Чтение 35–й страницы книги ~Красные щиты~

генуэзских галер. Забегали итальянцы, точно муравьи, засуетились,
завертелись черными клубками - еще миг, и вся галера вспыхнула, объятая
прозрачным пламенем. Видно было, как прыгают в воду голые матросы, как
цепляются за канаты и борта, хватают друг друга за руки, образуя цепь.
Лошади, выпущенные из палубных стойл, тяжело плюхались в воду и пускались
вплавь, высунув наверх головы ветер доносил отдаленные крики, похожие на
голоса призраков, и призрачным видением казалась полыхавшая огнем галера.
Король Балдуин приказал своим трубачам взойти на холм над шатром. В
белых плащах выстроились они там и затрубили в блестящие трубы. Понеслись
к небесам протяжные, ровные звуки во славу божию, дабы поднять дух у
доблестных рыцарей. Королева правой рукой прикрывала глаза, а левой
судорожно сжимала руку Генриха. Многие рыцари вскочили на коней и
помчались к той части берега, откуда было ближе всего до горевших галер, -
люди и лошади плыли к суше, расстояние было не слишком велико.
Но тут от генуэзской флотилии тоже отделилось небольшое судно, битком
набитое людьми. Мелькали длинные весла, судно неслось с необычайной
быстротой, разрезая волны, которые вспенивались за его кормой, как белый
плюмаж. Это был генуэзский "таран". Рыцари, стоявшие вкруг королевского
шатра, разразились ликующими возгласами, словно на состязании в беге, и
принялись биться об заклад, какое из суден станет жертвой смертоносного
изобретения итальянцев. Минуту спустя "таран", снабженный грозным стальным
лезвием на носу, ударил по корпусу адмиральской галеры. Лезвие врезалось в
деревянную обшивку, затрещали доски, и вмиг весь "таран" ощетинился
стрелами и дротиками, которыми забросали его с галеры. Вскоре он повернул
обратно, но лезвие осталось в пробоине, и адмиральское судно начало
медленно крениться на один борт: его заливало водой. Тогда на берегу
раздался победный клич, патриарх Фульхерий опустил реликвию на походный
алтарь и отер палием пот со лба.
Адмиральская галера кренилась все больше. Могучая генуэзская армада,
снявшись с якорей, двинулась вперед и, атакуя одно за другим
неприятельские суда, стала брать их на абордаж: на палубы египетских галер
забрасывались большие мосты с крюками, на них сразу же начиналась свалка.
Задымилось несколько судов - и генуэзских, и мусульманских. Черные клубы
расплывались в небе, а рыцари, толпившиеся на берегу, кричали "Ноэль!
Ноэль!" [возглас ликования od (фр.) - рождество Христово] и потрясали
щитами. Мерно гудели трубы. Тэли смотрел, как князь Генрих тоже кричит
"Ноэль! Ноэль!" и подымает кверху копье. И лишь теперь заметил Тэли, что
на белом плаще князя алеет осьмиконечный крест тамплиеров.
Победа осталась за генуэзской флотилией, а египетская словно растаяла
на глазах у ликующих христиан и ошеломленных аскалонцев. Египетский
адмирал добрался до берега, он хотел бежать в сторону Дамаска, но рыцари
Гумфреда де Торн и другого славного тамплиера, Гуго Саломониса,
перехватили его. Адмирала посадили в большую клетку и понесли по лагерю,
чтобы все натешились этим зрелищем. Назавтра, при посредничестве Маврикия
де Монрояль, который знался с язычниками, адмирала продали аскалонцам за
сорок тысяч слитков серебра, как он ни просил сохранить ему жизнь,
соглашаясь даже креститься. Голова его, насаженная на кол, была поднята
над Иерусалимскими воротами города, и осажденные, равно, как осаждавшие,
целый день состязались в меткости, стреляя в нее из луков.
Вечером следующего дня Усама, начальник аскалонского гарнизона,
предложил королю Балдуину заключить перемирие, чтобы осажденные могли
выйти к морю и искупаться. Король дал согласие, запретив иерусалимским
рыцарям под страхом смерти нападать на мусульман, которые выйдут из
города. Те появились с факелами и знаменами, сопровождаемые конным отрядом
рыцарей, и, разложив на берегу костры, начали омовение, наслаждаясь
отдыхом после ратных трудов и тревог всех этих дней. Крестоносцы тоже
зажгли костры из последних апельсинных деревьев, срубленных в садах
Аскалона. Мусульмане бросали в свои костры благовония, и на лагерь
христиан веяло из города душистым жарким дымом.
В ту пору Тэли выучил славную провансальскую песню. Каждую ночь, стоя у
своего шатра, он пел ее, иногда по нескольку раз подряд:

О милый друг, проснись скорее
И прочь спеши, как ночи тень.
Уж на небе звезда алеет,
Увы, за нею встанет день,
И скоро забрезжит заря...

О милый друг, в тревоге мчится
Гонец мой - песня: встань, друг мой!
Щебечут, солнце славя, птицы,
Увидит вас ревнивец злой.
Ведь скоро забрезжит заря...

О милый друг, уйдешь ты вскоре,
Я ж помолюсь в сей грустный час,
Чтоб уберег тебя от горя
Господь, принявший смерть за нас.
Уж скоро забрезжит заря...

О милый друг, в лугу зеленом
На страже у шатра стою.
Горька разлука для влюбленных,
Но слушай песенку мою.
Уже забрежила заря...

Ночи тянулись долго, а Герхо появлялся только перед рассветом. Но в тот
вечер он вернулся пораньше, очень грустный. Застав Бартоломея у входа в
шатер, он сел рядышком и обнял мальчика за плечи. Вместе они смотрели, как
мусульмане возвращаются в осажденный город под звуки бубнов и
пронзительное завыванье дудок. Потом музыка и шум смолкли, и Герхо
заговорил. Говорил он тихим, прерывающимся голосом, все о королеве
Мелисанде. Тэли стало скучно.
- На что тебе сдалась эта старая баба? - с досадой сказал он.
Тут Герхо ужасно рассердился и начал рассказывать, что сегодня королева
велела ему больше не приходить, попросту прогнала. Тэли понял, что
придется выслушать до конца. И действительно, Герхо прекратил свои
излияния лишь тогда, когда зеленоватые звезды на востоке, позади их шатра,
побледнели, а туго сплетенные Волосы Вероники заблистали на западе.
Утром началось сооружение огромной осадной башни из остатков
полусгоревшего генуэзского судна. Сколотили из мачт высокий каркас,
поставили его на колеса и обтянули шкурами, чтобы дерево не так легко
загоралось. Когда под непосредственным наблюдением короля Балдуина и
Амальрика башня была закончена, в нее втащили котлы со смолой, оливковым
маслом и растопленным салом, а затем соединенными усилиями воинов, лошадей
и верблюдов подвинули ее к стенам Аскалона. Встревоженные аскалонцы,
собравшись на стенах, засыпали чудовищную махину градом стрел - вскоре ее
бока словно покрылись торчащей щетиной. К великой радости христиан, башня
была намного выше, чем стены языческого города рыцари, сидевшие внутри
нее, принялись поливать стены и откосы горючей смесью другие воины,
укрываясь за башней, бросали на стены горящие факелы. Ярко зарделось пламя
- ветер в тот день дул на город, и башня стояла невредимая средь огненного
моря. Мусульмане в страхе разбежались. Огонь быстро распространялся,
вгрызаясь в стены, которые оказались не такими уж прочными к тому же под
них подложили мины из угля, селитры и серы. Ночью христиане услышали как
бы раскаты грома. Это вывалился с оглушительным грохотом большой кусок
стены напротив осадной башни. В башне было повреждено несколько балок,
зато в стене открылся зияющий проход.
Одна балка упала на графа Маврикия де Монрояль и размозжила ему грудную
клетку. Графа понесли в шатер его тестя, гордого Филиппа из Набла. Тэли
смотрел на окровавленного бледного графа, который недавно сумел так
выгодно продать аскалонцам египетского адмирала. Теперь его лицо,
искаженное смертной мукой и блестевшее от пота, было белее снега, который
за большие деньги покупают в Сидоне, чтобы охлаждать вино. Маврикий
потребовал священника, и когда к его ложу явился удрученный патриарх
Фульхерий, граф признался перед всеми рыцарями, что не раз нарушал догматы
святой христианской веры, якшался с мусульманами и исполнял их обряды, что
на совести у него много преступлений против церкви, что из жадности к
деньгам он изменнически продавал христиан мусульманам Затем, признавшись
еще в не менее гнусных грехах любострастия, граф испустил дух.
Весть об исповеди Маврикия вмиг облетела лагерь и вызвала в отрядах
тамплиеров большое смятение. Еще затемно магистр Бертран собрал членов
ордена и предложил им искупить страшные прегрешения их собрата Маврикия,
носившего красный крест. Для этого они должны были, как наступит утро,
выйти к бреши и в кровавой борьбе овладеть входом в город или же
погибнуть. Тамплиеры отправились к королю, который в ту ночь не ложился, и
потребовали, чтобы он запретил рыцарям, не принадлежащим к их ордену,
сражаться у бреши. Возможно, в воинственном замысле магистра Бертрана
немалую роль играла алчность, желание захватить первую, самую богатую
добычу.
На заре тамплиеры выступили. Утро было прохладное. Якса простился с
Генрихом, а Тэли, Лестко и Герхо последовали за своим господином. Рыцари
пешими приблизились по трое к огромной бреши, перескакивая через груды
щебня. Казалось, что аскалонцы еще спят и можно будет беспрепятственно
войти в город. Основание стены уцелело, пришлось приставлять лестницы. И
вот часть рыцарей пробралась через брешь, часть только достигла ее,
остальные поднимались по лестницам. Все совершалось в полной тишине,
сердце в груди у Тэли стучало, как молот. Вдруг на рыцарей Храма
обрушились с гребня стены сбрасываемые невидимыми руками камни, балки,
полились потоки смолы. Тучей поднялась пыль, раздались страшные стоны,