которую вундеркинд с Саксонской набережной прочел самостоятельно, была как
раз эта, - что, конечно, символично. В архонтсовете закипели дебаты, как
всегда, глава гильдии сборщиков Назар Эрекци и глава гильдии мытарей Давид
Лажава вцепились друг другу в горло, хотя - когда дело дошло до голосования
- каждый из них назло другому проголосовал ЗА присуждение Минойской премии
юному Павлу Чулвину, будучи уверен, что противник на то и противник, чтобы
голосовать ПРОТИВ. В итоге лауреатом Минойской премии за год от основания
Киммериона три тысячи семьсот девяносто пятый стал именно юный Павлик.
составляла семьдесят два мамонтовых бивня. Декаду лет назад Гаспар Шерош эти
бивни как принял, так и сложил у себя на дворе в подобие башни-беседки,
иногда летом надевал старый красный халат и уходил туда занимательные мысли
записывать. Промысловики-бивеньщики, с риском для жизни добывавшие
драгоценную кость на неистощимом кладбище мамонтов, отысканном в
незапамятные времена в северо-восточной Киммерии, Гаспара за это не уважали:
резчикам молясин нужна была кость для резьбы, иногда на рынке цена товара
взлетала под небеса, когда очередной раз проносился грозный слух, что
"мамонты кончаются" - а Гаспар свою башню продавать не хотел ни в какую, ему
в ней хорошо думалось и работалось. А ведь премия складывалась из тех шести
бивней в год, что платила гильдия в казну за право пользования кладбищем!
Теперь такая же башня должна была воздвигнуться во дворе дома на Саксонской
набережной, рядом с поленницей.
состояли в одной гильдии со старцем Романом, камнерезом, но в пределах
подгильдии не могли даже просить о продаже столь драгоценного материала
именно им, а не термосникам, чья главная контора на острове Банная Земля
обслуживала преимущественно Землю Святого Витта да лавки свадебных подарков
в Гостином Ряду на Елисеевом Поле. Однако решение мог принять лишь опекун
мальчика, известный Федор Кузьмич Чулвин, - а тот сказал, что у Павлика своя
голова есть. Павлик посоветовался с мамой (которая советовала свалившееся
богатство приберечь на черный день) и, не особенно размышляя, дал поручение
тете Нине: все бивни продать по одному, тому, кто больше даст. И не
продавать больше одного в день. "Вечерний Киммерион", узнав о такой новости,
истек типографской краской необычайно яркого, синего, как волны Рифея,
цвета: "Истинный киммериец! Простое - всегда гениально!" Ошибку заметили, и
на следующие день поместили вариант заголовка: "Истинная коммерция:
гениальное - всегда просто!" На Саксонской разницы, напротив, не заметили:
там теперь утро начиналось как обычно, а в полдень Павлик объявлял аукцион.
Время было летнее, в школу мальчику предстояло идти лишь на будущий год,
толкотня приказчиков у парадного подъезда быстро вошла в привычку, и
немедленно родился слух, что мамонтовой костью теперь будут торговать только
на Саксонской, что будет там особый рынок... Сплетни доносились до редакции
газеты, потом разносились по всей Киммерии, потом, как и положено сплетням,
гасли, уступая место новым слухам. А ими Киммерион всегда полнился.
воротником-жабо: такую униформу утвердила для себя гильдия наймитов. Но
молотком, специально купленным для такого случая, ударял по железному листу
(чтоб громче было) именно Павлик. В иные дни победа бывала за термосниками,
но чаще - за косторезами. Один бивень - темно-розовый - купили часовщики,
переплатили вдвое, но сказали, что им теперь на год материала хватит. Павлик
в честь такого события стукнул по железу целых двенадцать раз. Гильдия
обещала, как только мальчик достигнет совершеннолетия (а это по-киммерийски
две декады лет) - его сразу примут в почетные часовщики. Быть почетным
часовщиком очень почетно. Это Гаспар Шерош сказал. А его умную книгу
"Занимательная Киммерия" Павлик собирался снова прочесть, когда нынешние
книги, в доме Подселенцева найденные, чтением окончит. О, это были
замечательные книги!
пятнадцать, впрочем, у одной было оторвано начало, из-за этого на обороте
обложки кто-то написал гусиным пером: "Книга акефалическая", Павлик сперва
думал, что это название, но дедушка Федя объяснил, что это просто значит -
нет у книги начала. По такому случаю книгу эту отложил Павлик до тех пор,
пока это начало не отыщется. А пока читал другие.
"Аще будет Рождество Христово в середу - зима велика и тепла, весна дождева,
жатва добра, пшеници помалу, вина много, женам мор, старым погуба". Это он
вычитал из огромного тома "Записка о днях и часах добрых и злых", и
Варфоломей с грехом пополам растолковывал мальчику, что пшеница в Киммерии -
это ячмень, вино - это красивая бокряниковая настойка, которую тетя Глаша
делает и которую детям пить нельзя, что мор - старинное название рифейского
неперелетного аиста, специалиста по приносу детей, а погуба - старинное
название рифейской зубатки, рыбы для пирога. Павлик с трудом соглашался во
все это верить, но уже через час вылетал в гостиную, требуя телевизор вместе
с неинтересной Варварой выключить, а ему немедленно объяснить, что будет,
"аще бровь ошую потрепещет, да к тому ж во ухо десное пошумит, бысть на
седмый день велику женонеистовству с мужем, муженеиствству со женою" - это
как все понимать? Все это, оказывается, возвещено в толстенной книге
"Трепетник" И были это еще не худшие из вопросов, ибо все почти книги в доме
Романа, по наследству ему от прадедов доставшиеся, имели гадальный характер:
"Громник" давал предзнаменования по месяцам о состоянии погоды, будущих
болезнях, урожаях и ратях; "Молнияник" точно сообщал, что и в какой день
месяца и недели предвещает удар молнии (а главное - какой именно удар!);
имелись также книги "Сносудец", "Зелейник", "Разумник", "Куроглашенник" и
прочие, столь же мудрые. Надо бы их вовремя от отрока спрятать, да вот... не
спрятали, как говорил великий писатель Лесков, "не спопашились".
получал. Откуда и куда течет Рифей, где Москва, где Канберра, где
Ново-Архангельск, где Старо-Сейшельск, почему Россия одна, Германий две,
Армений три - это он и по карте разобраться мог. Но вот почему нет живых
мамонтов - даже мама не знала. Даже дедушка Федя! А сколько и чего можно
купить, если все бивни продать? Ну, если не все, то один? Антонину на
большее не хватило, как брякнуть: "Ну, маме - шубу..." Соболья шуба Антонине
была немедленно куплена. Павлик походил по ней босыми ногами и пришел в
восторг. Всем тетям - собольи шубы! Всем дядям! Всем дедушкам! К концу
второй недели собольи шубы стали униформой дома на Саксонской. А потом было
воскресенье, и Коварди стали проситься к Подселенцеву во двор: порисовать
собольи шубы, развешенные на мамонтовых растопыренных бивнях. Когда еще
такое невероятие увидишь!
темперой, цветными карандашами. Павлик от художников не отходил, смотрел,
как зачарованный на то, что у них получается. Вечером стал приставать к
маме, тетям и всем прочим в доме с одним вопросом: "А как рисуют?" На этот
неожиданно простой вопрос ответа он получить не мог, покуда тетя Нина не
нашлась: "Они рисуют, ты у них и спроси!" Павлик утешился ответом, но
проснулся в пять утра и стал требовать, чтобы Коварди немедленно шли к ним
во двор, рисовали бивни и шубы и все ему объяснили - как это такое вот берут
да и рисуют. Он такое тоже хотел вот так просто брать и рисовать. Мамонтов,
шубы, маму, тетю Нину, Канберру и Ново-Архангельск. И Царь-колокол. И
Хрустальный Звон.
дворе у Подселенцева и рисовали, непрерывно отвечая на многие сотни вопросов
Павлика. Федор Кузьмич вышел послушать их разговор, через некоторое время
отвернулся, возвел очи горe, тайком перекрестился обыкновенным троеперстием
- и ушел в свои покои. Тоня глядела на сына в окошко и радовалась. Доня
что-то стирала в углу двора, прислушивалась к разговорам художников с
малышом и очень огорчалась, что ничего не понимает. Сам малыш то ли не
огорчался, то ли все понимал. К полудню он, впрочем, устал, потребовал,
чтобы художники ели кашу вместе с ним (они согласились), после этого сам, по
доброй воле, отправился спать - с тем, чтобы ближе к вечеру, идти в гости к
Коварди в мастерскую.
девятнадцать, заматерел он так, что временами смотреть было страшно: в
одиночку перетаскал с казенной подводы всю Минойскую премию за четверть
часа, потом поднял пустую подводу вместе с охреневшим представителем архонта
и так сфотографировался на фоне Земли Святого Витта для газеты. Ходил слух,
что Конан-варвар потому больше не появляется на Саксонской в виде
привидения, что Варфоломеевой силы боится. Однако умом оставался дядя Варя
сущим дитем, регулярно что-нибудь воровал, регулярно тетя Нина спасала его
от наказания. Впрочем, ничего не брать в мастерской у Коварди она приказала
ему отдельно и трижды. Потому как дураком считать будут круглым. Почему-то
эта угроза на Варфоломея действовала.
Гильдии, где раньше проживал Дой Доич, а теперь - Астерий Миноич. Боковым
окном огромная мастерская Коварди, почти весь дом занимавшая, выходила на
улицу с названием Четыре Ступеньки, - в мастерской долгими летними днями
было светло чуть не круглые сутки. И вся мастерская была увешана готовыми,
но не купленными работами - "обманками". Первое, что сделал Павлик, войдя к
ним в мастерскую, это завопил "Ой, персик!" - и, не знавши за всю жизнь ни
единого отказа, попробовал персик схватить. Тот не дался. Ни со второго
раза, ни с третьего. Тогда Павел Павлович поступил наконец-то как настоящий
ребенок: шлепнулся на пол и заревел в голос. Впрочем, упаковка вяленых
вьетнамских бананов, врученная Варфоломеем, его не сразу, но утешила.
о персике временно отказался и решил перейти к делам государственного
масштаба, - а ты косоглазых любишь?
люди! - на всякий случай, впрочем, она добавила: - А еще я очень люблю
таких, которые не косоглазые. Даже не знаю, кого больше обожаю.
Панов Вадим
Буджолд Лоис
Володихин Дмитрий
Каргалов Вадим
Березин Федор
Русанов Владислав