ней, неловкий в своей старой расстегнутой куртке, подхватил чайник, с
излишним стуком поставил на стол - тень Мукомолова качнулась на стене, по
картине, - воскликнул с оживлением:
действует против склероза и, несомненно, омолаживает организм.
застекленной тумбочки, заменяющей буфет, к столу, ставя чашки, бросая
ложечки на старенькую скатерть. Эльга Борисовна, все проводя рукой по
волосам, как бы прикрывая седые пряди, сказала смущенно:
наполнился огнем. В комнате стало теснее: портреты, лесные и полевые
пейзажи, казалось, придвинулись со стен, раскрытые окна превратились в
черные провалы.
воздуха, запах нагретого асфальта вливались в духоту комнаты. Мукомолов
наклонился над столом, нацеливая дрожащий носик чайника в чашку. Было
тихо, жарко, все молчали. Крутой чай с паром лился в чашку. От пара,
ползшего по скатерти, от молчания, от смущенной улыбки Эльги Борисовны
было еще жарче, теснее, неудобнее, и еще более неудобно было Сергею
оттого, что он не понимал до конца злой смысл того, о чем говорил сейчас
Мукомолов, лишь чувствовал, что где-то рядом совершалось
противоестественное, неоправданное, ненужное. Ради чего?.. Зачем?
Мукомолов, наливая чай в другую чашку.
глаза сухонькой ладонью. - Умоляю, оставь эту тему... Федя, я тебя
прошу...
фыркнул носом Мукомолов. - О, наше молчание, равнодушие не приводят к
добру! Ну хорошо, я не скажу ни слова. Я буду молчать, как старый шкаф!
бородке.
За вчерашнее выступление, Федя, тебя исключат... выгонят из Союза
художников. Что мы будем делать? Что?
закашлялся и преувеличенно живо, бодро заходил вокруг стола; наконец,
преодолев приступ кашля, он забежал в угол, где лежали гантели и гири, там
вытянул руку, согнул в локте и, сощурясь, с детской наивностью пощупал
свои мускулы.
проживем!
благодарно покивал Эльге Борисовне и, видимо утоляя жажду, выпил в
несколько глотков весь стакан, сказал:
притронулась, произнесла Эльга Борисовна. - И не надо портить настроение
мальчикам. Витя бы тебя тоже не понял... Просто, Федя, произошла ошибка...
Все пройдет, все успокоится.
воскликнул Мукомолов и протестующе отодвинул стакан. - Чудовищно все!
Чудовищно, потому что несправедливо!
закинул руки за спину, сцепил пальцы. Потом плечи его поежились, он плечом
неловко стер что-то со щеки и снова, решительно распрямив спину, сцепил
пальцы на пояснице.
плеча к щеке, и неуверенные слова Эльги Борисовны "все пройдет" неприятно
и остро ожгли Сергея, и он сказал вполголоса:
ерунда и ошибка.
то, что ничем не мог помочь и еще не мог полностью осознать все. Он знал
только одно - была открытая и жестокая несправедливость в отношении
безобидно тихой семьи Мукомоловых, всегда связанной в его памяти с именем
Витьки. И, сказав об ошибке, он верил, что это не может быть не ошибкой.
добавил он; - Ерунда ведь это.
пальцы. Эльга Борисовна, опустив глаза, трогала маленькой ладонью угол
стола, Константин ложечкой рисовал вензеля на скатерти.
Константина, Сергей упал в кресло, вздохнул через ноздри и грубо
выругался. Константин извлек откуда-то из глубин буфета две бутылки пива,
заговорил с усмешкой:
лампочки. Нет, у нас не соскучишься! - И он поставил бутылки на стол,
отчаянно щелкнул пальцами. - Все равно жизнь продолжается. Выпьем, Сережа?
Остались две последние. Из энзэ. Остатки студенческой роскоши.
Мне хотелось бы ее сейчас увидеть. Улыбка женщины успокаивает. А, чуть
говорю, из какой-то оперетты.
6
с жарковатым запахом пыли.
среди верхушек лип острый, как волосок, молодой месяц; доносились из-за
деревьев крики задержавшейся волейбольной игры, удары мяча. Возле одного
крыльца вспыхивал огонек, темнели силуэты: девушка в белых босоножках
сидела на раме прислоненного к перилам велосипеда, парень, обнимая ее,
зажигал и гасил ручной фонарик; девушка кротко взглянула на Сергея,
помотала ногой, с улыбкой отвернулась.
москворецким переулкам.
читал объявления на афишной будке: не хотелось домой, не хотелось
спускаться в метро, в сквозниковый подземный воздух, уходить сейчас от
этих тихих летних сумерек, от пыльного заката, угасающего за площадью.
директора, студенческий капустник, танцы, буфет, дешевые бутерброды,
духота, разговоры. Он устал, и после разговоров, и после суеты
институтского зала было приятно стоять здесь, около метро, - овеивало
будоражащим воздухом вечера, и была свобода и совсем неожиданное
одиночество. Он испытывал неясное удовлетворение - все кончилось, цель
достигнута, экзамены сданы. "А дальше? А дальше что? Летняя практика на
шахтах? Да, практика. А дальше? А Нина? Когда я ее увижу?"
вперемежку со свежими афишами, но читал он невнимательно: об испытании
американцами атомной бомбы на островах Тихого океана, о солдатских сборах
западногерманского "Стального шлема", о начавшихся концертах Московской
филармонии, о летних гастролях Аркадия Райкина в саду "Эрмитаж" -
заголовки газет кричали, рекламы концертов успокаивали, говорили о жизни
обычной, мирной.
умиротворение, покой во всем.
шофера, поцеловал ее.
к черту на кулички - Урал, Сибирь, Бет-Пак-Дала.
друга. В Бет-Пак-Далу еду первый раз - ты это знаешь. После Урала заеду
туда на неделю. Меня посылают. Вот и все.
им, были почему-то неприятны ему, но он ответил с нежностью:
свернула за угол, улица стала неправдоподобно пустынной, серой, на
подсыхающих мостовых стояла ранняя мартовская тишина. В этой тишине белым,
усталым за ночь светом горели фонари, и далеко на вокзалах перекликались
гудки паровозов. Он представил: где-то на окраинах Москвы начиналось