АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ |
|
|
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ |
|
|
|
-- Документы,--пересохшим горлом повторил Егор.-- Задерживаю всех. Со мной
пойдете.
-- Вали отсюда,-- негромко и лениво сказал тот, что остался у костра.--
Вали, пока добрые. Ты нас не видел, мы тебя не знаем.
-- Я в доме своем,--задыхаясь, сказал Егор,--А вы кто есть, мне
неизвестно.
-- Вали, говорю.
С озера опять донесся веселый плеск и голос:
-- Хорош навар! Пуда полтора...
-- Рыбу глушите,-- вздохнул Егор.-- Лебедей поубивали. Эх, люди!..
В темноте возник силуэт.
-- Продрог, растудыт твою. Сейчас водочки бы хватануть, хозяин...
Замолчал, увидев Егора, и в тень отступил. И еще кто-то у берега стучал
веслами. И четвертый где-то прятался, не появляясь больше в освещенном
круге.
-- Чего ему тут надо?--спросил тот, что в тень отступил.
-- По шее.
-- Это мы можем.
-- Документы,-- упрямо повторил Егор.-- Все равно не уйду. До самой
станции идти за вами буду, пока милиции не сдам.
-- Не стращай,-- сказали в темноте.-- Не ясный
день.
-- Он не стращает,--сказал первый.--Он цену набивает. Точно, мужик? Ну
как, сойдемся? Пол-литра у костра да четвертной в зубы -- и гуляй Вася.
-- Документы,-- устало вздохнул Егор.-- Задерживаю всех.
Он весь горел сейчас, в голове шумело, и противно слабели колени. Очень
хотелось сесть погреться у огня, нпо он знал, что не сядет и не уйдет
отсюда, пока не получит документов.
Еще один, насвистывая, шел от берега. Двое о чем-то
шептались, а четвертого не было: прятался.
-- Полсотни,--сказал первый.-- И заворачивай гужи.
-- Документы. Задерживаю всех. За нарушения. -- Ну, гляди, -- угрожающе
сказал первый.--Не хочешь миром -- ходи в соплях.
Он наклонился к кастрюле, потыкал ножом в лебедя. Второй пошел к озеру,
навстречу тому, что насвистывал.
-- Зачем же лебедей-то? -- вздохнул Егор.-- Зачем? Они ведь украшение
жизни.
-- Да ты поэт, мужик.
-- Собирайтесь. Время позднее, идти не близко. -- Дурак! Дай ему по
мозгам.
Хакнули за спиной, и тяжелая жердь, скользнув по уху, с хрустом
обрушилась на плечо. Егор качнулся, упал на колени.
-- Не сметь! Нельзя меня бить: я законом поставлен! Документы требую!
Документы...
-- Ах, документы тебе?..
-- Еще и еще раз обрушилась жердь, а потом Егор перестал уж и
считать-то удары, а только ползал на дрожащих, подламывающихся руках.
Ползал, после каждого удара утыкаясь лицом в мокрый, холодный мох, и кричал:
-- Не сметь! Не сметь! Документы давай!
-- Документы ему!..
И уже не одна, а две жердины гуляли по Егоровой спине, и чей-то тяжелый
сапог упорно бил в лицо. И кто-то кричал:
-- Собаку на него! Собаку!
-- Куси его! Куси! Цапай!
Но собака не брала Егора, а только выла, страшась крови и людской
злобы. И Егор уже не кричал, а хрипел, выплевывая кровь, а его все били и
били, озлобляясь от ударов. Егор уже ничего не видел, не слышал и не
чувствовал.
-- Брось, Леня, убьем еще.
-- У, гад...
-- Оставь, говорю! Сматываться пора. Забирай рыбу, хозяин, да деньгу
гони, как сговорено.
Кто-то с оттяжкой, изо всей силы ударил сапогом в висок, голова Егора
дернулась, закачалась на мокром от дождя в крови мху -- и бросили. Пошли к
костру, возбужденно переговариваясь. А Егор поднялся, страшный,
окровавленный, и, шлепая разбитыми губами, прохрипел:
-- Я законом... Документы...
-- Ну, получи документы!
Кинулись и снова били. Били, пока хрипеть не перестал. Тогда оставили,
а он только вздрагивал щуплым, раздавленным телом. Редко вздрагивал.
Нашли его на другой день уже к вечеру на полпути к дому. Полдороги он
все же прополз, и широкий кровавый след тянулся за ним от самого Черного
озера. От кострища, разоренного шалаша, птичьих перьев и обугленного
деревянного лебедя. Черным стал лебедь, нерусским.
На второй день Егор пришел в себя. Лежал в отдельной палате, еле слышно
отвечал на вопросы. А следователь все время переспрашивал, потому что не
разбирал слов: и зубов у Егора не было, и сил, и разбитые губы шевелиться не
желали.
-- Неужели ничего не можете припомнить, товарищ Полушкин? Может быть,
мелочь какую, деталь? Мы найдем, мы общественность поднимем, мы...
Егор молчал, серьезно и строго глядя в молодое, пышущее здоровьем и
старательностью лицо следователя.
-- Может быть, встречались с ними до этого? Припомните, пожалуйста.
Может быть, знали даже?
-- Не знал бы -- казнил,-- вдруг тихо и внятно сказал Егор.-- А знаю -- и
милую.
-- Что? -- Следователь весь вперед подался, напрягся весь.-- Товарищ
Полушкин, вы узнали их? Узнали? Кто они? Кто?
Егору хотелось, чтобы следователь поскорее ушел. После уколов боль
отпустила и ласковые, неторопливые думы уже проплывали в голове, и Егору
было приятно встречать их, разглядывать и вновь провожать куда-то. Он
вспомнил себя молодым, еще в колхозе, и увидел себя молодым: председатель за
что-то хвалил его и улыбался, и молодой Егор улыбался а ответ. Вспомнил
переезд свой сюда, и петуха вспомнил и тотчас же увидел его. Вспомнил
веселых гусенков-поросенков, гнев Якова Прокопыча, туристов, утопленный
мотор, а зла в душе ни к кому не было, и он улыбался всем, кого видел
сейчас, даже двум пройдохам у рынка. И, улыбаясь так, он как-то очень
просто, тихо подумал, что прожил свою жизнь в добре, что никого не обидел и
что помирать ему будет легко. Совсем легко -- как уснуть.
Но додумать этого ему не дали, потому что нянечка голову из коридора в
комнату сунула и сказала, что очень уж к нему просятся, что, может, позволит
он: уж больно человек убивается. Егор моргнул в ответ: она из щели исчезла,
а дверь отворилась, и вошел Федор Ипатович.
Он вошел неуклюже, бочком, будто нес что-то и боялся расплескать.
Потоптался у порога, то поднимая, то вновь пряча глаза, позвал:
-- Егор, Егорушка.
-- Садись.-- Егор с трудом разлепил губы.
Федор Ипатовнч присел на краешек, покачал головой горестно. Будто и
донес ношу, а сбросить ее не мог и страдал от этого. И Егор знал, что он
страдает, и знал, почему.
-- Живой ты, Егор?
-- Живой.
Федор Ипатович вновь завздыхал, заскрипел табуреткой, а потом вытащил
из-под полы халата пузатую бутылку.
Долго откручивал пробку корявыми, непослушными пальцами, и пальцы эти
дрожали.
-- Ты не страшись, Федор Ипатыч.
-- Что? -- вздрогнул Бурьянов, глаза расширя.
-- Не страшись, говорю. Жить не страшись.
Гулко сглотнул Федор Ипатович. На всю палату. Взял с тумбочки стакан,
налил из бутылки что-то желтое, пахучее.
-- Выпей, Егорушка, а? Сглотни.
-- Не надо.
-- Хоть глоточек, Егор Савельич. Двадцать пять рубликов бутылочка, не
для нас сварено.
-- Не для нас, Федор.
-- Ну выпей, Савельич, выпей. Облегчи ты мне душу-то, облегчи!
-- Нету во мне зла, Федор. Покой есть. Ступай домой.
-- Да как же, Савельич...
-- Да уж, стало быть, так, раз оно не этак. Федор Ипатыч всхлипнул,
тихо поставил стакан и встал.
-- Только прости ты меня, Егор.
-- Простил. Ступай.
Федор Ипатыч покачал большой головой, постоял еще маленько, шагнул к
дверям.
-- Пальму не стрели,-- вдруг сказал Егор.-- Что не взяла она меня, в том
вины ее нет. Меня собаки не берут, слово я собачье знал.
Федор Ипатыч тяжело и медленно шел коридором больницы. В правой руке он
нес початую бутылку, и дорогой французский коньяк выплескивался на пол при
каждом его шаге. По небритому, черному лицу его текли слезы. Одна за другой,
одна за другой.
А Егор опять закрыл глаза, и опять мир широко раздвинулся перед ним, и
Егор перешагнул боль, печаль и тоску. И увидел мокрый от росы луг и красного
коня на этом лугу. И конь узнал его и заржал призывно, приглашая сесть и
скакать туда, где идет нескончаемый бой и где черная тварь, извиваясь, все
еще изрыгивает зло.
Вот. А Колька Полушкин все-таки отдал спиннинг за шелудивого щенка с
надорванным ухом. Видно, ему тоже снился красный отцовский конь.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 [ 35 ] 36
|
|