всхлипывающим смехом, задрав голову, пот тек по крепкой шее его.
Порохонько, без пилотки, со спутанными волосами, глядел в небо, прищурясь,
шарил рукой по земле, ища соломинку, что ли; запекшийся от гари рот
усмехался ядовито и недоверчиво.
выстраиваясь в боевой порядок.
сторону немцев красные ракеты. Штурмовики, разворачиваясь, пошли на круг.
Сразу бой, казалось, стих, замер на земле.
подумал Новиков, видя, как первый штурмовик клюнул в воздухе, стал
пикировать над немецкими танками. - Лена в десяти шагах отсюда, Лена... Я
успею снести ее в тихое место, в особняк. Что она там, ждет меня? Я не
имею права забывать о ней... Нет, я не забывал о ней..."
вернусь.
тумане. Он совсем не замечал, что прежней огневой позиции, хода сообщения,
ровиков почти не существовало, - все было изрыто танковыми снарядами,
зияло частыми оспинами воронок, глубоко взрыхленной, вывернутой землей,
брустверы наполовину стесаны, точно огромные лопаты, железные метлы
прошлись по ним.
раскрытых дверях, не мог ничего сказать, - удушье сжимало его горло.
стягивал ее в поясе, свежеперебинтованная нога свешивалась с нар, будто
она готовилась встать, смотрела на эту ногу, наклонив голову. Светлые
волосы заслоняли щеку.
ней. - Лена, тебе пора...
его лице, долго снизу вверх разглядывала, улыбаясь, лаская теплой глубиной
глаз, потянулась, нежно и осторожно поцеловала его в шершавые, горькие от
пороха губы, сказала шепотом:
Подожди. Ты потный весь. Жарко было?
промокнула ему лоб, подбородок, шею, чуть касаясь, вытерла то место выше
правой брови, где вчера легонько царапнула пуля. А он стоял возле,
чувствуя эти легкие, родственные прикосновения, ее близость, ничего не мог
ответить: боялся - слова остановятся, застрянут в горле. И знал: голос его
был сдавлен, хрипл, неузнаваемо чужой от команд, и было странно, чудовищно
странно для самого себя - он не смог бы объяснить этим голосом все, что
испытывал к ней.
14
медсанбат во что бы то ни стало. Потом они сели на плащ-палатку,
расстеленную на груде смоченных росой листьев, зная, что это их последние
минуты.
очереди пулеметов за высотой; штурмовики, боком выворачивая на солнце
плоскости, повторно заходя на круг, поочередно снижались над парком,
наполняя его, сотрясая гулом усыпанные листьями аллеи.
недалекие орудия: там оставались солдаты, мимо них он только что пронес на
руках Лену, и она покорно обнимала его. Он тогда всем телом почувствовал
их удивленно-понимающие взгляды, когда сказал Ремешков: "Выздоравливайте,
сестренка, мы вас очень уважали", - и когда Порохонько добавил: "Живы
будем - побачимось". Никто не имел права осудить его и Лену, и никто не
осуждал их, узнав теперь все. И это была доброта, та доброта, которую он
часто скрывал в себе к Ремешкову, к Порохонько, к людям, которых он любил.
Он часто не признавал ничего нарочито ласкового, - был слишком молод и
слишком много видел недоброго на войне, человеческих страданий, отпущенных
судьбой его поколению. Он никогда но задумывался, любили ли его солдаты и
за что. И порой был недобр к ним и недобр к себе: все, что могло быть
прекрасным в мирной человеческой жизни - чистая доброта, любовь, солнце, -
он оставлял на после войны, на будущее, которое должно было быть - и то,
что сейчас он не в силах был найти другого выхода, то есть не отправить
Лену в медсанбат, не потерять ее, как будто случайно найденную, казалось
ему жестокостью, которой не было оправдания. Он знал, что у нее не тяжелое
ранение, но понимал также, что нельзя было задерживать Лену даже на
несколько часов возле орудий, - неизвестно было, чем кончится этот бои.
найду тебя во что бы то ни было, чего бы это ни стоило. В госпитале, в
тылу, но я тебя найду. Ты веришь? Ты должна верить, что мы прощаемся с
тобой на время.
скользнула по щеке. - Нет, ты меня не найдешь, Дима.
запоминая, и, вдруг клоня лицо, нахмурилась, уголки губ, брови, нежный
овал подбородка мелко задрожали, тонко дрогнули ноздри. Но тут же,
сдерживая рыдания, сотрясавшие ее плечи, сказала тихо:
обнимая ее, прощально и горько целуя ее слабо отвечающий рот. - Мне пора.
Ты слышишь? - И легонько потряс ее за плечи. - Прощай! Мне пора. Ты
слышишь? Я тебя найду... Я тебя найду...
глазами, безмолвно кусая губы. И он не мог уйти сразу. Ее шея, окаймленная
воротом гимнастерки, волосы, погоны на узких плечах, край щеки - все было
неспокойно-розовым в свете сочившейся в парк зари. И все, что было рядом и
позади ее беспомощно сжатой фигуры, стыло в полном и тревожном наливе
зябкого утра осени. И показалось на миг, точно на этом кусочке земли не
было войны, а была просто осень и розовый холодный воздух без выстрелов,
без гудения танков за высотой.
отсвечивали влажные кучи листьев, золотом горели уцелевшие стекла в
особняке, а перед террасой, над безмятежной утренней гладью бассейна
поднимался зыбкий пар. Здесь были покой, осенняя сырость, запах обмытых
росой листьев, холодная и чистая крепость зари, - все говорило о мире
вечном, естественном.
он сейчас уйдет, но не веря, что она останется здесь одна, в этом страшно
отделившемся от него мире.
рукав порванный... Сейчас... Что это, осколком, пулей? Не видел? Дай я
зашью. Сними... Это одна минута. Я быстро... - И, вздрогнув, испуганно
расширила глаза, посмотрела на высоту. - Это за тобой. За тобой... Я
зашью, Дима, а ездовой тебе передаст. Я зашью... Дима. Я зашью...
кричал что-то, звал оттуда. Частые разрывы, поднявшиеся по всей высоте,
задавили его крик; дым оползал по скату, застилая орудия.
ее рядом под руки себе. Ясно одно помнил, что не в силах был сказать
ничего, еще раз прощально поцеловать ее - этого невозможно было сейчас
сделать.
по аллее, по хрустящим листьям, морщась, стараясь проглотить горячий комок
в горле - и не мог.
Алешин. Когда Новиков, задыхаясь, вбежал по скату, он вроде бы не узнал
его. Весь потный, с мелово-прозрачным лицом, на котором нестерпимой синью
светились глаза, в грязной и прожженной на полах шинели, он, рванувшись
навстречу, закричал надорванным тенором:
мины нарвались... Вправо обходят! Бронетранспортеры подошли! Как без
прицела? Товарищ капитан!.. Как назло, разбило... Ну что делать?..
Бросился за прицелами Овчинникова, а их раскокошило!
бессилия; и, резко мазнув рукавом шинели по глазам, стоял, покачиваясь на
тонких ногах, обтянутых хромовыми сапожками.
Витенька, давай! - крикнул Новиков и подтолкнул Алешина в плечо. - Давай,
Витя, милый!..
глазами прочно стоящая на коленях между станин длинная фигура Порохонько
со снарядом в руках, мелькнул страшный оскал зубов Ремешкова, лежащего на
бруствере за ручным пулеметом. Стреляя, он крутил головой, тряслась спина,
колыхалась пилотка, сползшая на шею, и не то плакал он в голос от злобы,
не то смеялся:
Контровский Владимир
Никитин Юрий
Гуревич Георгий
Каргалов Вадим
Корнев Павел
Орлов Алекс