Один из гебридцев с бранью согнулся.
помешать ему, но не успел: тот достал из-за пояса нож и ударил им слева.
Раб дернулся и обвис.
заговорить, но Шеф со всего размаха ударил его по рту железной перчаткой.
Тот отшатнулся и упал. Наступила мертвая тишина.
вокруг, пожал плечами. Труп раба бросили, повернулись и ушли к лагерю.
Торвин накормил его сытным обедом, который в других условиях он бы
приветствовал после все уменьшающихся порций. В лагере стало трудно с
продовольствием. Но ржаной хлеб и жареная говядина тяжело лежали в желудке
Шефа. И еще тяжелее были его мысли. Ему объяснили правила хольмганга, они
сильно отличаются от обычной схватки, такой, в какой он убил ирландца
Фланна несколько месяцев назад. Он знал, что все преимущества на стороне
противника. Но выхода нет. Вся Армия с нетерпением ждала утренней схватки.
Он в ловушке.
лучше? Как пробить стены Йорка? Он медленно погрузился в тяжелый сон.
стены. Такого размера, что стены Йорка, да и любые другие построенные
смертными кажутся крошечными. Высоко на них фигуры, которые он видел
раньше в своих снах - "видениях", как называет их Торвин, - массивные
фигуры с лицами, как лезвия топоров, со строгим серьезным выражением. Но
теперь на лицах озабоченность, тревога. Впереди к станам поднимается
другая фигура, еще более гигантская, чем боги, такая огромная, что
возвышается даже над стеной, на которой стоят боги. Но у этой фигуры
нечеловеческие пропорции: мощные ноги, толстые руки, разбухший живот,
зубастая пасть - все вместе напоминает гигантского шута. Недоумок, один из
тех, что рождаются недоразвитыми и, если отца Андреаса не оказывается
поблизости, быстро упокоиваются где-нибудь в болотах Эмнета. Гигант
подгоняет огромную лошадь, соответствующую ему по размерам, лошадь тащит
телегу, на ней камень величиной с гору.
завершена, но почти закончена. Солнце в этом странном мире садится, и Шеф
знает, что если стена будет закончена до захода солнца, произойдет нечто
ужасное, невероятно страшное. Поэтому боги смотрят с такой тревогой,
поэтому гигант так подгоняет свою лошадь - Шеф видит, что это жеребец, -
подгоняет с возгласами радости и ожидания.
пропорций. Кобыла, с гнедой шерстью и гривой, закрывающей глаза. Она снова
ржет и скромно отворачивается, словно не понимая, какой эффект вызвал ее
призыв. Но жеребец услышал. Он поднял голову. Сбросил постромки. Выглянул
и напрягся его член.
Жеребец раздувает ноздри, гневно ржет, слышит ржание кобылы, на этот раз
совсем близко, норовисто бьет копытами, поднимается на дыбы, обрушивается
на гиганта, на постромки. Переворачивается телега, катится вниз камень,
гигант прыгает от досады. Жеребец освободился, он скачет к кобыле, чтобы
погрузить свой поднятый длиной в цепь член. Но кобыла застенчиво
отворачивается, отходит в сторону, уводит за собой жеребца, потом уносится
стремглав. Лошади переходят на галоп, жеребец медленно нагоняет кобылу, и
обе скрываются из виду. Гигант бранится и прыгает в комической пантомиме
гнева. Солнце село. Одна из фигур на стене мрачно приближается, на ходу
надевая металлические рукавицы.
стены выше тех, что окружают Йорк, но они по крайней мере человеческих
масштабов, так же как и тысячи фигур за стенами и перед ними. Снаружи
воздвигают гигантское сооружение - не кабан, как таран Рагнарсонов, а
огромный конь. Деревянный конь. "Какой смысл в деревянном коне?" - думает
Шеф. - "Конечно, никого он не обманет".
Стреляют и в людей, которые поворачивают тяжелые колеса. Стрелы
отскакивают, некоторые из людей падают, но их место занимают сотни других.
Конь движется к стенам, он выше их. Шеф знает, что то, что будет
происходит дальше, разрешит многолетний кризис, который уже поглотил
тысячи жизней и может поглотить еще тысячи. Что-то еще говорит ему, что
происходящее здесь будет многие поколения занимать воображение людей, но
мало кто будет понимать, что происходило на самом деле, все предпочтут
вымышленные истории.
перед ночной битвой на Стуре. Все с тем же оттенком веселой
заинтересованности.
из пасти...
пытаясь понять увиденное во сне.
Надеюсь, ты доживешь до его конца.
залом собора. Он придвинул к себе свечу. Перед ним целых три свечи, все из
лучшего пчелиного воска, не вонючего и дешевого, и свечи дают яркий свет.
Эркенберт удовлетворенно поглядел на них и взял из чернильницы гусиное
перо. Ему предстояла тяжелая, трудная работа, и результаты ее будут
печальны.
написанное, писали снова. Дьякон взял перо и свежий кусок кожи. И написал:
невыплаченной церковной десятины, перевел дыхание и начал тяжелейший труд
- сложение. "Octo et sex, - бормотал он, - quattuordecim. Et novo, sunt...
viginta tres. Et septem..." Чтобы облегчить труд, он начал чертить линии
на исписанных клочках кожи, перечеркивая, когда набирался десяток.
Количество записей увеличивалось, и он начал ставить значки между XL и
VIII, между L и IX, чтобы напомнить себе, какие суммы уже сложил, а какие
нет. Наконец он пришел к первому результату, твердой рукой записал его -
CDXLIX и снова занялся списком, суммируя пропущенные числа. "Quaranta et
triginta sunt septuaginta. Et quinquaginta. Centum et viginta". Послушник,
украдкой заглянувший в дверь несколько минут назад - не нужно ли чего, в
страхе вернулся к товарищам.
уберег его от зла при знакомстве с такими черными знаниями.
этот результат: MMCDXC. Теперь два числа оказались рядом: MMCDXC и CDXLIX.
После еще ряда подсчетов и вычеркиваний получился окончательный ответ:
MMCMXXXIX. Только сейчас и начнется настоящий труд. Это сумма доходов, не
полученных за один квартал. А сколько получится за год, если божественная
кара, эти викинги, так долго еще будут преследовать людей Господа? Многие,
даже известные arithmetici, избрали бы долгий путь и просто добавили бы
одно к другому четыре раза. Но Эркенберт считал себя выше таких
увиливаний. И начал наиболее трудную из всех дьявольских процедур -
умножение римских цифр.
жизни не приходилось ему видеть такую сумму. Медленно, дрожащими пальцами
погасил он свечи, впуская серый свет утра. После заутрени нужно поговорить
с архиепископом.
женщины, закопавшейся от холода в груду шерстяных одеял. Она пошевелилась.
Рукой коснулась теплого обнаженного бедра лежащего рядом мужчины.
Отдернула руку, словно коснулась чешуи гадюки.
собственного отца. Мы совершаем смертный грех. Но как я могу им всем
Афанасьев Роман
Самойлова Елена
Перумов Ник
Земляной Андрей
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс