свое сморщенное отражение в Тибре; и на всей площади оставалось с полдюжины
мужчин и мальчишек, рыскавших взад и вперед с зажженными свечами в руках в
поисках чего-нибудь стоящего, что могло быть обронено в давке.
разрушенный Рим проститься с Колизеем. Я и раньше видел этот Рим при луне (я
не мог прожить без него и одного дня), но его потрясающая пустынность в ту
ночь не поддается описанию. Призрачные остатки колонн, на форуме,
триумфальные арки в честь императоров, громады развалин, бывшие некогда их
дворцами, заросшие травою бугры, отмечающие могилы разрушенных храмов, камни
на Via Sacra {Священная улица (лат.)}, отполированные ногами жителей
древнего Рима - даже они, побуженные в свою вековую печаль, меркнут перед
свирепым духом его кровавых потех, который еще бродит здесь, ограбленный
алчными папами и воинственными королями, но не поверженный, ломая руки-ветви
в зарослях терновника и буйных трав и горестно жалуясь ночи из каждого
пролома и каждой разбитой арки - бродит неукротимой тенью, которую отсюда не
выживешь.
слушая пение жаворонков, мы заметили небольшой деревянный крест,
поставленный на том месте, где была убита несчастная графиня-паломница. К
его подножию мы нанесли кучку камней, как бы кладя начало могильному холмику
в ее память, и задумались над тем, доведется ли нам когда-нибудь снова
отдыхать на этой земле и смотреть на Рим.
San Giovanni Laterano, где последнее, что путешественник видит, уезжая, и
первое, что встречает его при въезде, это горделивая церковь и заброшенные
развалины - достойные эмблемы города Рима.
кажется много торжественнее, чем под более тусклым небом: разбросанные на
большом пространстве развалины отчетливей открываются глазу, и яркое
освещение позволяет видеть в меланхолической дали. сквозь арки разрушенных
акведуков, озаренные солнцем остатки других разрушенных арок. Миновав
Кампанью и оглянувшись на нее у Альбано, мы увидели под собой ее темную
волнистую поверхность, похожую на воды стоячего озера или на широкую мрачную
Лету, опоясывающую стены Рима и отделяющую его от всего мира. Как часто по
этой пурпурной равнине, теперь такой безмолвной и безлюдной, проходили в
триумфальном шествии легионы! Как часто вереницы пленников всматривались с
замирающими сердцами в очертания далекого города и видели, как население
толпами выходит приветствовать их победителя! Какой разгул, какое
сладострастие и кровожадность неистовствовали в этих обширных дворцах,
теперь - грудах кирпича и битого мрамора! Какие зарева страшных пожарищ,
какой гул народных волнений, какие стенания в годину голода и мора
проносились над этой равниной, где теперь слышен только шум ветра, и
одинокие ящерицы, не тревожимые никем. резвятся па солнце!
крестьянин, лежа под небольшим навесом из овчин, как на цыганских телегах, -
проехал мимо нас, и мы медленно поднимаемся в гору, туда, где виднеется
роща. На следующий день мы достигаем Понтипских болот, утомительно пустынных
и плоских, поросших кустарником и затопленных водой, но с прекрасной
дорогой, построенной посреди них и затененной длинными рядами деревьев.
Иногда мы проезжаем мимо одинокой сторожки, иногда - мимо покинутой лачуги,
наглухо заложенной камнями. По берегу речки, текущей вдоль дороги, бредут
пастухи; изредка, подымая на воде рябь, лениво идет плоскодонка, которую
тянут бечевой. Иногда мимо нас проносится всадник с длинным ружьем,
перекинутым через седло, в сопровождении свирепых собак; но больше ничто не
движется, кроме ветра и теней; и так продолжается, пока не показывается
Террачина.
прославленной в "разбойничьих" повестях гостиницы! Как живописны большие
утесы и острые скалы, нависающие над узкой дорогой, по которой нам предстоит
завтра ехать! Там на горе, в каменоломнях, работают каторжники, а их
стражники нежатся на морском берегу. Всю ночь ворчит под звездами море, а
наутро, едва рассвело, расступившийся как по волшебству горизонт открывает
нам, далеко за морем, Неаполь с его островами и извергающий пламя Везувий.
Через четверть часа все бесследно исчезает, и снова видны лишь море и небо.
- здесь нам стоит величайших трудов ублаготворить самых голодных на свете
солдат и таможенников - и въезжаем через арку без ворот в первый город на
неаполитанской земле - Фонди. Заметьте себе, Фонди - олицетворение убожества
и нищеты!
улицы; эту канаву питают зловонные ручейки, стекающие из жалких домов. Во
всем Фонди не найти ни одной двери, окна или ставни, ни одной крыши, стены,
столба или опоры, которые не были бы разбиты, расшатаны, готовы обвалиться.
Кажется, что несчастный город не далее как в минувшем году перенес одну из
опустошительных осад, которым подвергал его Барбаросса и прочие. Каким
образом тощие собаки умудряются выжить и не быть съеденными местными
жителями, составляет, поистине, одну из загадок нашего мира.
попрошайничают. Но это не все. Взгляните на них, когда они собираются вокруг
вас. Некоторые слишком ленивы, чтобы сойти по лестнице, а может быть слишком
благоразумны, чтобы довериться ступенькам; они протягивают худые, как плети,
руки из верхних окон и протяжно вопят; другие собираются гурьбой возле нас,
гонят и толкают друг друга и непрерывно молят о милостыне во имя господа
бога; милостыне во имя благословенной девы Марии; милостыне во имя всех
святых. Жалкие, почти голые дети, пронзительно выкрикивающие ту же мольбу,
вдруг видят свои отражения на лакированных боках кареты и начинают плясать и
корчить гримасы ради удовольствия любоваться в этом зеркале собственными
ужимками. Полоумный калека, собравшийся было поколотить одного из них, чтобы
тот не заглушал его громкие мольбы, замечает на стенке кареты своего
искаженного злобой двойника; на мгновение он замирает; потом, высунув язык,
принимается трясти головой и что-то лопотать. Поднявшийся при этом неистовый
гам будит с полдюжины диких существ; завернувшись в грязные коричневые
плащи, они лежат на церковных ступенях рядом с горшками и мисками,
выставленными ими на продажу. Они вскакивают на ноги, приближаются и
начинают настойчиво клянчить: "Я голоден, подайте что-нибудь! Выслушайте
меня, синьор, я голоден!" Вслед за ними появляется уродливая старуха,
которая поспешно ковыляет к нам, боясь опоздать; одну руку она вытянула
вперед, а другою непрерывно чешется и задолго до того, как ее можно
расслышать, выкрикивает:
же пойду помолиться за вас, красавица!" Наконец мимо нас поспешно проходят
члены погребального братства в жутких масках и потрепанных черных балахонах,
побелевших внизу от множества сырых зим, сопровождаемые неопрятным
священником и таким же служкою, несущим крест. Окруженные этой пестрой
толпой, мы выезжаем из Фонди, и злобно горящие, точно огни на гнилом болоте,
глаза следят за нами из тьмы каждой убогой лачуги.
называемого, согласно преданию, фортом Фра-Диаволо; а старинный город Итри,
напоминающий украшения на пирожном и построенный почти перпендикулярно на
склоне холма, так что попасть в него можно только по длинной крутой
лестнице; красивая Мола ди Гаета, где вина, как и в Альбано, выродились со
времен Горация или он не знал толка в вине, что маловероятно, - ведь он так
наслаждался им и так хорошо воспевал его; еще одна ночь в пути, по дороге в
Санта Агата; на следующий день отдых в Капуе - она живописна, но едва ли
путешественник наших дней сочтет ее столь же соблазнительным местом, каким
считали древний город, носивший это название, солдаты преторианского Рима; и
ровная дорога среди кустов винограда, сплетенных друг с другом и повисающих
гирляндами от дерева к дереву; и вот, наконец, Везувий - его конус и вершина
белеют от снега, клубы его дыма висят над ним в душном воздухе, словно
густое облако. Постукивая колесами, мы спускаемся под гору и въезжаем в
Неаполь.
открытом гробу, установленном на чем то, похожем на паланкин, под веселым
ярким покровом - малиновым с золотом. Провожающие в масках и белых мантиях.
Но если смерть здесь на виду, то и жизнь также не прячется: кажется, что
весь Неаполь высыпал из домов и мчится в колясках. Некоторые из них -
обыкновенные извозчичьи экипажи, запряженные тремя лошадьми в ряд, в
парадной сбруе с обильными медными украшениями - несутся во весь опор. И не
потому, что они едут налегке; в самых маленьких экипажах бывает не менее
шести седоков внутри, четверо спереди, четверо или пятеро висят сзади и еще
двое-трое в сетке или кошеле под осями, где они задыхаются от грязи и пыли.
Кукольники с Пульчинеллой, исполнители веселых куплетов под гитару,
декламаторы, рассказчики, ряды дешевых балаганов с клоунами и фокусниками,
барабаны, трубы, размалеванные холсты, изображающие чудеса внутри заведения,
и восхищенные толпы зевак снаружи усугубляют толчею и сумятицу. Lazzaroni
{Нищие, бродяги - в единственном числе Lazzarone (неаполитанский диалект
итальянского языка).} в лохмотьях спят на порогах дверей, под арками, у
сточных канав; богатые, нарядно разодетые горожане летают в экипажах взад и
вперед по Кьяйя * или прогуливаются в общественном саду; чинного вида писцы,
занимающиеся составлением писем, примостившись под портиком большого театра
Сан-Карло, на людной улице, за своими маленькими конторками с письменными
приборами, поджидают клиентов.
приближается к человеку ученого вида, сидящему под угловой аркой, и
сторговывается с ним. Он договорился со своим караульным, который стоит
поблизости, прислонившись к стене и щелкая орехи. Арестант диктует писцу на