кто-то переступал ногами, обутыми в каменные плиты.
за шею. На лице у матери появился неописуемый ужас. Она отступила к
горевшему светильнику и упала перед ним на колени. Глаза ее побелели от
страха, она начала быстро повизгивать, словно попавшая в капкан собака.
человек футов семи росту. Его ничего не выражавшее лицо представляло собой
лишь несколько сколов на плоской поверхности, впереди торчал громадный
каменный уд. Я не могла смотреть на него, мне стало плохо, но делать было
нечего. Протопав к матери, он поднял ее, все еще визжащую, за волосы, а
другой рукой сорвал залитый вином хитон. Я потеряла сознание.
пришла в себя, весь дворик гремел от хохота. Несколько человек склонились
над матерью, успокаивая и поддразнивая ее, и среди них двое, что ушли
раньше, а сбоку валялась груда тряпья и тонких досок с кусками засохшей
извести на них. Из того, что они говорили, я поняла: в этом жутком костюме
выступал рыжеволосый, а человек с лицом сатира изображал шаги, ритмично
ударяя кирпичом по каменному полу; он же изобразил звук вышибаемой двери,
прыгнув на положенную одним концом на камень доску.
дурацким каменным демоном!" - мило пошутил он и погрозил пальцем.
напугавшее не меньше, чем само представление. Мать, хотя и была бледна,
как мел, и едва шевелила языком, лезла вон из кожи, чтобы дать всем
понять, будто ей страшно понравилась эта отвратительная шутка. И я поняла
почему. Она очень боялась лишиться дружбы этих людей и готова была пойти
на все, лишь бы не остаться одной.
шутливым мольбам. Они снова принялись пить, пока не захрапели тут же, на
каменном полу. Я прождала почти до рассвета и, собрав в кулак всю свою
волю, с трудом вылезла на черепичную крышу, сделавшуюся холодной и
скользкой от росы, и кое-как добралась до спальни.
произошло во дворике. Я умоляла не расспрашивать меня, но он стал
настаивать, и мне пришлось рассказать. Картины происшедшего так живо
крутились в моем усталом мозгу, что мне казалось, будто все это происходит
снова и снова. Анра задал мне массу вопросов, заставив не упустить ни
малейшей подробности. Я заново пережила свое радостное открытие, однако
теперь оно омрачалось уверенностью, что все эти люди лукавы и жестоки.
Однако, узнав, что все это было лишь скверной шуткой, он был разочарован и
даже разозлился, подозревая, что я лгу.
внезапно начало светиться, как будто взошла зеленая луна или сама вершина
была вулканом, плевавшимся зелеными языками пламени. Задранные вверх лица
путников приобрели зеленоватый оттенок. Зеленая туманная шапка
соблазнительно мерцала, словно громадный и призрачный драгоценный камень.
Фафхрд и Мышелов обменялись взглядом, в котором было изумление и
покорность судьбе. Затем они снова двинулись по сужающемуся гребню.
говорила себе, что скорее умру. Но Анра меня заставил.
Старая Вероника была озадачена и уже начала что-то подозревать; мне
показалось, что и Фрина раз-другой понимающе мне подмигнула. В конце
концов даже мать заметила, что со мной что-то творится, и пригласила
врача.
с ума, если бы не начала, сперва просто от отчаяния, выходить в город, где
мне открылся совершенно новый мир...
возбуждение, и Фафхрд с Мышеловом сразу представили себе, каким
волшебством мог показаться ребенку Тир: его богатые гавани, торговая
суматоха, пересуды и смех, корабли и люди из дальних стран.
наблюдала с крыши. Каждый, кого я встречала, был для меня чудной тайной,
существом, с которым можно было посмеяться и поболтать. Я одевалась, как
девочка-рабыня, познакомилась с массой людей, и они всегда ждали моего
прихода - рабы, кабацкие девки и торговцы засахаренными фруктами, уличные
разносчики и писцы, рассыльные и лодочники, белошвейки и кухарки. Я
старалась быть всем полезной, выполняла мелкие поручения, с восторгом
слушала их бесконечные разговоры, передавала слухи, угощала украденной из
дома едой, - словом, сделалась всеобщей любимицей. Мне казалось, я никогда
не смогу насытиться Тиром. Я носилась по городу с утра до вечера и только
в сумерки перелезала назад через садовую стену.
как избежать ее кнута. Я пригрозила ей, что скажу матери, будто это она
рассказала рыжеволосому и второму, с лицом сатира, о каменном идоле. Не
знаю, так ли оно было на самом деле, но угроза подействовала. После этого
старуха лишь злобно брюзжала, когда я возвращалась домой на закате. А мать
отдалялась от нас все сильнее, целыми днями предаваясь невеселым
размышлениям и оживая только по ночам.
всем, что видела и слышала, о каждом новом приключении, о каждой маленькой
победе. Словно сорока, я приносила ему каждый интересный оттенок, звук и
запах. Словно сорока, я повторяла услышанные мной слова незнакомых языков,
обрывки умных бесед жрецов или ученых. Я уже и думать забыла о том, как
скверно он со мной поступил. Мы снова играли в игру, еще более
замечательную, чем все прежние. Часто брат предлагал мне еще куда-нибудь
сходить, на что-то еще посмотреть, а однажды даже спас от двух
сладкоречивых александрийских работорговцев, которых сразу заподозрил бы
кто угодно, но только не я.
угостить конфетами, если я пойду с ними, и тут я словно услышала шепот
Анры: "Не ходи". Похолодев от ужаса, я бросилась от них со всех ног.
даже когда я нахожусь от него достаточно далеко. Он стал мне еще ближе.
рассказывала, что произошло, когда он сделал такую попытку. Шли годы, и
он, казалось, был привязан к дому еще сильнее. Однажды, когда мать
заговорила о возможном переезде в Антиохию, он заболел и поправился лишь
тогда, когда мать пообещала, что мы никуда не поедем.
Фрина начала строить ему глазки и вечно искала предлог, чтобы зайти к нему
в комнату. Однако это его лишь пугало, и он сторонился ее. Но меня он
уговаривал подружиться с Фриной, почаще бывать с ней рядом и даже спать
вместе с Фриной, когда мать в ней не нуждалась. Почему-то это ему
нравилось.
начинает взрослеть, как жадно ищет он любви, или приключений, или богов, а
может, всего вместе. Такое беспокойство овладело и Анрой, но единственными
его богами были те, что жили в пыльных и непонятных свитках, названных
нашим отцом "Тайной мудростью". Анра все свое время посвящал странным
ритуалам и опытам и продолжал учиться. Иногда он занимался ими в
подвальчике, где находились три серых камня. Тогда он заставлял меня
стоять на страже. Он больше не рассказывал мне о том, что читает, не
говорил о своих мыслях, а я была так занята открывшимся для меня новым
миром, что ничего не замечала.
более трудные поручения, заставлял справляться о книгах, о которых писцы и
слыхом не слыхивали, выискивать всяких астрологов и ворожей, требовал,
чтобы я крала или покупала у знахарей все более и более необычные
снадобья. А когда мне удавалось добыть для него очередное сокровище, он
без слова благодарности выхватывал его у меня, а на следующий вечер
делался еще угрюмее. Анра уже не радовался, как бывало прежде, когда я, к
примеру, принесла ему первый персидский свиток об Аримане, первый магнит
или дословно повторила рассуждения знаменитого философа из Афин. Теперь
ему было не до этого. Порой он едва слушал мои подробнейшие рассказы,
словно уже знал наперед, что ничего интересного для него в них не будет.
теперь непрерывно ходил взад и вперед по комнате. Я наблюдала за ним, и у
меня сердце обливалось кровью. Мне так хотелось ему помочь, разделить с
ним мою новую захватывающую жизнь, достать ему то, к чему он так отчаянно
стремится.
таинственные поиски, которых я не понимала, а зашел в глухой тупик, когда
ему стало не хватать собственного опыта.
сразу назвала его так, да и до сих пор называю, - в его облике не было
больше ничего, за что можно было бы зацепиться. Когда я думаю о нем или
даже смотрю на него, его лицо сливается с толпой. Ощущение примерно такое
же, как если бы гениальный актер, изобразивший все существующие на свете
Андреев Николай
Шилова Юлия
Корнев Павел
Свержин Владимир
Березин Федор
Андреев Николай