Я, когда вот это увидел, тоже весь мурашками пошел.
же фамилии. Дарк и Кугер, Кугер и Дарк, они появляются и
исчезают примерно каждые тридцать-сорок лет. Люди успевают
все забыть. Где их носило все эти годы? Похоже, они
путешествовали. Только довольно странно: они появляются
всегда в октябре: октябрь 1846-го, октябрь 1860-го,
1888-го, 1910-го и, наконец, нынешний октябрь... - Голос
Хэллуэя зазвучал глуше. - Бойтесь людей осени...
кажется. Я его в детстве читал. Как же там дальше? - Он
попытался вспомнить. Облизал губы. Наморщил лоб.
Вспомнил. - "Для некоторых людей осень приходит рано и
остается на всю жизнь. Для них сентябрь сменяется октябрем,
следом приходит ноябрь, но потом, вместо Рождества Христова,
вместо Вифлеемской Звезды и радости, вместо декабря, вдруг
возвращается все тот же сентябрь, за ним приходит старый
октябрь, и снова падают листья; так оно и идет сквозь века:
ни зимы, ни весны, ни летнего возрождения. Для подобных
людей падение естественно, они не знают другой поры. Откуда
приходят они? Из праха. Куда держат путь? К могиле.
Кровь ли течет у них в жилах? Нет, то - ночной ветер.
Стучит ли мысль в их головах? Нет, то - червь. Кто
глаголет их устами? Жаба. Кто смотрит их глазами? Змея.
Кто слушает их ушами? Черная бездна. Они взбаламучивают
осенней бурей человеческие души, они грызут устои причины,
они толкают грешников к могиле. Они неистовствуют и во
взрывах ярости суетливы, они крадутся, выслеживают,
заманивают, от них луна угрюмеет ликом и замутняются чистые
текучие воды. Таковы люди осени. Остерегайся их на своем
пути". Чарльз Хэллуэй замолчал, и оба мальчика разом
выдохнули.
значит, люди лета?
Хэллуэй. - Сейчас-то вы, конечно, ближе к лету, чем я.
Может быть, когда-то и я таким был, но только очень давно.
Большинство у нас серединка на половинку. Августовским
полднем мы защищаемся от ноябрьских заморозков, мы живем
благодаря запасам тепла, скопленным Четвертого Июля, но
бывает, и мы становимся Людьми Осени.
бледны, как напряжены их позы с неподвижно лежащими на
коленях руками.
что есть. Как ты думаешь, Вилли, знаешь ли ты своего отца
на самом деле? И достаточно ли я знаю тебя, если случится
нам вместе выйти против тех?
посмотрим. Чарльз Вильям Хэллуэй. Ничего особенного, кроме
того, что мне пятьдесят четыре, а это всегда не совсем
обычно, особенно для тех, к кому эти пятьдесят четыре
относятся. Родился в местечке под названием Сладкий Ключ
Жил в Чикаго. Выжил в Нью-Йорке. Маялся в Детройте, сменил
кучу мест, здесь появился довольно поздно, а до этого
переходил из библиотеки в библиотеку по всей стране, потому
что любил одиночество, любил сравнивать с книгами то, что
встречал на дорогах. Как-то раз, посреди всей этой беготни,
твоя мать, Вилли, остановила меня одним взглядом, и вот с
тех пор я здесь. По-прежнему любимое время для меня - ночь
в библиотечном зале. Навсегда ли я бросил якорь? Может,
да, а может, и нет. Зачем я оказался здесь? Похоже, затем,
чтобы помочь вам.
мальчишеские лица.
помогу вам.
библиотеки. Вилли, давно уже молчавший, вдруг сказал:
тщательно изучал свою совершенно пустую ладонь. - Дурак я,
- признался он неожиданно, - всегда норовил заглянуть поверх
твоей головы - что там у тебя впереди. Нет бы на тебя
посмотреть, на то, что сейчас есть. Но этак и каждый ведь
дурак - вот мне уже и легче. Как оно бывает: ты вкалываешь
всю жизнь, карабкаешься, прыгаешь за борт, сводишь концы с
концами, прилепляешь пластырь, гладишь по щеке, целуешь в
лобик, смеешься, плачешь, словом, весь при деле, и так до
тех пор, пока не оказываешься вдруг наихудшим дураком на
свете. Ну, тогда, понятно, орешь: "Помогите!", и очень
здорово, если тебе ответит кто-нибудь. Я просто вижу эти
небольшие городишки, раскиданные по всей стране, захолустные
заповедники для дураков. И вот однажды появляется Карнавал.
Ему достаточно тряхнуть любое дерево, и посыплется просто
дождь из болванов, из таких, знаешь, индивидуумов, которым
кажется (а может, и на самом деле так), что на их "помогите"
некому ответить. Вот такие дураки-индивидуалисты и
составляют урожай, который убирает Карнавал по осени.
ведь бороться с ними - безнадежное дело!
разница между летом и осенью. Это уже хорошо. Значит, есть
выход, значит, вы не останетесь дураками, значит, грех, зло,
неправда, что бы этими словами ни называли, к вам не
пристанут. У этого Дарка с его дружками не все козыри на
руках. После нашего разговора я это точно знаю. Да, я его
боюсь, но ведь и он меня побаивается. Тут мы квиты.
Вопрос: как нам этим воспользоваться?
стремились только к плохому, их бы просто не было. А ведь
мы уже не плаваем вместе со всякими барракудами, и не бродим
стадами по прериям, и не ищем у соседки-гориллы блох под
мышкой. Мы ухитрились в свое время отказаться от клыков
хищников и принялись жевать травку. Всего за несколько
поколений мы уравняли философию охоты с философией
земледелия. Тут нам пришло в голову измерить свой рост, и
выяснилось, что мы - повыше животных, но пониже ангелов.
Потрясающая идея! Чтобы она не пропала, мы записали ее
тысячу раз на бумаге, а вокруг понастроили домов наподобие
того, в котором мы сидим. И теперь мы водим хороводы вокруг
этих святилищ, пережевываем нашу сладкую идею и пытаемся
сообразить, с чего же все началось, когда же пришло это
решение - быть непохожими на всех остальных? Наверное,
как-то ночью, примерно сотню тысяч лет назад, один из
тогдашних косматых джентльменов проснулся у костра,
посмотрел на свою сильно волосатую леди с младенцем и...
заплакал. Ему подумалось, что придет время, и эти теплые и
близкие станут холодными и далекими, уйдут навсегда. Этой
ночью он все трогал женщину, проверяя, не умерла ли она еще,
и детей, которые ведь тоже умрут когда- нибудь. А на
следующее утро он обращался с ними уже чуточку поласковее,
ведь они того заслуживали. В их крови, да и в его тоже,
таилось семя ночи, пройдет время, и оно сокрушит жизнь,
разрушит тело и отправит его в ничто. Тот джентльмен уже
понимал, как и мы понимаем: век наш короток, а у вечности
нет конца. Как только это знание поселяется в тебе, следом
тут же приходят жалость и милосердие, и тогда мы стремимся
оделить других любовью.
знания велика, и неизвестно, плакать надо от этого или
смеяться. Кстати, звери не делают ни того, ни другого. А
мы смеемся или плачем - смотря по сезону. А Карнавал
наблюдает и приходит лишь тогда, когда мы созрели.
пристально, что ему стало неловко.
грандиозно! Ну а дальше, дальше-то что?