обстановка чижолая, холодная война разгорается и разгорается... Но тебе, как
другу..."
доверительности к нему. Мешком валил Захар Захарычу шкурки, мясо, орех, а то
и щепотку золотишка, "нечаянно" в кипуне найденного, - умасливал
"отца-радетеля", и невдомек ему, что ружья и сапоги давно есть в каждом
городском магазине, черным порохом воистину еще при царе Лексее из фузей
палили, остерегая отечество и престол, а за обман, обмер и обвес полагается
Захар Захарычу тюрьма от той самой власти, которою он козырял и которую
представлял собою. Дело и впрямь не раз кончалось тем, что исчезал "таежный
бог" - Захар Захарыч в неизвестном направлении лет этак на десять. Но вместо
него тут же являлся Иван Иваныч - прозывались-то они по-разному, но молва
про них хоть и тихая, да одинаковая по тайге катилась: "Где такие люди
побывают, там птицы петь перестают..."
два-три дня, и он на месте, в старой своей, потаенной избушке. Семья же в
поселке Чуш, на берегу Енисея, можно сказать, в центре культурной жизни, где
ходят пароходы, самолеты летают, ревет бесплатно радио день и ночь, в клубе
каждый вечер кино показывают, вино в магазинах хоть какое. Изба - не то
лесное горе, слепое, под еловой корой. Изба, как у всех добрых людей, с
окнами на три стороны, с верандой, с холодильником, с диваном и ковром.
Говорят, к концу пятилетки и телевизор в Чуш проведут. Вот бы дожить. Самый
бы дорогой телевизор купил и каждый день кино бесплатно смотрел. Тятя,
поди-ко, в гробу переворачивается - не зря же он во сне является, черным
перстом грозит, губами синими шевелит - проклинает. Аж в поту холодном
проснется старообрядец, осенит себя двуперстным крестом да и живет во грехах
и мирском смраде дальше. "Что поделаш, культура наступат. Не можно дальше
дикарями в лесу жить. Пусть хоть дети свет увидают..."
за борт плюет. Все переулки и закоулки на реке он знает. В кармане
завязанный в целлофановый мешочек договор на промысел у него хранится и
всякий прочий документ. В лодке припасы, харчи, одежонка на зиму и, прости,
господи, прегрешения вольные и невольные, этот, как его, понеси лешаки,
мудрено называется - транзистор! Дорогущий, холера! Девяносто с лишним! Коня
в старое время на экие деньги купить можно было. А что делать? Как ни
рыпайся, не устоишь против культуры, хуже чумы навалилась, окаянная!
хозяином идет, никакой пакости и разбоя он в тайге не учинит. А вот мухота
эта, "шыкалы" - как их Грохотало именует, пьяницы, барыги, почуяв дармовую
наживу, лиха для прут на Сым. Все они работают, деньги получают на
производстве, да норовят еще и от природы урвать, что возможно, выкусить с
мясом кусок - валят бензопилой кедры, бьют круглый год соболя, увечат зверя
и птицу. Вон впереди грохот открылся, торопливый, заполошный - так
промысловик никогда не стреляет. Так разбойник стреляет, ворюга!
самых разумных существ, как их назвал радиотранзистор. Осенью боровая птица,
глухарь в первую, голову, вылетает на берега рек собирать мелкую гальку,
которой перетирается хвоя, почки и другая лесная пища. Без этого "струмента"
птице не перезимовать. На притоках Сыма, в глубине тайги и болот камешничок
редок. Случалось, в зобу птицы и в пупке золотишко находили вместо гальки, и
потому жены охотников никогда не выбросят пупок и зоб "без интересу",
непременно его распластнут и посмотрят, чего в нем? Камешник, да еще особый
какой-то, глухарю, видать, самый подходящий, белеет на обмысках, косах,
осыпях по Сыму. Десятками собираются глухари - таежные отшельники по
берегам. Глухарь здесь крупный, осанистый. "Как страусы!" - говорят чушанцы,
видевшие страуса только на картинках и в кино. Бьют глухаря не только на
Тыме и Сыме, по всем большим и малым рекам нашей страны бьют, и вот
результат: на Урале и северо-западе России его, считай, уже прикончили. В
центре же России, где еще великий наш песнопевец слышал, как за Окою "плачут
глухари", - их давным-давно нет.
Нижней Тунгуске, вполне нормальный охотник-любитель, вполне нормально
хвастался, ну, как мы, городские рыбаки, иной раз загибаем безгрешно: "Три
окуня - лапти и десяток сорог по полкило!.."
шеи, стоят бестолковые птицы, глазеют. Хлесь! Хлесь - по ним из четырех
стволов. Раз-другой успеют охотники перезарядить ружья. Стволы дымятся от
пальбы, горячими делаются, птица не опасается, не улетает. Иной глухарь
подпрыгнет на камнях от хлесткой дроби, иной на сук взлетит, но чаще
бегством спасаются. Тех, что убегают и зажердь или в кусты валятся, охотники
не преследуют, не подбирают - некогда, на следующем мыске вон еще табун
глухарей темнеет! Вот если соболишко обозначится, в урман мотанет - другой
вопрос, за тем и побегать можно. Соболя развелось много - браконьеры
распустили слух: "Соболь белку приел. Баланец нарушился", - и вроде бы как
дозволение самим себе выдали - бить соболя в любое время года, выкуневший,
невыкуневший - хлещи!
глазок. Пыжи бумажные, моховые, редко войлочные. Сотни рублей просаживают на
вине, копейки экономят на припасе. От плохих зарядов ружья живят, рон худой,
птица уходит подранками в лес и в муках гибнет. Хорошо, если осень выдастся
непогожая, стремительная. Декада-полторы - и убирайся с реки, иначе
вмерзнешь в лед. Но и за короткий налет "охотники" тучами гробят птицу.
озверели! - ахал Аким, вспоминая прошлогоднюю охоту. - Ровно змеевец всех
поразил, кости у всех поточил. Из-за рузья, из-за лодки, из-за припасов,
из-за харчей могли убить! Вот как разошлись! - и добавил совсем уже
пораженно: - Я сам, понимас, наблюдать за собой начал: сють сто, хватаюсь за
рузье...
и знаю, ох как знаю, что она, кровь-то, с человеком делает! Оттого и
страшусь, когда люди распоясываются в стрельбе, пусть даже по зверю, по
птице, и мимоходом, играючи, проливают кровь. Не ведают они, что, перестав
бояться крови, не почитая ее, горячую, живую, сами для себя незаметно
переступают ту роковую черту, за которой кончается человек и из дальних,
наполненных пещерной жутью времен выставляется и глядит, не моргая,
низколобое, клыкастое мурло первобытного дикаря.
траурным венком лежало черное перо - осенью местная заготконтора принимала
глухарей по три рубля за штуку, потом по рублю, потом вовсе перестала
принимать: не было холодильника, стояло тепло и морось, перестали летать
самолеты.
убытки отнесли на счет стихии, повесили кругленькую сумму на шею
государству, а глухарей навозными вилами грузили в кузова машин и возили в
местный пруд, на свалку.
вздымался ветер, сажею летало над поселком Чуш черное перо, поднятое с
берегов обсохшего пруда, летало, кружило, застя белый свет, рябя отгорелым
порохом и мертвым прахом на лике очумелого солнца.
издательства "Художественная литература" г. Москва.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
УХА НА БОГАНИДЕ
лето, да отчего-то медлила, тянулась весна, и, когда истаяла, утекла в озера
и реки, людей шатало от голода.
изодранных броднях, часто наклонялся, обирая с кочек и со мха-волосца,
зеленого зимой и летом, прошлогоднюю, перемерзлую клюкву, почти уже
вытекшую. Лишь кожица осталась да тлелые семечки в клопом смявшейся ягоде.
Парнишка распрямлялся, чтобы сунуть в рот клейко слипшийся в ладони катышек
ягод, и стоял какое-то время зажмурившись. Из глаз сыпались искры, голову
обносило, перед лицом, не потухая, яркими, разноцветными кругами каталась
радуга, на уши давило, и под грудью, в клубок свитая, путалась, душила
липкая нитка тошноты.
увидел мокрое перо, хотел побежать скорее - может, сова или песец задавили
линялого гуся, косточки, да остались от него, но сапоги, хоть в них и было
толсто подвернуто, хлябали, вязали ноги. Парнишка упал, отдышался, стал
подниматься на руках и замер, увидев перед носом цветок на мохнатой ножке.
Вместо листьев у цветка были крылышки, тоже мохнатые два крылышка в слабом,
дитячьем пере, и мохнатый, точно куржаком охваченный, стебелек подпирал
чашечку цветка, в чашечке мерцала тоненькая, прозрачная ледышка.
тундрой, вдавливало всякое растение в мягкий ворс тундры, загоняло в заросли
стлаников, смахивало к озерам, в поймы рек. А этот цветок дерзко стоял на
обдувном холме, где не отошла еще, лишь отпотела тонкая корочка земли, питая
робкие, паутинно тонкие всходы мхов, нити сухоросной травки, сереньких, как
бы вымороженных до погибельной сухости кустиков голубики. Один лишь цветок
жил на холме уверенно, вызывающе, не прячась в благостное затишье, дерзко
выйдя навстречу зазимкам, ветрам и студеным мокромозготникам, таким частым
тут в весеннюю пору.
Зыков Виталий
Конюшевский Владислав
Свержин Владимир
Суворов Виктор
Афанасьев Роман
Шилова Юлия