Чтение 35–й страницы книги ~Круги на Земле~

нету. Выходит, трактор нужно было разобрать, перенести в круг, собрать,
проехаться на нем, снова разобрать и унести. Прикидываешь?
- Да... А што кажыць журналист?
- А он шуганутый какой-то, с него толку никакого.
- У мяне куча идзей, - признался Дениска. - Мы ж можам сами
паразследаваць, хто гэта зрабиу. И пра хату ведьзмарки - я тожа нешта
прыдумау. Тольки трэба ус" прадумаць и исци, кали нихто не будзе нас
шукаць.
- Значит, не сегодня и не завтра, - подытожил Макс.
- Але й ня можна доуга затрымавацца, - предупредил Дениска. - А то бабка
моя зусим збожыволила з гэтаю думкаю мяне да горада отправиць.
А с"ння яшчэ фокус выкинула. Якиесь плошки па хаце разставила, соли туды
намяшала, часнака. Пытаю для чаго - нада, кажыць.
- Моя только что за обедом тоже сделала одну. Журналист сказал, что читал,
будто это для духов каких-то умерших собак. Ерунда, конечно. Может, это
чтобы мышей травить? Или - тараканов?
- Ага, точна. Яны ад аднаго запаху будуць здыхаць.
...И Дениска стал посвящать друга в подробности своего плана.

13

- Здорово, мужыки!
Воспользовавшись неожиданностью, молоток коварно выворачивается и едва не
входит в контакт с пальцем Юрия Николаевича. Вот же, в кои веки взялся за
работу по дому - и на тебе, сразу пальцы калечить!
- Ох, звиняйце, кали памяшау. Дома запалки забыу, гляджу - вы стаице. Дай,
думаю, паспрашаю, раптам смалице.
Он мнется, смущенно глядя на с облегчением разглядывающего палец Журского.
Мужик, кстати, примерно одного с ним, Журским, возраста (может, чуть
старше, а может, это только впечатление такое создается: жизнь ведь в
деревне старит скорее, чем в городе). В одной руке подошедший небрежно
держит грабли, другой оглаживает непослушные пшеничные волосы; при этом
так неподкупно и искренне улыбается, что сердиться на него ну никак
невозможно.
Ветер колышет на нем черную футболку с изображением красной бычьей морды и
надписью Chicago bulls.
Игорь молча протягивает мужику зажигалку.
- Дзякую, - отзывается тот, предлагая, в свою очередь, мятую пачку с
сигаретами - и на отказ не обижается.
Возвращает зажигалку, но уходить не торопится.
- Сами-то адкуль?
- Из здешних, - лукаво щурясь, отзывается Юрий Николаевич. - А ты,
выходит, и не признал, а? Нехорошо, Витюха! Я уж не говорю, что от тебя
мне одни беды: то шапку...
- Карасек! - мужик пихает Игорю початую сигарету, мол, подержи, - и крепко
обнимает Журского, похлопывая по спине. - Ах ты ж, Моцарт драный! Таки
выбрауся у людзи, га?!..
От половодья охвативших Витюху чувств речь его неожиданно становится
прерывистой и наполненной непременным при всяком половодьи мусором; если
же по сути, то он очень рад видеть друга детства живым, здоровым и
добившимся профессиональных успехов. А палец...
- Да ладно, ведь ничего не случилось, - отмахивается Журский.
- Во-во! - поддерживает Витюха. - Вось як ты тады ладонь-то распанахау -
страх! И ничога, загаилася.
Он еще говорит о чем-то, не замечая, как нахмурился, глядя на свою руку,
друг детства.
Потом Витюха отбирает у Игоря сигарету и машет в ту сторону, откуда пришел:
- А я вось сабрауся сена раскидаць ды падсушыць - а тут зноу хмары! Што
робицца! Эх!..
Словесное половодье снова набирает силу.
Игорь ухитряется как-то вклиниться в монолог неудачливого "сенокидалы" и
спрашивает, не видел ли тот чего-нибудь странного на полях.
- А-а, - понимающе протягивает Витюха, и бык не менее понимающе
подмигивает с его футболки. - Ты гарацкий, да? З газеты прыехау?
- Знакомься, Хворостина - Игорь Всеволодович, из самой столицы прикатил,
чтобы вашими феноменами заняться. Поэтому отнесись к господину
корреспонденту со всей серьезностью и не пытайся вешать на уши лапшу, как
ты это любил, помнится, делать.
- Хто?! - возмущению Витюхиному несть предела. - Я?! Лапшу?!! Ды...
Но под насмешливым взглядом Журского буян затихает и даже постепенно
переходит на цензурную лексику. Преимущественно цензурную.
- Короче, быу я давеча на палях. Кала Струйнай, ишоу, як зараз, з
грабельками. Ну и... по вяликай нуждзе да бережка спусциуся. А грабельки
наверсе пакинув - чаго их з сабой цягаць? Я ж тут, побач - нихто не
забярэ, а забярэ - не уцячэ.
Ну от. Сяджу, значыць, на беражку, думу думаю. Я яшчэ накануне штось такое
зъеу...
- Слышь, Витюха, ты когда-нибудь газеты читаешь? Телевизор смотришь?
- Ну? - непонимающе моргает тот; бык с футболки обиженно сопит.
- Ты где-нибудь видел, читал, чтобы о таких подробностях писали или по
телевизору рассказывали? Так что, если можно, давай ближе к делу. Лады?
Витюха растерянно дергает плечом:
- Лады... Дык аб чым гэта я?
- Штось зъеу, - напоминает Игорь. Он очень недоволен, что Журский прервал
рассказчика: Бог с ним, со временем, но крайне важно дать человеку
выговориться (и тем самым расположить его к себе). - Штось "такое"...
- Ага, - подхватывает Витюха (и бык на футболке воодушевленно подмигивает
слушателям, мол, не боитесь, сейчас все расскажем!), - зъеу. И таму доуга
сядзеу. ...Ну, не так, штоб очань. Але ж.
А чутна було гарна. Ни шумочъка. Таму я и удзивился, кали граблей не
знайшоу.
- Как? - шепчет Остапович, на лице которого отображается живейший интерес
(хотя Игорь подозревает, что грабленосец может попросту морочить ему
голову).
- Отак! Не знайшоу.
- Может, ты выбрался не в том месте, с бережка? - поднимает левую бровь
Юрий Николаевич. - Перепутал?
Половодье.
В кратком пересказе: перепутать не мог, ибо, спускаясь, надломил ветку
росшего рядом куста - по ней и ориентировался.
Схлынуло.
- Так я пра што кажу... Граблей няма, а на йих месци - пустата.
Разумееце?! Пустата!
- И что ты дальше делал?
Витюха вздыхает: его не поняли! Он открывает было рот, чтобы еще раз
повтороить сказанное, но передумывает. И говорит совсем не то, что
собирался.
- Шукау. Хадзиу па-над беражком, думау, можа, пожартавау хтось.
(Игорь мысленно морщится, отмечая в словах Хворостины неумелую ложь - но
слушает молча).
- А потам уж зразумеу, што не знайду. Ступиу назад - глянув: ляжаць. На
тым жа месцы. Тольки зараз там круг нарысавауся - адзин з гэтых, ну, вы
знаеце!
Цяпер ус".
Он просит у Игоря зажигалку и закуривает еще одну сигарету.
Молчат, глядя на предзакатное солнце, на ватные обрывки туч. Где-то
далеко, у самого горизонта громыхает - там, наверное, уже начался дождь.
- Такия справы... - роняет наконец Витюха. - Ну, хлопцы, пачапаю я. А ты,
Карасек, зайшоу бы у госци, штоль... А?
- На днях обязательно заскочу, - на прощание пожимают друг другу руки,
хлопают по плечам.
Когда Хворостина уходит, Журский поворачивается к Игорю:
- Ну, что думаешь?
Тот пожимает плечами.
- Давай лепш плот даробим...

14

Вечером, когда вся семья собралась за столом, каждый был преисполнен
уверенности в том, что именно принятое им решение - правильно. Теперь они
сидели и перебрасывались ничем не значащими фразами, необычайно тихие и
умиротворенные.
"Собирались вечерами зимними,
говорили то же, что вчера...
И порой почти невыносимыми
мне казались эти вечера", - вспомнил Остапович.
Вечер, правда, был летним, но в остальном настроение такое же - словно у
старого сонного карпа из пруда в императорском парке.
Журналист рассеянно рассказывал какие-то забавные истории, из обычных,
дежурных. Слушатели рассеянно улыбались.
Макс наблюдал за Игорем Всеволодовичем, но уже не так внимательно, как
утром или днем. Его сейчас больше заботила старая лестница, лежавшая в
траве, у дома покойной ведьмарки. И моток веревки (прочной веревки!).
Макс знал, что следовало бы отказаться от Денискиного предложения. Но он
точно так же знал, что ни за какие сокровища мира не отказался бы. И
поэтому был спокоен - хотя мальчикам его возраста, вообще-то, не
свойственно настолько мудро подходить к жизни, чтобы не сожалеть о том,
что уже совершено.
Николай Михайлович, дедушка Макса, за вечер сказал очень мало. Он и так
догадался обо всем, хватало услышанного днем и... и еще - он ведь был