.

(Я не очень доволен был своим обликом в ГПС. Но, честное слово, не я
его выбирал. Не знаю, кто.)

Далее - не так давно меня вытряхнули с последней работы за очередное
несогласие с начальством. Трудовых сбережений в заначке не оказалось: не
потому, чтобы я не трудился, но вследствие того, что совершенно не был
способен сберегать.

Короче говоря, я обнаружил, что денег у меня нет, хочется есть, и что я
даже не против небольшой выпивки - если сыщется желающий угостить.

(При этом я совершенно не знал: в каком городе и какой стране нахожусь,
в каком времени, и даже - как выглядят деньги, которых мне так не хватало,
и что именно такое здесь подают тем, кто заказывает выпивку.)

Я посмотрел на телефон, стоявший на полу на расстоянии вытянутой руки.
Он не был похож на известные мне аппараты, но в том, что это именно
телефон, я был совершенно уверен. Я помнил, что его отключили три дня тому
назад за неоплату счетов.

Я медленно просканировал комнату взглядом в надежде увидеть что-то, что
можно было бы сдать за сумму, достаточную для удовлетворения хотя бы самых
примитивных потребностей. Но не обнаружил ничего, кроме странного зеленого
куста, росшего в объемистой кадке и оказавшегося у меня за спиной. Где-то
я его уже видел. Но для еды он был совершенно непригоден, и я не стал
уделять ему внимания.

Какие еще были у меня возможности? Я мог навестить кого-нибудь из
приятелей; у меня они наверняка были. Насчет выпить - не знаю, но
покормить как-нибудь покормили бы. Однако моя гордость внезапно
запротестовала против такого образа действий.

Можно было также выйти на улицу и кого-нибудь ограбить. У меня есть
прекрасная игрушка - пистолет, который даже днем принимают за настоящий, а
уж в темноте я и сам начинаю верить, что он способен выстрелить. Но
осуществить эту простую идею мешало мое уважение к закону. Даже когда все
прочее исчезало из обихода, у меня оставалась спокойная совесть, и я не
хотел лишаться последнего достояния, с которого, кстати, не приходится
платить никаких налогов.

И, наконец, заключительной возможностью было - отправиться на свидание,
назначенное мне в записке.

Чтобы окончательно решиться, пришлось преодолеть некоторое внутреннее
сопротивление. Так низко я еще не пал, чтобы позволить манипулировать мною
при помощи куска хлеба. Нет, но это было интересно и загадочно. А
загадочное влекло меня с детства. По характеру я романтик. Оттого и обожаю
ругаться с начальством.

Так или иначе, я почти сразу понял, что поеду.

Собирался я недолго. И уже через несколько секунд оказался у двери.
Вошел в лифт, стремительно рванувшийся вверх. Вышел в подземелье,
отделанное мрамором, там росли пальмы, и оно напоминало большой зимний
сад. Рядом, в зале, шло кино. В саду толпилось много людей, чертами лица
напоминающих японцев; они делились на пары и, лежа между пальмами,
занимались, похоже, любовью (было полутемно, и я не совсем уверен в том,
что понял их движения правильно). Я тоже был японцем и обнял китаянку,
медленно танцуя с нею что-то непонятное, потом прижал ее к себе с силой и
ощутимым желанием, она тоже обняла меня, повисла на мне, оторвав ноги от
пола, но для нас не нашлось свободного места, и к тому же она боялась
родителей, находившихся где-то поблизости. Мы с нею были героями фильма,
шедшего в это время в зале. Потом фильм закончился, мне понадобилось в
туалет, а она побежала к родителям. Затем я ждал ее на проходной, перед
лестницей, что спускалась в метро. Ее долго не было, и я начал уже
бояться, что она прошла тут раньше меня, но наконец увидел ее за стеклами
- в черной шубке, с белыми крыльями за спиной, она торопилась и улыбалась
мне. В проходной за столом сидел брат моей давней знакомой, в которую я
был влюблен в молодости. Он кивнул мне и подал пистолет, рукояткой вперед.
Я сунул его в наплечную кобуру. На всякий случай постоял у подъезда,
оглядываясь. Темнело. Улица была немощеная, извилистая, застроенная
одноэтажными маленькими - в три окна каждый - домиками с палисадниками и
мезонинчиками. Две старухи на лавочке, равномерно сотрясавшие воздух, на
миг умолкли, оглядели меня и, не найдя ничего интересного, снова открыли
шлюзы. Я вежливо кивнул им и пустился в путь.

Я никогда в жизни не бывал в этом городе - вероятно, его вообще не
существовало в Производном Мире; не знал, естественно, и о переулке Марка
Аврелия. Тем не менее шагал уверенно, словно что-то вело меня. Дошел до
трамвайной остановки; ждать пришлось долго. В конце концов вагон подошел -
дребезжащий, угловатый, с лавками вдоль салона. Номер маршрута был "Ъ". На
предпоследней остановке (я знал откуда-то, что она предпоследняя) уверенно
вышел. Там, правда, заколебался - было уже совсем темно - и прибегнул к
помощи прохожего. Тот лишь ткнул пальцем. Переулок оказался рядом.

Я глянул на уличные часы, полагаясь на них, правда, не более, чем на
клятвы уличной девицы в вечной любви. Судя по стрелкам, назначенное мне
время уже почти наступило. Без труда найдя искомый дом, я подошел к нужной
двери и восемь раз, как было указано, нажал кнопку.

За дверью послышались негромкие шаги. Стихли. Прошла секунда, другая. И
дверь распахнулась. Я глубоко вдохнул воздух и вошел.

НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ

Мое ожидание чего-то чудесного начало гаснуть стремительно, словно
огонек зажигалки, в которой кончился газ. И в самом деле: на то место, в
котором я рассчитывал оказаться - заведение, в котором кормят, - увиденное
ну никак не походило.

Не без недоумения оглядывал я убогую комнатку, в которой очутился. Не
знаю, как остальная часть квартиры, но в этой комнате, похоже, не жили, да
и вряд ли это было возможно. С серых стен свисали клочья некогда ярких
обоев; на обнажившейся штукатурке местами виднелись неопровержимые
признаки обитания клопов, в единоборстве с которыми человек обычно
проигрывает. Два стекла в раме голого окна треснули, по наслоениям грязи
на них, а также и на полу, можно было изучать историю; уверен, что там
нашлись бы и следы сажи от костров первобытного человека. С потолка -
высокого, лепного, несовременного - свисала одинокая лампочка без
какого-либо абажура, удерживалась она на тонком телефонном проводе. Лампа,
правда, судя по величине, тянула ватт на полтораста. Пол когда-то был
паркетным, но сейчас паркетины сохранились только в редких местах -
островки в море черного пола, крашенного в последний раз, похоже, при
жизни прадедов. Из мебели в комнате стоял неожиданно кокетливый столик -
восьмиугольный, инкрустированный красным и черным деревом, - к сожалению,
страшно запущенный; на нем возвышалась консервная банка из-под тресковой
печени, полная окурков. Были еще в комнате два стула - венский, а второй -
тяжелый, полумягкий, с продранной и вытертой кожаной обивкой. Больше всего
в комнате лежало книг - стопами и просто кучами они располагались во всех
углах, пыль покрывала их мощным пластом, и разобрать хоть что-нибудь даже