Чтение 35–й страницы книги ~Моя кузина Рейчел~

как ребенок, у которого кончились каникулы.

Вечер, что целый день час за часом выстраивался в моем лихорадочном
воображении, прошел. Казалось, он не скоро наступит вновь. Но ни душой, ни
телом я не был готов к отдыху. Прежде, до того как она приехала к нам, зимой
после обеда я обычно дремал у камина, затем, зевая и потягиваясь, тяжело
поднимался по лестнице, довольный тем, что можно наконец лечь в постель и
проспать до семи утра. Теперь все было иначе. Я мог бы бродить целую ночь.
Мог бы проговорить до рассвета. Первое было глупо, второе - невозможно.
Поэтому я бросался в кресло у открытого окна и курил, устремив взгляд в
дальний конец лужайки. Прежде чем раздеться и лечь, я, бывало, просиживал в
кресле до часу, а то и до двух ночи, ни о чем не думая, забывая о времени.

Первые декабрьские морозы наступили с полнолунием, и мои ночные бдения
окрасились в несколько иные тона. В них вошла своеобразная красота -
холодная, чистая; она трогала сердце, вызывала изумление. Лужайка под моим
окном сбегала к лугам, луга - к морю; все было бело от инея, бело от
лунного сияния. Деревья, окаймлявшие лужайку, стояли темные, неподвижные.
Пробегавшие кролики оставляли на траве следы и рассеивались по своим норкам.
Неожиданно тишину и спокойствие нарушал высокий, резкий лай лисы,
сопровождаемый коротким рыданием, внушающим суеверный ужас, - его не
спутаешь ни с каким другим кличем, звучащим в ночи, - и я видел, как тощее
приземистое существо крадется из леса, выбегает на поляну и вновь скрывается
за деревьями. Чуть позднее я опять слышал этот зов, но уже издалека, из
парка; и вот полная луна встает над верхушками деревьев и заливает все небо
серебристым сиянием... и на лужайке под моим окном - ни движения, ни
звука...

Я спрашивал себя: уснула ли Рейчел в своей голубой спальне или, как я,
оставила портьеры незадернутыми? Часы на башне, которые раньше, уже в десять
вечера, гнали меня в постель, били час, два часа ночи, а я все думал о том,
что распахнувшуюся предо мною красоту мы могли бы делить вдвоем.

Пусть те, до кого мне нет дела, владеют суетным миром.

Но то был не мир, то было волшебное царство; оно всецело принадлежало
мне, и я не хотел владеть им один.

Однако стоило мне вспомнить ее обещание остаться у меня лишь ненадолго,
мое настроение, словно столбик барометра, от радостного возбуждения, почти
ликования падало до нижней отметки вялости и тоски, и я принимался гадать,
сколько еще времени она пробудет под моей крышей. Что, если после Рождества
она скажет: ? Холода
прервали посадки до весны, в саду было нечего делать. Террасу лучше
прокладывать при сухой погоде, но, имея план, рабочие справились бы с этим и
сами. В любой день Рейчел могла собраться в дорогу, и я не сумел бы ее
удержать.

В былые времена, когда Эмброз проводил Рождество дома, он всегда
устраивал в сочельник обед для арендаторов. Последние зимы, которые он
проводил за границей, я пренебрегал этой традицией, поскольку по возвращении
он устраивал такой обед в Иванов день. Теперь же я решил восстановить давний
обычай и дать обед хотя бы ради того, чтобы на нем присутствовала Рейчел.

В детстве обед в сочельник был для меня главным событием рождественских
праздников. Примерно за неделю до сочельника в длинную комнату над каретным
сараем приносили высокую елку. Предполагалось, что я об этом не знаю. Но
когда поблизости никого не было, как правило в полдень, пока слуги обедали,
я заходил в каретный сарай и поднимался по лестнице к боковой двери в
длинную комнату. В ее дальнем конце стояло огромное дерево в кадке, а вдоль
стен выстроились козлы, заменявшие во время обеда столы. Я не помогал
украшать елку до своего первого приезда из Харроу на каникулы. Никогда не
испытывал я такой гордости, как в тот день. Маленьким мальчиком я сидел
рядом с Эмброзом за верхним столом, но, поднявшись в звании, возглавил свой
собственный стол.

Теперь я снова отдал соответствующие распоряжения лесничим; более того,
сам отправился в лес выбирать елку. Рейчел была в полном восторге. Никакой
другой праздник не доставил бы ей большего удовольствия. Она провела
обстоятельное совещание с Сикомом и поваром, наведалась в кладовую, в
птичник и даже уговорила сугубо мужское население моего дома позволить двум
девушкам с Бартонской фермы подняться к нам и приготовить пирожные под ее
руководством. Все было волнение и тайна: я не хотел, чтобы Рейчел увидела
елку раньше положенного срока, а она настаивала на том, чтобы я пребывал в
неведении относительно блюд, которые нам подадут к обеду.

Ей привозили какие-то пакеты и тут же уносили наверх. Постучав в дверь
будуара, я всегда слышал шорох бумаги, и через несколько секунд, казавшихся
вечностью, ее голос отвечал: . Она стояла на коленях на полу, глаза
сияли, на щеках горел румянец. Разбросанные по ковру предметы были прикрыты
бумагой, и она всякий раз просила меня не смотреть туда.

Я снова вернулся в детство, вновь переживал лихорадочное возбуждение
тех далеких дней, когда в одной ночной рубашке стоял босиком на лестнице и
прислушивался к долетавшим снизу голосам, пока Эмброз неожиданно не выходил
из библиотеки и не говорил мне, смеясь:

Только одно доставляло мне беспокойство. Что подарить Рейчел? Целый
день я посвятил тому, что обшарил все лавки Труро в поисках какой- нибудь
книги о садах, но ничего не нашел. Более того, книги, привезенные ею из
Италии, были гораздо лучше любой, которую я мог бы ей подарить. Я не имел ни
малейшего представления, какие подарки нравятся женщинам. Крестный в подарок
Луизе обычно покупал ткань на платье. Но Рейчел носила траур, и для нее это
не годилось. Я вспомнил, что однажды Луиза пришла в восторг от медальона,
который отец привез ей из Лондона. Она надевала его, когда принимала участие
в наших воскресных обедах. И тут я понял, что выход найден.

В подарок Рейчел можно было выбрать одну из наших фамильных
драгоценностей. Они хранились не в домашнем сейфе вместе с документами и
бумагами Эмброза, а в банке. Эмброз считал, что так надежнее на случай
пожара. Я не знал, что там есть. У меня сохранилось смутное воспоминание о
том, как однажды в детстве я ездил с Эмброзом в банк и как он, взяв в руки
колье и улыбаясь, сказал мне, что оно принадлежало нашей бабушке, и что моя
мать надевала его в день свадьбы - правда, ей одолжили его только на один
день, потому что мой отец не был прямым наследником, - и что, если я буду
хорошо вести себя, он позволит мне подарить это колье моей жене. Я понимал:
все, что находится в банке, принадлежит мне. Или будет принадлежать через
три месяца, но это уже буквоедство.

Крестный, конечно, знал, какие драгоценности лежат в банке, но он уехал
по делам в Эксетер и собирался вернуться не раньше сочельника. Я решил сам
поехать в банк и попросить показать мне драгоценности.

Мистер Куч принял меня с обычной любезностью и, проводив в свой кабинет
с окнами на причал, выслушал мою просьбу.

- Полагаю, мистер Кендалл не возражал? - спросил он.

- Разумеется, нет, - нетерпеливо ответил я, - с ним все согласовано,
- что было неправдой, но в двадцать четыре года, за несколько месяцев до
дня рождения, нелепо спрашивать разрешения крестного отца на каждую мелочь.
Это раздражало меня.

Мистер Куч послал за драгоценностями в хранилище. Их принесли в
опечатанных коробках. Он сломал печать и, разостлав на столе кусок ткани,
вынул их одну за другой.

Я не представлял, что коллекция так великолепна. Там были кольца,
браслеты, серьги, гарнитуры - например, рубиновая диадема и серьги или
сапфировый браслет, кулон и кольцо. У меня не возникло желания притронуться
к ним хотя бы пальцем, но, глядя на эти вещи, я с разочарованием вспомнил,
что Рейчел в трауре и не носит цветных камней. Дарить ей любую из этих
драгоценностей было бесполезно: она не стала бы ее надевать.

Но вот мистер Куч открыл последнюю коробку и вынул из нее жемчужное
колье: четыре нити и фермуар с крупным солитером. Я сразу узнал его. Это
было то самое колье, которое Эмброз показывал мне в детстве.

- Оно мне нравится, - сказал я, - это самая замечательная вещь во
всей коллекции. Мой кузен Эмброз как-то мне его показывал.

- Право, здесь могут быть различные мнения, - заметил мистер Куч, -
я, со своей стороны, рубины оценил бы выше. Но с этим колье связаны семейные
воспоминания. Ваша бабушка, миссис Эмброз Эшли, впервые надела его невестой,
отправляясь на прием в Сент-Джеймский дворец. Затем его, естественно,
получила ваша тетушка, миссис Филипп, когда имение перешло по наследству к
вашему дядюшке. Многие женщины вашего семейства надевали его в день свадьбы.
В том числе и ваша матушка. В сущности, она, если не ошибаюсь, последняя,
кто надевал это колье. Ваш кузен, мистер Эмброз Эшли, не позволял вывозить
его за пределы нашего графства, когда свадьбы игрались в других местах.

Он взял колье в руку, и свет из окна упал на ровные, круглые жемчужины.

- Да, - продолжал он, - прекрасная вещь. И уже двадцать пять лет его
не надевала ни одна женщина. Я присутствовал на свадьбе вашей матушки. Она
была прелестным созданием. Колье очень шло ей.

Я протянул руку и взял у него колье:

- Ну а теперь я хочу оставить его у себя.

И я положил колье в коробку. Мистер Куч несколько опешил.

- Не знаю, разумно ли это, мистер Эшли, - сказал он. - Будет ужасно,
если оно пропадет или просто потеряется.

- Оно не потеряется, - коротко ответил я.

Мистер Куч казался расстроенным, и я решил поскорее уйти, чтобы не дать
ему возможности придумать более веский аргумент.

- Если вас беспокоит, что скажет мой крестный, то не волнуйтесь. Как
только он вернется из Эксетера, я все с ним улажу.

- Надеюсь, - проговорил мистер Куч, - но я бы предпочел, чтобы наш
разговор состоялся в его присутствии. Конечно, в апреле, когда вы по закону
вступите во владение собственностью, вы сможете забрать всю коллекцию и
поступить с нею по своему усмотрению. Я не советовал бы вам так поступать,
но такой шаг был бы абсолютно законен.

Я протянул ему руку, пожелал счастливого Рождества и в приподнятом
настроении отправился домой. Лучшего подарка для Рейчел я бы не нашел, даже
если бы обыскал все графство. Жемчуг, слава Богу, белый... Последней