наркотика и создать новую теологию любви и искренности. Я изучил Завет и
многочисленные комментарии к нему, стараясь понять, почему первые
поселенцы в Веладе обожествили недоверчивость и скрытность? Чего они
боялись? Что они хотели утаить? Темные люди из сумрачных времен, в черепах
которых копошились ядовитые змеи. Они были убеждены в собственных
добродетелях и поступали из самых благих намерений. Не раскрывай своей
души даже близким. Они не должны знать, что тебе на самом деле нужно. Ты
должен быть открыт только перед богами. Так эти люди и жили сотни лет, не
задавая вопросов, покорные и верные Завету. Для большинства из них
приверженность Завету теперь обусловлена лишь воспитанием и
щепетильностью: они сами не хотят слушать других и посвящать их в свои
заботы, по этому так и живут с запертыми на замок душами. Их душевные раны
кровоточат, а они разговаривают на языке, в котором нет места первому
лицу.
Укрывшись дома, я мучительно пытался таковой написать. Что я мог сказать,
чтобы поверили? Мы многого достигли, опираясь на старую мораль, но только
за счет прискорбного отказа от самого себя. Уже нет тех опасностей,
которыми была полна жизнь первых поселенцев, и от некоторых обычаев,
ставших помехами, нужно отказаться. Общество должно развиваться, иначе оно
начнет разрушаться. Любовь лучше, чем ненависть, а доверие лучше, чем
подозрительность. Но многое из того, что я написал, не могло убедить даже
меня самого. Почему я нападаю на установленный порядок? Из глубоких
убеждений или просто ради удовольствия? Я - человек своего времени. Я
крепко связан путами своего воспитания, хотя усиленно старался разорвать
их. Старое мировоззрение вошло в противоречие с новым, еще не
сформировавшимся. Я из одной крайности впадал в другую, стыдясь своей
экзальтации. Когда я усердно трудился над введением к своему Новому
Завету, в кабинет вошла Халум.
извиняться.
службе. Так, пустяки. Обычная бюрократическая писанина.
Друзья, туземцы, случайные знакомые, любовница - вот компания, с которой я
путешествовал. Но за все это время я ни слова не сказал Халум о белом
порошке. Испытать его действие вместе с ней было моим основным желанием.
Именно ради этого я в первый раз прикоснулся к нему губами. А сейчас я
боялся сделать ей такое предложение: вдруг, познав меня очень близко, она
перестанет меня любить?
самый последний момент сдерживал себя. Я не осмеливался приблизиться к
ней. Если хотите, вы можете измерить степень моей искренности по той
нерешительности, которую я тогда проявлял. Насколько чистым, вы можете
спросить, было мое новое вероучение об открытости, если я чувствовал, что
моя названая сестра будет выше такого общения? Но я не стану лукавить, что
была какая-то последовательность в моих размышлениях. Мое освобождение от
табу, тяготевшим над откровенностью, - это следствие внешнего толчка, а не
внутреннего развития, и я был вынужден непрестанно бороться со старыми
этическими представлениями. Хотя, разговаривая со Швейцем, я и произносил
слова "я" и "мне", однако при этом всегда ощущал какую-то неловкость.
Обрывки разорванных пут продолжали сковывать меня. Я любил Халум и желал,
чтобы наши души соединились. В моих руках было средство, которое могло
соединить нас. А я не решался. Да, не решался.
побратим Ноим. Он часто приезжал ко мне и гостил иногда по целой неделе.
Пришла зима, принеся снег в Глин, холодные дожди в Саллу и лишь туман в
Маннеран, и северяне обожали приезжать в нашу теплую провинцию. Я не
виделся с Ноимом с лета прошлого года, когда мы вместе охотились в
Хашторах. В этом же году мы как-то потеряли интерес друг к другу. Место
Ноима в моей жизни занял Швейц, и я почти не ощущал потребности в общении
с побратимом.
земли семьи Кондоритов и родственников жены. Он пополнел, хотя и не стал
толстым. У него было гладкое, даже несколько слащавое лицо, загорелая
безупречная кожа, полные самодовольные губы; круглые насмешливые глаза
отражали ум и проницательность этого человека. Ничто не ускользало от его
внимания. Появившись у меня в доме, Ноим сразу же тщательно осмотрел меня,
как бы подсчитывая мои зубы и морщинки у глаз, и после формальных братских
приветствий, после передачи подарков его и Стиррона, после подписания
соглашения между собой, между хозяином и гостем, он неожиданно спросил:
человека, который хочет показаться беззаботным. У тебя красные глаза, и ты
их стараешься отвести, словно не хочешь смотреть прямо на собеседника.
Что-нибудь не так?
возможно, даже слишком пылко.
будешь отрицать, что в твоей жизни произошли перемены?
если не поделиться с ним своими заботами?
течение всего этого вечера побратим внимательно наблюдал за мной. А утром,
за завтраком, он вновь вернулся к нашему разговору. Я ничего не мог скрыть
от него. Мы сидели за бокалами голубого вина и беседовали об урожае в
Салле, о новой программе Стиррона по преобразованию налогообложения,
говорили о вновь возникших трениях между Саллой и Глином, о кровавых
пограничных инцидентах, которые недавно стоили жизни моей сестре. И все
это время Ноим наблюдал за мной. Халум завтракала с нами, и мы вспоминали
о своем детстве, но и тогда Ноим не сводил с меня глаз. Глубина и сила его
участия терзали меня. Вскоре он наверняка станет расспрашивать других,
постарается выудить из разговоров с Лоимель или Халум какие-нибудь
проясняющие подробности и может возбудить в них тревожное любопытство. Я
не мог допустить этого. Ноим должен знать, что стало главным в жизни его
побратима. Вечером того же дня, когда все разошлись, я отвел Ноима в свой
кабинет, открыл тайник, где хранился белый порошок, и спросил, знает ли он
что-нибудь о шумарском снадобье. Он сказал, что даже не слышал о нем. Я
коротко описал ему действие порошка. Лицо его помрачнело, и он как-то
внезапно стих.
восприятие других, - смело ответил я.
не знаешь никого из них. Если говорить в общем, то это жители Маннерана,
любители приключений, которые не боятся риска.
я все скрываю от нее. Из страха, ведь она слишком непорочна и к тому же
легко ранима. Печально, не так ли, Ноим, что приходится скрывать нечто
замечательное, нечто удивительное от своей названой сестры.
Белоусов Валерий
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Каргалов Вадим
Володихин Дмитрий
Мурич Виктор