они?
повернуто вправо, уже подбивались бревна под сошники, и ствол быстро пополз
над бруствером, движимый механизмами, маховики которых поспешно вращал
Евстигнеев; набухли желваки на его облитых потом, грязных скулах. Но сейчас,
казалось, невозможно было выдержать бесконечные, как вечность, секунды
наводки. В те убегавшие секунды Кузнецов слышал одну свою команду: "Огонь!
Огонь! Огонь!" - и эта команда, оглушавшая его самого, толкала расчет в
спины, в затылки, в плечи, в их судорожно работающие руки, которые не
успевали опередить продвижение танков.
Танки прорвутся на батарею и начнут давить расчеты и орудия!.. Что с
Давлатяном? Почему не стреляют? Живы там?.. Нет, нет, я должен что-то
сделать!.. А что такое будет смертью? Нет, нужно только думать, что меня не
убьют, - и тогда меня не убьют! Я должен принять решение, что-то сделать!.."
сознание вскрик Чубарикова. Он, словно плача красными слезами, тер веки
пальцами и мотал головой, глядя на Кузнецова.
что-то выпрямило его, вскочил, кинулся к мелкому, недорытому ходу сообщения.
- Я туда!.. Во второй взвод! Чубариков, остаетесь за меня! Я к Давлатяну!..
продираясь меж тесных земляных стен, еще не зная, что на позициях Давлатяна
сделает, и что может сделать, и что сумеет сделать. Ход сообщения был ему по
пояс - и перед глазами дрожала огненная сплетенность боя: выстрелы, трассы,
разрывы, крутые дымы среди скопищ танков, пожар в станице. А справа,
покачиваясь, три танка шли в пробитую брешь, свободно шли в так называемом
"мертвом пространстве" - вне зоны действенного огня соседних батарей; они
были в двухстах метрах от позиции Давлатяна, песочно-желтые, широкие,
неуязвимо-опасные. Потом длинные стволы их сверкнули пламенем. Разрывы на
бруствере отбросили рев моторов - и тотчас над самой головой Кузнецова
спаренными трассами забили пулеметы.
назад, а бежит навстречу танкам, к своей гибели, Кузнецов, чувствуя мороз на
щеках, закричал призывно и страшно:
шинели, выбежал из кончившегося хода сообщения, упал на огневой, хрипя: - К
орудию! К орудию!
было ужасно. Две глубокие свежие воронки, бугры тел между станинами, среди
стреляных гильз, возле брустверов; расчет лежал в неестественных,
придавленных позах - меловые лица, чудилось, с наклеенной чернотой щетины
уткнуты в землю, в растопыренные грязные пальцы; ноги поджаты под животы,
плечи съежены, словно так хотели сохранить последнее тепло жизни; от этих
скрюченных тел, от этих застывших лиц исходил холодный запах смерти. Но
здесь были, видимо, еще и живые. Он услышал стоны, всхлипы из ровика, однако
не успел заглянуть туда.
копошились двое. Медленно поднималось от земли окровавленное широкоскулое
лицо наводчика Касымова с почти белыми незрячими глазами, одна рука в
судороге цеплялась за колесо, впивалась черными ногтями в резину.
По-видимому, Касымов пытался встать, подтянуть к орудию свое тело и не мог -
его пальцы скребли по разорванной резине, срывались; но, выгибая грудь, он
вновь хватался за колесо, приподымаясь, бессвязно выкрикивал:
Уйди... Живой я еще... Жить буду!
из-под бока, затянутого бинтами, а он был в той горячке раненого, в том
состоянии беспамятства, которое обманчиво отдаляло его от смерти.
стороны полы ватника, спеша накладывала чистый бинт прямо на гимнастерку,
промокшую на животе красными пятнами. Лицо было бледно, заострено, с темными
полосками гари, губы прикушены, волосы выбились из-под шапки - чужое,
лишенное легкости, некрасивое лицо с незнакомым выражением.
зашевелила потерявшими жизнь губами, но Кузнецов не расслышал ни звука.
Зачем хоронишь? Стрелять надо!..
метавшегося в горячке, оттого, что ни она, ни Касымов не видели, не знали,
что прорвавшиеся танки идут прямо на их позицию, Кузнецов снова испытал
ощущение нереальности, когда надо было сделать над собой усилие, тряхнуть
головой - и он вынырнет из бредового сна в летнее, спокойное утро, с солнцем
за окном, с обоями на стене и вздохнет с облегчением оттого, что виденное им
- ушедший сон.
впереди, перед орудием, распарывал воздух такой пронзительный треск
пулеметных очередей, будто стреляли с расстояния пяти метров из-за
бруствера. И только он один осознавал, что эти звуки были звуками
приближающейся гибели.
тебя!.. Зоя...
наглазник панорамы, скользили в руках маховики механизмов - на всем была
разбрызгана кровь Касымова, но Кузнецов лишь мельком подумал об этом -
черные ниточки перекрестия сдвинулись вверх, вниз, вбок; и в резкой яркости
прицела он поймал вращающуюся гусеницу, такую неправдоподобно огромную, с
плотно прилипающим и сейчас же отлетающим снегом на ребрах траков, такую
отчетливо близкую, такую беспощадно-неуклонную, что, казалось, затемнив все,
она наползла уже на самый прицел, задевала, корябала зрачок. Горячий пот
застилал глаза - и гусеница стала дрожать в прицеле, как в тумане.
напрягшееся тело Касымова, положила его вплотную под бруствер и тогда
выпрямилась, как бы еще ничего не понимая, глядя в перекошенное нетерпением
лицо Кузнецова.
Снаряд!..
пальцами выдернула снаряд и, когда неловко толкнула его в открытый казенник
и затвор защелкнулся, упада на колени, зажмурилась.
в прицел, копошилась в самом зрачке, высокий рев танковых моторов, давя,
прижимал его к орудию, горячо и душно входил в грудь, чугунно гудела,
дрожала земля. Ему чудилось, что это дрожали колени, упершиеся в бугристую
землю, может быть, дрожала рука, готовая нажать спуск, и дрожали капли пота
на глазах, видевших в эту секунду то, что не могла увидеть она, зажмурясь в
ожидании выстрела.. Она, быть может, не видела и не хотела видеть эти
прорвавшиеся танки в пятидесяти метрах от орудия.
огромное и лязгающее заслоняло весь мир.
замутненным сознанием, со звоном в голове он почему-то увидел себя под
темными ветвями разросшейся около крыльца липы, по которой шумел дождь, и
хотел понять, что так больно ударило его в грудь и что это так знойными
волнами опалило ему волосы на затылке. Его тянуло на тошноту, но не
выташнивало - и от этого ощущения мутным отблеском прошла в сознании мысль,
что он еще жив, и тогда он почувствовал, что рот наполняется соленым и
теплым, и увидел, как в пелене, красные пятна на своей измазанной землей
кисти, поджатой к самому лицу. "Это кровь? Моя? Я ранен?"
липа? Где это было? В Москве? В детстве?.. Что мне померещилось?"
откинутый взрывной волной от щита орудия. Правая сторона щита разорванно
торчала, с неимоверной силой исковерканная осколками. Правую часть бруствера
начисто смело, углубило воронкой, коряво обуглило, а за ним в двадцати
метрах было объято тихим, но набиравшим силу пожаром то лязгавшее, огромное,
железное, что недавно неумолимо катилось на орудие, заслоняя весь мир.
моста, опущенный ствол орудия; мазутный дым длинными, извивающимися
щупальцами вытекал из него на снег.
гусеницы, скрежеща, подрагивали, и отвратительный, сладковатый запах
жареного мяса, смешанный с запахом горевшего масла, распространялся в
воздухе.
Корнев Павел
Василенко Иван
Каргалов Вадим
Каменистый Артем
Афанасьев Роман