захватывающих подробностях рисовал ему картины и самой пропасти и того,
как это произойдет. Пронзительный визг перекручивающегося металла; наклон
тела, соскользнувшего за край; пальцы, хватающие несуществующие поручни;
быстрая дробь, которую выбьют на вероломной прогнившей стали каблуки - а
потом вниз, кувырком; теплые брызги в промежности, когда расслабится
мочевой пузырь; ветер, стремительно летящий в лицо, зачесывающий волосы
дыбом в мультипликационном испуге, оттягивающий кверху веки; стремительно
несущаяся навстречу темная вода - быстрее, быстрее, опережая даже его
собственный вопль...
перешагнув опасное место, перенес тяжесть на другую ногу, не думая ни о
провале, ни о том, как далеко они зашли, ни о том, сколько еще осталось. И
не терзаясь мыслями о том, что мальчика не вернешь и что теперь продажа
его чести, наконец, почти совершилась.
Вот так!
света - неуклюжий, сгорбленный, с широко раскинутыми руками. Мальчик
приземлился, и все сооружение пьяно зашаталось. Металл запротестовал, и
далеко внизу что-то упало - сперва раздался грохот, потом, судя по звуку,
это что-то нырнуло в глубокую воду.
думаю, что оно вас выдержит. Меня, но не вас. Вы теперь идите обратно.
Идите обратно и оставьте меня в покое.
довольно. Мальчик беспомощно вздрагивал.
обвалиться.
вытянув перед собой трясущиеся руки с растопыренными пальцами.
в одну, две, даже три шпалы шириной, и стрелок опять и опять думал, что
они вот-вот наткнутся на длинный пустой промежуток, который или принудит
их повернуть назад, или заставит пойти по самим рельсам, головокружительно
балансируя над бездной.
мягче и, смешиваясь с сиянием фосфора, затмевало его. Пятьдесят ярдов?
Сто? Роланд не мог сказать.
глядел под ноги. Когда он снова поднял голову, зарево выросло до размеров
отверстия, и это был не фонарь, не светильник, а выход. Они почти пришли.
они все-таки нагонят человека в черном. Быть может, при ярком свете солнца
цветы зла в его мозгу засохнут, сморщатся, и станет возможным все, что
угодно.
поглощая его и позволяя насмешнице-синеве проглянуть лишь в щелки вокруг
абриса плеч да между широко расставленных ног, заполнял чей-то силуэт.
человека в черном, которому вторило эхо; ноты сарказма обрели мощное
звучание. Стрелок принялся слепо нашаривать найденную на постоялом дворе
челюсть, но та, выполнив свое назначение, давно исчезла, где-то
затерялась.
вокруг, будто прибой в заполняющейся водой пещере. Мальчик пронзительно
вскрикнул и, вновь превратившись в ветряную мельницу, зашатался, описывая
руками круги в затхлом воздухе.
медленном сонном повороте. Мальчик сорвался; в темноте чайкой порхнула
кверху рука - выше, выше - и Джейк повис над преисподней. Мальчик
покачивался над пропастью; вверх на стрелка неотрывно глядели темные
глаза, а в них - последнее слепое и напрасное знание.
покачивался над пропастью - живая карта из колоды Таро, повешенный,
погибший без вины финикийский моряк, едва видный над волной Стигийского
моря.
Власть туманить разум людей...
от друга, части сооружения обретали свободу, конструкция проседа...
оскальзывающийся, ныряющий бег, ноги пронесли Роланда сквозь удерживавшую
его энтропию над головой качавшегося над пропастью мальчика к явившемуся
путникам свету; на сетчатке мысленного ока стрелка черным фризом застыла
Башня... и вдруг тишина, силуэт исчез, даже сердце стрелка будто бы
перестало биться, потому что эстакада просела еще сильнее и, разрываясь на
части, распадаясь, начала последний медленный танец в пучину. Рука Роланда
отыскала каменистый, залитый светом выступ вечных мук, а позади, внизу -
слишком далеко внизу - в страшном безмолвии мальчик проговорил:
свету, к легкому ветерку и реальности новой кармы (все мы продолжаем
сиять) Роланд выкрутил голову назад, на миг силясь стать в своей муке
Янусом - но там не было ничего, кроме камнем летящей вниз тишины: мальчик
не издал ни звука.
выбрался на крутую каменистую насыпь, постепенно спускавшуюся вниз и своим
подножием переходившую в поросшую травой равнину, где, широко расставив
ноги и скрестив на груди руки, стоял человек в черном.
слезы смотрели огромные глаза, рубашка была вымазана белесой пылью после
проделанного ползком финального марш-броска. Роланду пришло в голову, что
ему суждено вечно бежать убийства. Пусть впереди дальнейшая деградация
духа, перед которой теперешняя, возможно, покажется ничтожной - он
по-прежнему будет спасаться бегством по коридорам, через города, от
постели к постели, будет бежать лица мальчика, силясь предать его
забвению, похоронить меж чресел непотребных девок, а то и в дальнейшем
разрушении лишь для того, чтобы переступить порог некой последней комнаты
и обнаружить, что оно глядит на него поверх пламени свечи. Роланд стал
Джейком, Джейк - Роландом. Стрелок был вурдалаком, оборотнем, сотворенным
собственными же руками, и в глубоких снах ему предстояло превращаться в
мальчика и говаривать на диковинных, неведомых языках.
пригорка туда, где поджидал человек в черном. Здесь, под солнцем разума,
рельсы износились так, словно их и не бывало.
капюшон.
делаешь успехи, стрелок! Делаешь успехи! О, как я тобой восхищаюсь!
двенадцать раз. Вспышки выстрелов затмили само солнце, а эхо вернуло
грохот взрывов, натолкнувшийся на каменные откосы насыпей за спиной
стрелка и человека в черном.
вместе мы с тобой чудо из чудес. Меня ты убиваешь не более, чем себя. - Он
попятился, с ухмылкой глядя стрелку в лицо. - Идем. Идем. Идем.
держать совет.
место. Стрелок сразу же понял: голгофа, обитель черепов. Действительно, на
них снизу вверх бессмысленно пялились побелевшие черепа - коровы, овцы,
койоты, олени, кролики. Здесь - алебастровый ксилофон убитой во время
кормежки фазаньей курочки, там - крохотные, нежные косточки крота, убитого
диким псом, может статься, удовольствия ради.
виде чаши; ниже, на не столь труднодоступных высотах, стрелок разглядел
юкки и поросль карликовых пихт. Синева неба над головой была мягче, нежели
та, которую Роланд видел в течение двенадцати месяцев, и нечто
неразличимое, присутствовавшее в ней, говорило о том, что до моря не