грустно - я любила эту девочку, и разлука с ней усугубила мое одиночество.
Но мне не следовало бы жаловаться. Я жила в доме, где кипела жизнь, и могла
бы завести приятелей, если б сама не предпочла уединения. Все учительницы по
очереди делали попытки завязать со мной самые близкие отношения, я всех их
испробовала. Одна из них оказалась достойной женщиной, но ограниченной,
нечуткой и себялюбивой. Вторая, парижанка, при благородной внешности, в душе
была растленной особой без убеждений, без правил, без привязанностей; под
внешней благопристойностью вы обнаруживали низкую душу. Она отличалась
поразительной страстью к подаркам, и в этом от ношении третья учительница,
вообще-то особа бесхарактерная и незаметная, была весьма на нее похожа, с
той лишь разницей, что ей была свойственна алчность. Ею владела страсть к
деньгам как таковым. При виде золотой монеты ее зеленые глаза загорались -
такое редко приходится наблюдать. Однажды она, в знак глубокого ко мне
расположения, повела меня наверх и, открыв потайную дверцу, показала свой
клад - кучу шероховатых больших пятифранковых монет общей суммой примерно в
пятнадцать гиней. К этому кладу она относилась с такой же любовью, с какой
птица относится к снесенным ею яйцам. Это были ее сбережения. Она часто
говорила мне о них с таким безумным и неослабным обожанием, которое странно
наблюдать в человеке, не достигшем еще двадцатипятилетнего возраста.
склонностям, а на деле - не знаю) и злобной. Змеиная головка ее злобы
мелькнула предо мною на мгновение лишь однажды. Я успела уловить, что это
весьма диковинная гадина, и необычность этого создания разожгла мое
любопытство - если бы она выползла смело, я, возможно, сохранила бы
философское спокойствие, не отступила бы и хладнокровно рассмотрела всю
длинную тварь от раздвоенного языка до покрытого чешуей кончика хвоста, но
она лишь зашуршала в листках скверного бульварного романа и, натолкнувшись
на опрометчивое и неразумное изъявление гнева, юркнула меж страниц и
скрылась. С тех пор парижанка меня возненавидела.
приобретала на всю сумму не только туалеты, но и духи, косметические
снадобья, сласти и разные пряности. Как равнодушна и бессердечна была эта
женщина ко всему, кроме наслаждений! Вот она словно стоит передо мною:
худощавая, тонкое бледное лицо с правильными чертами, прекрасные зубы, узкие
губы, крупный выступающий вперед подбородок, большие, но совершенно ледяные
глаза, выражавшие одновременно мольбу и неблагодарность. Она смертельно
ненавидела всякую работу и обожала нелепо, бездушно, бессмысленно расточать
время, что в ее понимании и было истинным наслаждением.
ней, и в ее словах я ощутила своеобразное смешение проницательности,
равнодушия и неприязни. Я спросила, почему она не увольняет эту особу. Она
ответила откровенно: "Потому, что мне так выгоднее", - и отметила уже
известное мне обстоятельство - мадемуазель Сен-Пьер обладала исключительной
способностью держать в повиновении обычно непокорных школьниц. От нее
исходила парализующая сила - спокойно, без шума и принуждения она сковывала
их, как безветренный мороз сковывает бурный поток. В приобщении детей к
наукам от нее было мало проку, но зато никто не мог превзойти ее в умении
держать учениц в строгости и добиваться выполнения всех правил приличия. "Je
sais bien qu'elle n'a pas de principes, ni, peut-etre, de moeurs"*, - честно
признавалась мадам, но всегда с философским видом присовокупляла: "son
maintien en classe est toujours convenable et rempli meme d'une certaine
dignite; c'est tout ce qu'il faut. Ni les eleves ni les parents ne regardent
plus loin; ni, par consequent, moi non plus"**.
(фр.).
даже с некоторым достоинством, а это все, что требуется. Ученицы и их
родители большего и не желают, следовательно, и я тоже (фр.).
Прилагались огромные усилия, чтобы скрыть цепи под гирляндами цветов, тонкий
аромат католицизма пропитал всю жизнь школы: снисходительное отношение к,
так сказать, земным радостям уравновешивалось строгими запретами в духовной
сфере. Юный разум складывался под давлением законов рабства, но дабы дети не
слишком много размышляли на эту тему, использовался любой предлог для игр и
телесных упражнений. В нашей школе, как и повсюду в Лабаскуре, церковь
стремилась воспитать детей сильных телом, но слабых духом - полными,
румяными, здоровыми, веселыми, невежественными, бездумными,
нелюбознательными. "Ешь, пей, живи! - внушает церковь. - Заботься о своем
теле, а о душе позабочусь я. Я исцеляю ее и руковожу ею. Я обеспечиваю ей
спасение". Эту сделку каждый истинный католик считает для себя выгодной. А
ведь подобные же условия предлагает и Люцифер: "Тебе дам власть над всеми
сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее,
итак, если ты поклонишься мне, то все будет твое".
веселье, какое только можно допустить в учебном заведении. По целым дням
широкие двери и двустворчатые окна стояли открытыми настежь, солнечный свет,
казалось, навечно слился с воздухом, облака уплыли далеко за море и,
наверное, отдыхали где-нибудь подле островов, таких, например, как Англия
(милая страна туманов), навсегда покинув засушливый континент. Мы проводили
в саду больше времени, чем в доме, - вели занятия и ели в "grand berceau"*.
Кроме того, уже чувствовалась подготовка к празднику, что давало право почти
на полную свободу. До осенних каникул оставалось всего два месяца, но еще
раньше предстояло празднование великого дня - именин мадам, которые
отмечались очень торжественно.
Сен-Пьер. Мадам же держалась от всего в стороне, якобы не ведая, что
готовится в ее честь. Ей-де не известно, она и не подозревает, что ежегодно
со всей школы по подписке собирают деньги на достойный ее подарок.
последующем повествовании описание краткого тайного совещания по упомянутому
вопросу, происходившего в комнате мадам.
парижанка.
детей останутся их франки. - И мадам приняла кроткий и скромный вид.
свои пять пальцев и всегда называла мину "bonte"* у нее на лице "des
grimaces"**.
хотите - драгоценности, фарфор, гребешки-ленты или серебро?
argent*.
(фр.).
серебром стоимостью в 300 франков.
закуски в саду, спектакля (в исполнении учениц и учителей), танцев и ужина.
Помнится, все это производило великолепное впечатление. Зели Сен-Пьер
понимала толк в таких вещах и искусно устраивала подобные развлечения.
за целый месяц. Умения и осторожности требовал прежде всего отбор актеров;
затем приступали к урокам декламации, балетных движений, после чего
следовали бесконечные утомительные репетиции. Не трудно догадаться, что для
этого Сен-Пьер уже не годилась, так как возникала необходимость в знаниях и
способностях иного рода. Ими обладал преподаватель литературы - мосье Поль
Эманюель. Мне никогда не приходилось бывать на его занятиях по актерскому
мастерству, но я нередко видела, как он проходит по квадратному вестибюлю,
соединяющему жилое помещение с учебным, а в теплые вечера мне доводилось
слышать через открытые двери, как он ведет уроки; и вообще о нем без конца
рассказывали всякие истории, в том числе и смешные. Особенно любила
упоминать о его изречениях и рассказывать о его поступках наша старая
знакомая, мисс Джиневра Фэншо, - ей была поручена важная роль в этом
спектакле, - которая удостаивала меня чести проводить значительную долю
своего свободного времени в моем обществе. Она считала мосье Поля страшным
уродом и изображала ужасный испуг, чуть ли не истерический припадок, когда
слышала его голос или шаги. Он и вправду был смуглым и низкорослым,