коллег. И в этом вопросе он предоставляет мне полную свободу и... как вы
считаете, если бы я передала эти небольшие суммы вам, как нуждающемуся
коллеге - в данный момент, конечно, - ведь это было бы в порядке вещей?
данный момент, но по крайней мере еще полгода. Только прошу вас, скажите,
что вы понимаете под небольшой суммой?
красивой руладой, и ответила:
поводам: например, кто-нибудь умирает, или кто-нибудь заболел, или
артистка ждет ребенка... Я хочу сказать, что речь идет не о постоянном
субсидировании, а, так сказать, о единовременной помощи.
видел Белу Брозен лет пять назад, когда Марии удалось затащить меня в
оперу. Госпожа Брозен исполняла партию деревенской девушки, соблазненной
графом; я еще подивился тогда вкусу отца. Она была среднего роста и
довольно плотная; волосы у нее, видимо, были светлые, а грудь, как это
водится у оперных певиц, приятно колыхалась; она пела, прислоняясь то к
стене деревенской хижины, то к крестьянской телеге, а под конец опираясь
на вилы; и ее красивый сильный голос лучше всего передавал простейшие
душевные эмоции.
негромкую руладу. - Вы ставите вопрос ребром.
дольше она молчала, тем меньше будет названная сумма.
примерно тридцатью марками.
исключительно тяжелое положение? С ним, скажем, только что произошел
несчастный случай, и ему не повредили бы марок по сто в течение нескольких
месяцев.
обманщицей?
несчастный случай... и разве мы с вами не коллеги? Разве мы оба не
артисты?
не такая уж богатая фантазия.
тупая из всех дамочек, каких я только встречал.
театр?.. Конечно, на самые маленькие роли, я неплохо играю комических
персонажей.
запутаться в этих сложных интригах.
от самых скромных сумм. До свиданья и большое вам спасибо. - Я повесил
трубку, не дожидаясь ее ответа.
рассчитывать. Она была слишком глупа. Да и интонация, с какой она
произнесла "он не клюнет", насторожила меня. Не исключена возможность, что
"субсидии попавшим в беду коллегам" она просто-напросто кладет себе в
карман. Мне стало жаль отца, я пожелал ему красивую любовницу с более
развитым интеллектом. И я все еще сокрушался, что не дал ему сварить кофе.
Если бы отец захотел продемонстрировать свое искусство на кухне Белы
Брозен, эта безмозглая дрянь, наверное, украдкой усмехнулась бы и покачала
головой наподобие сильно занятой школьной учительницы, зато потом начала
бы лицемерно сиять и хвалить его за кофе, как хвалят собаку, которая по
собственной инициативе принесла хозяину камень. Отходя от телефона к окну,
я почувствовал, что все у меня внутри кипит; я открыл окно и выглянул на
улицу; меня пугала мысль, что мне еще придется когда-нибудь прибегнуть к
помощи Зоммервильда. И, вдруг я вытащил из кармана свою единственную марку
и швырнул ее в окно; в ту же секунду я пожалел об этом и начал искать ее
глазами, но так и не нашел; мне показалось, что монетка упала на крышу
трамвая, который как раз проезжал мимо дома. Я взял со стола бутерброд и
съел его, все так же глядя на улицу. Было уже больше восьми, я пробыл в
Бонне почти два часа, успел поговорить с шестью так называемыми близкими
друзьями, побеседовал с отцом и с матерью, а в итоге у меня стало на целую
марку меньше, чем по приезде сюда. Я с радостью спустился бы вниз, чтобы
разыскать монетку, но стрелка часов уже подбиралась к половине девятого:
Лео мог позвонить или прийти с минуты на минуту.
одна забота: какой туалет надеть на аудиенцию к папе. Дабы разрешить ее
сомнения, Цюпфнер раздобудет ей фотографию Жаклин Кеннеди и купит
испанскую мантилью и вуаль; как-никак, а Мария является ныне чем-то вроде
"first lady" немецкого католицизма. Я тоже поеду в Рим и испрошу аудиенцию
у папы. Папа напоминает мне чем-то старого мудрого клоуна; ведь что ни
говори, а родина Арлекина - Бергамо; сам Геннехольм может это
засвидетельствовать, а уж он-то все знает. Я объясню папе, что мой брак с
Марией, собственно говоря, потерпел крушение из-за того, что я не
зарегистрировал его в официальных инстанциях, и попрошу папу рассматривать
меня как своего рода антипода Генриху Восьмому: тот был ревностным
католиком, склонным к полигамии, а я человек неверующий, склонный к
моногамии. И расскажу ему, как много мнят о себе эти пошляки, ведущие
деятели немецкого католицизма; пусть он не обольщается на их счет. А потом
я исполню ему несколько моих пантомим - самые легкие, приятные вещицы,
такие, как "В школу и домой"; только не "Кардинала": это может его
огорчить, ведь он и сам был когда-то кардиналом... А уж кому-кому, а ему я
не хотел причинить боль.
представляю себе аудиенцию у папы: вот я опустился на колени, чтобы он
благословил меня - неверующего; а у дверей замерли швейцарцы-гвардейцы, и
какой-то монсеньер благосклонно, хоть и чуть-чуть криво, улыбается... я
так ясно вижу все это, что уже сам верю, что побывал у папы. Наверное, я
почувствую искушение рассказать Лео, что ездил к папе и получил у него
аудиенцию. В эту минуту я действительно был у папы, действительно видел
его улыбку, внимал его приятному голосу, голосу простого крестьянина,
беседовал с ним о том, как дурак из Бергамо стал Арлекином. Но с Лео шутки
плохи, он всегда готов уличить меня во лжи... Бывало, Лео выходил из себя,
когда при встрече я спрашивал его:
шесть или семь, а мне уже лет восемь или девять; он нашел в конюшне
обрубок дерева - столб от старого забора - и разыскал там же ржавую пилу;
а потом попросил, чтобы мы распилили этот столб. Но я не понимал, почему
ему вдруг вздумалось пилить такую никудышную деревяшку, и он не смог мне
вразумительно ответить: ему просто хотелось пилить; я счел, что эта затея
совершенно бессмысленная, и Лео целых полчаса лил слезы... Только много
времени спустя, лет эдак через десять, на занятиях по литературе у патера
Вунибальда - мы тогда проходили Лессинга - я вдруг посреди урока, без
всякой связи с происходящим, понял, чего хотел от меня Лео: просто ему
хотелось попилить немного, в эту секунду он ощутил беспричинное желание
пилить. Спустя десять лет я внезапно понял Лео, почувствовал, как он
радовался, как нетерпеливо ждал, как волновался... Я настолько остро
почувствовал все это, что прямо посреди урока начал орудовать воображаемой
пилой. Я видел его раскрасневшуюся от радости детскую мордашку, тянул
ржавую пилу на себя, а он тянул ее к себе... все это продолжалось до тех
пор, "пока патер Вунибальд не схватил меня за вихры, чтобы "привести в
чувство". С тех пор мне и впрямь кажется, что я распилил вместе с Лео тот
столб... но это выше его разумения. Лео - реалист до мозга костей. Теперь
он уже не понимает, что, если тебе взбредет что-нибудь в голову, даже
вовсе несообразное, надо это обязательно сделать. У матери и той
появляются время от времени мгновенные причуды: то ей вдруг хочется
поиграть в карты у горящего камина, то собственноручно разлить на кухне
чай из яблоневого цвета. Уверен, что у нее внезапно возникает неодолимое
желание посидеть за красивым полированным столиком красного дерева,
разложить карты, почувствовать себя в кругу счастливой семьи. Однако
каждый раз, когда ей этого хотелось, никто из нас не разделял ее желания,
и в доме происходили бурные сцены. Мать разыгрывала из себя "непонятую
женщину", взывала к нашему послушанию, напоминала о четвертой заповеди, а
под конец убеждалась в том, что сидеть за картами с детьми, которые играют
с тобой только из чувства послушания... сомнительное удовольствие... и
удалялась к себе в комнату вся в слезах. Иногда она пыталась действовать
подкупом - обещала нам "что-нибудь вкусненькое" из еды или питья... Но и в
такие вечера не обходилось без слез, а сколько таких вечеров мы испытали
по милости матери! Она не понимала, что мы упорно противились игре в карты
из-за той семерки червей, которая все еще была в колоде, и что, садясь за
карты, мы каждый раз вспоминали Генриэтту; но ей мы этого никогда не
говорили, и много лет спустя, вспоминая ее тщетные попытки посидеть у
камина в кругу счастливой семьи, я мысленно садился с ней вдвоем за карты,
хотя все карточные игры, где играют вдвоем, по-моему, очень скучные. Но я
действительно играл с ней в "шестьдесят шесть" и "на войне как на войне",
Березин Федор
Контровский Владимир
Роллинс Джеймс
Никитин Юрий
Афанасьев Роман