по стеклу на пол, - встал и пошел по кабинету.
То есть никакого уже стыда и совести не осталось. Все наружу. Читал?
колени падают, просят учесть, клянутся еще быть полезными.
все!
миловать за такие дела, что ли?
Очень даже хотят! От крымских вилл да курортов в крематории что-то не
больно тянет.
допрашивали, а ты бы дурака валял? Так, что ли?
предъявят - так сразу все расскажешь!
директор. - Да что они там, у тещи в гостях? С любовницей на постели
валяются? Нет, там, брат, запоешь! Там что было и что не было - все
припомнишь!
каются потому, что процесс должен быть показательным, всенародным. Весь
мир теперь смотрит на наш Колонный зал - поэтому и факты должны быть
убедительные, яркие, простые.
есть причины сомневаться, что, скажем, Каменев или Зиновьев не враги
народа? Или что Рыков не боролся против сплошной коллективизации, или что
иудушка Троцкий из-за рубежа не ведет борьбу на фашистские деньги против
нашего ленинского ЦК и лично против товарища Сталина? Есть у тебя такие
факты, что этого не было? Ну, что ж ты молчишь? Есть или нет, я тебя
спрашиваю? Ну а если все это правда, то все остальное уже мелочи. Ходил,
не ходил, говорил, не говорил, встречался, не встречался - все это только
для большей наглядности нужно. Вот тебя все интересует, добровольно они
колются или нет. Ну, во-первых, какая добровольность, когда речь идет о
шпионаже и диверсиях. Ее не было и нет! А во-вторых, ты вот человек
грамотный, радио слушаешь, газеты читаешь. Вот я тебя и спрошу: ты не
вычитал там, как буржуазия расправляется в своих застенках с борцами за
права рабочего класса? Что творит Франко с республиканцами, ты знаешь? Как
Гитлер пытает немецких коммунистов? Что он сделал с товарищем Тельманом?
Об этом ты думал когда или нет? Так что же, они будут резать на куски
наших братьев, а мы в нашем Советском государстве их, гадов и бандитов, и
пальцем тронуть не смеем? А что нам на это скажет рабочий класс? Не пошлет
ли он нас за такую гуманность ко всем чертям собачьим? Ну, что ты на меня
так смотришь? Ну, что, так или не так?
нашей советской земле - ты осознаешь это или нет? Теперь дальше. Зачем,
спрашиваешь, процесс? Да если бы они были рядовые шпионы, уголовная шпана,
то было бы проще простого - прижал к ногтю, брызнули бы они, как вошь, - и
все! И никаких оповещений не надо! Но ведь кто это? Председатель исполкома
Коминтерна, Предсовнаркома, члены Политбюро, наркомы - от таких не
отмолчишься. Надо, чтобы народ от них самих услышал, кто они такие и
каковы их дела. И чтоб еще другое наши люди поняли. Всякое отступление от
линии партии - это смерть или предательство. Вон какие люди были, а как
скатились в болото оппозиции, как пошли не той дорожкой, то вон к чему и
пришли! Так что же тогда о нас говорить, скажет советский человек. Куда же
мы забредем, если мы начнем колебаться да умничать, не доверять сталинской
линии? Вот для чего эти процессы и признания нужны. Ну, что ты опять
хочешь сказать?
гуманизм! Тоже мне засранная интеллигенция - он не понимает, не допускает!
А вот Владимир Ильич допускал, он сказал: "Мы врага били, бьем и будем
бить". А ведь был гуманист почище, пожалуй, твоего Льва Толстого.
в тридцать седьмом году непротивленье злу. Им можно, нам нельзя. Вот когда
пойдешь домой, посмотри - там висит у входа-один плакат. Очень наглядный
плакатик.
перчатка, усаженная шипами, душит змею. Змея извивается, хлещет алая
кровь. Алая, человеческая, а не змеиная, и железные шипы тоже в крови, и
весь плакат, как платок, промок от крови. А надпись: "Ежовая рукавица".
рассуждения директора в полный серьез - мало ли что ему придет в голову? -
но в душе его вдруг угнездился темный, холодный и почти сверхъестественный
ужас. Он боялся брать в руки газеты и все равно брал и читал их больше,
чем когда-либо. Боялся говорить об арестах и все равно говорил. Боялся
допускать до сознания то, что таилось в каких-то подспудных глубинах, но
все равно в душе этот холод и мрак жил, нарастал и уже присутствовал при
каждой встрече, при каждом самом беглом пустом разговоре. Но разум у него
был еще защищен надежно этим вот "не может быть". И поэтому он
действительно не знал, почему подсудимые на процессах так откровенно, так
говорливо, так хорошо выглядят и почему они такой дружной и веселой толпой
идут на верную смерть. И что их гонит? Неужели совесть?
его за плечо. Он открыл глаза и сразу же зажмурился. Свет бил в глаза еще
более наглый, нагой и обнажающий. Все предметы при нем казались стесанными
как топором. Он хотел что-то спросить, но Буддо больно, двумя пальцами
сдавил ему плечо и сказал "тес!".
наверно, утыкаясь лицом в платок или подушку.
палец к губам.
странно всхлипнула и ответила, а потом снова заныла, заплакала. И тут
Зыбин чуть не вскочил. Он узнал голос Лины. Это она плакала и причитала
тут за стенкой. Да он и вскочил бы, если бы Буддо не притиснул его к
койке.
И вдруг она очень отчетливо произнесла его имя. Тут он уж вскочил, и Буддо
уже не удержал его. Боль и страшная тоска сожгли его почти мгновенно, и он
сразу позабыл все. Он хотел бежать, ломать все, схватить табуретку и
грохнуть ее об дверь. Только чтоб заорал на него дежурный и назвал его
фамилию, только чтоб она поняла, что он здесь, рядом - все слышит и все
знает. И в это же время какая-то сила, предел, запрет, власть,
невозможность пресекли его голос, и он не закричал во всю мощь, а только
забормотал - часто и нескладно:
прокурору... К наркому! Я на седьмой этаж сию минуту!
- Чего вы кипятитесь? Ну? Ведь ничего же нет. Это кажется вам. Вот и все,
- наконец ему как-то удалось переломить Зыбина у пояса и усадить на койку.
- Вот еще истеричка! - сказал он с презрительной жалостью. - Это же обман
чувств, наваждение. Я тоже первую неделю все слышал голос жены. Вот
выпейте-ка воды! - И только он отошел от него, как женщина за стеной вдруг
громко засмеялась - и он понял, что это не Лина, и даже голоса совсем
разные.
Господи, - и повалился набок головой в подушку.
звеня и напевая.
и кажется.
сник и не докончил. Потому что в самом деле было уже все равно.
отчетности - наливался как слива и готовился к утру закрыть весь глаз.
Но сразу увидел, что нет, ведут не вверх, а вниз. И кабинет был совсем не
такой, как у Неймана, небольшой, темноватый, в окно лезли тополя, а дивана
и кресел не было. Следователя звали Хрипушин (Зыбин прочел его фамилию,
когда подписывал бланк допроса). Был этот Хрипушин статным мужчиной лет
сорока, с тупой военной выправкой, с большим плоским лбом и мощными,
похожими на рога жука-оленя бровями. А глаза под этими бровями были у
Хрипушина светло-оловянные. Затем был у него еще пробор по ниточке, френч,
блестящие сапоги; Но вообще-то, конечно, мужчина что надо. Таких любят
ловцы душ человеческих. "Обратите внимание на такого-то студента, -
Шилова Юлия
Березин Федор
Сертаков Виталий
Громыко Ольга
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия