Чтение 35–й страницы книги ~Самоубийство~

своим вступительным словом к беседе.

Люда тоже не очень слушала. Вначале старалась заметить и запомнить
какой-либо отдельный стих, который мог бы пригодиться. Потом ей надоело: она
не любила долго слушать, даже когда читались важные политические доклады;
прения уж были много интереснее, особенно если выступали язвительные
ораторы. Устало от поэмы и большинство слушателей; почти все подумывали, что
хорошо было бы перейти в столовую. Слава Богу, кажется, сейчас умрет
Манфред", -- думал Аркадий Васильевич. "И совсем не так умирают люди. Никто
в агонии не говорит: "Глаза застлал туман, земля плывет, колышется"... "Но
от земли он отошел навеки"? Разумеется, если человек умирает, то отходит
навеки, -- не очень оригинальную мысль высказал аббат... Кажется, Морозов
поглядывает на дверь, едва ли Таня его отпустит... Вот теперь явно конец, и
Митя поблагодарит за доставленное нам всем высокое наслаждение"...

У Ласточкиных на больших обедах не раскладывали перед приборами
карточек: Татьяна Михайловна 176 знала, что гостям приятнее садиться где
угодно и что они обычно сами не садятся там, где им не полагалось бы. ВсЈ же
артиста она пригласила сесть рядом с собой. "Ну, что-ж, это правильно: ведь
могла бы посадить на почетное место толстосума", -- подумал Рейхель. Сам он
сел с аккомпаниаторшей и еле поддерживал с ней разговор. Поглядывал на
других гостей; познакомился в доме двоюродного брата почти со всеми. "Купчих
немного: сестры Шмидт, да еще одна Саввовна и одна Саввишна, в их династиях
это отчество различается, чтобы не спутать. А Люда села к обер-Савве. И уже
болтает с ним так, точно они с детства знакомы! Кто еще? Тот, кажется,
тенор? Брюнетка виолончелистка... Остальные -- "цвет интеллигенции", длинные
седые бороды, лбы мыслителей, всЈ как полагается. Воображаю, как мыслители
весь вечер старались подавлять зевки. Ничего, теперь отдохнут, шампанское
будет литься рекою, и "дружеская беседа затянется далеко за полночь". А кто
те два молодых субъекта рядом с Шмидтихами? Довольно противные физиономии".
От скуки и злости он мысленно подсчитал, сколько мог стоит Мите прием:
"Верно, рублей триста, недурной микроскоп можно было бы купить".

-- Да, отличная рыба, -- сказал он аккомпаниаторше. Она была недовольна
угрюмым соседом и делала тщетные попытки заговорить.

-- Пожалуйста, подлейте мне немного шабли. Превосходное вино. Но вас
верно винами не удивишь: вы ведь, кажется, с женой долго жили во Франции?

-- Мы там пили "ординер" в тридцать сантимов бутылка, -- мрачно ответил
Аркадий Васильевич. Он опять подумал, что в Париже жил приятнее, чем в
Москве. "И общество было интереснее". Его общество составляли во Франции
молодые биологи: политических эмигрантов Люда к себе не звала, зная, что он
был бы с ними нелюбезен и совершенно для их разговоров не подходил.

Люда сидела рядом с Морозовым. Это вышло случайно, но она была
довольна: "Никитич говорит, что он умница. Посмотрим". Язык у нее от водки
быстро развязался. 177

-- Я знаю, кто вы такой, -- говорила она. -- Знаю, что вас зовут
Саввой. А как ваше отчество?

-- Тимофеевич, -- ответил Морозов, вероятно, впервые слышавший такой
вопрос.

-- Меня зовут Людмила Ивановна. Вы верно себя спрашиваете, кто я такая?
Мой муж Рейхель двоюродный брат хозяина дома. Он сидит с той дамой в
темно-зеленом платье, которая сегодня аккомпанировала... Впрочем, он не
совсем мой муж, у нас гражданский брак. Это вас не слишком шокирует?

-- Помилуйте-с, нисколько.

-- Вы не удивляйтесь, я всегда всем это говорю при первом знакомстве.
Мне о вас рассказывал ваш друг Красин. Ведь он ваш друг?

-- Нет-с, но мы хорошо знакомы. Выдающийся человек, что и говорить-с,
-- сказал он и подумал, что и эта верно сейчас попросит денег. Люда выпила
еще рюмку.

-- Я давно дала себе слово, что не буду в жизни считаться ни с чем
условным, ни с какими предрассудками, особенно с буржуазными. Знаю, что и вы
такой же... Вы читали Коллонтай?

-- Не читал-с. Это, кажется, о свободной любви-с?

-- Да, и о свободной любви-с, -- весело сказала Люда. -- Она
замечательная женщина и очень красива. Хотя и не такая красавица, как о ней
говорят... Вы, конечно, удивляетесь, что у Дмитрия Анатольевича и особенно у
Татьяны Михайловны такая свойственница? Они ведь оба воплощение
буржуазности, благовоспитанности и всего такого. Я и сама этому удивляюсь.

-- А ваш муж тоже такой?

-- Такой, как они, или такой, как я? Ни то, ни другое. Мой муж ни
благовоспитанный, ни неблаговоспитанный, он просто вне этого. Рейхель,
говорят, замечательный ученый.

-- Вот как? Не биолог ли?

-- Почему вы знаете? Ах, да я и забыла, ведь он вам подавал какую-то
записку о биологическом институте. Вы денег не дали, но вы, верно, такие
записки получаете каждый день. Знаю, что вы много жертвуете. Жертвуете и на
революционные дела. Слышала. 178 "Сорока на хвосте принесла".... Это любимая
поговорка Ильича.

-- Какого Ильича-с?

-- Ленина. Не делайте вида, будто о нем не знаете. Вы давали деньги
нашей партии.

"Так и есть, теперь попросит", -- подумал он. -- "Странная дама".

-- Такого не помню-с.

-- Не помню-с, -- передразнила его Люда. -- Не конспирируйте, я в
Охранку не донесу, я сама социал-демократка. Помогать нашей партии
обязанность каждого порядочного человека. Но вы не бойтесь, я у вас денег не
попрошу. По крайней мере, здесь, а то с Татьяной Михайловной верно случился
бы удар.

Она расхохоталась так, что на нее с некоторой тревогой оглянулись и
Рейхель и хозяева дома. "Впрочем мне совершенно всЈ равно, что она ему
говорит", -- подумал Аркадий Васильевич.

-- Не давал-с, -- угрюмо повторил Морозов. Он стал нелюбезен и еле
отвечал Люде. В последнее время вообще не только не старался нравиться
людям, но старался не нравиться. "Покончить с собой хорошо уж и для того,
чтобы не ходить на обеды и не разговаривать вот с такими вульгарными
особами. Да и все тут хороши, начиная с меня".

Он обвел взглядом комнату, и ему показалось, что за столом сидят
скелеты, одни скелеты, плохо прикрытые одеждой. "Скоро ими и будем... ВсЈ же
это начало галлюцинаций. Да, либо дом умалишенных, либо то"...

-- Вам понравилась мелодекламация? -- спросила Нина своего соседа
Тонышева.

-- Сказать искренно? Байрон понравился меньше, чем Шуман. Я знал
когда-то Байрона чуть не наизусть... Впрочем, это преувеличение: не
наизусть, но знал хорошо. И мне всегда казалось, что он... Как сказать? Что
он уж очень сгущает краски.

-- Кого же из поэтов вы любите?

-- Больше всего Шиллера. Это смешно?

-- Почему смешно?

-- Потому, что отдает пушкинским Ленским, а где 179 уж у меня "кудри
черные до плеч"? Моя молодость прошла, Нина Анатольевна. Мне больше тридцати
лет. Ведь вам это кажется старостью, правда?

-- Нисколько, -- ответила Нина чуть смущенно и перевела разговор. -- Я
тоже люблю Шиллера, но всЈ-таки люди у него не живые.

-- Разве это важно? Я отлично знаю, что маркиз Поза не живой человек.
Однако, главное это задумать прекрасный образ, который остался бы навсегда в
памяти людей, а как он выполнен, менее важно. Поэты по настоящему живых
людей не создают.

-- Некоторые создают. Пушкин, например.

-- Вы правы! -- не сразу, точно вдумавшись, сказал Тонышев. -- Я
солгал, говоря, будто больше всего люблю Шиллера. По настоящему, как русский
человек, всем предпочитаю Пушкина.

-- И я.

-- Вы что у него предпочитаете, уж если мы заговорили о поэзии? По
моему, говорить о ней это лучший способ понять человека, а мне так хочется
вас понять... И мы ведь все пронизаны литературой, хотим ли мы этого или
нет.

-- ВсЈ у Пушкина прекрасно, но лучше всего, по моему, последняя песня
"Евгения Онегина" и "Капитанская Дочка".

-- Я так рад, что мы с вами и тут сходимся! ("А в чем еще?" -- подумала
Нина). -- Я ответил бы то же самое! Но "Капитанскую дочку" я особенно люблю
до Пугачевского бунта. Конечно, это, если хотите, примитив: "Слышь ты,
Василиса Егоровна"... "Ты, дядюшка, вор и самозванец"... Толстой подал бы
людей не так. Но какой изумительный, какой новый в русской литературе
примитив!

-- Да ведь примитивы итальянской живописи -- гениальные шедевры, --
сказала Нина. "Уж очень он литературно говорит. Но милый<">, -- подумала
она. Ей впервые пришло в голову, что этот дипломат мог бы стать ее мужем. --
"Странно. Совсем не нашего круга. Пошла бы я? Надо было бы подумать.
Впрочем, ерунда, он в мыслях меня не имеет".

-- Разумеется. И "Капитанская дочка" тоже 180 шедевр. Но, начиная с
бунта, в ней появляется авантюрный роман, вдобавок чуть слащавый и
приспособленный к цензурным требованиям... А знаете, кого я еще из поэтов
люблю? Алексея Толстого. Вы, верно, видите в этом признак плохого вкуса?

-- Нисколько, хотя мне не очень нравятся его стихи.

-- Он был, если хотите, самый находчивый, самый изобретательный из
русских поэтов, перепробовал все жанры, все ритмы, все напевы. А главное, я
уж очень люблю его как человека... Мне когда-то хотелось быть на него
похожим!

-- Да вы и в самом деле, кажется, на него похожи. Я помню его
биографию.

-- К сожалению, только во взглядах... Кое-чем впрочем и в жизни. Вы
помните, что он был однолюб, всю жизнь любил только свою жену, -- быстро