обобщаю, конечно, но ты меня понимаешь. Если природой - двигай на
медицинский! Не проиграешь.
каштаном, положив на колени энергично сжатые руки.
ПЕРВЫЕ ГОДЫ
другую дорогу, по которой я побрела, оглядываясь и спотыкаясь. Горькое
чувство неуверенности - чувство, в котором так не хотелось признаваться, -
преследовало меня очень долго. Оно усилилось, когда я вошла в жизнь
медицинского института и множество дел, забот, впечатлений со всех сторон
обступило меня. Это была жизнь, полная сложных отношений, общественных и
личных, скрещивающихся влияний, нерешенных вопросов, в сравнении с которыми
вопросы, волновавшие лопахинских школьников, казались наивными и даже
немного смешными. Словом, это была жизнь, нисколько не считавшаяся с тем
прискорбным обстоятельством, что одна из тысяч студенток мечтала стать
актрисой и провалилась на испытаниях в Институт экранного искусства.
занимаясь с девяти до пяти в институте, по вечерам, иногда на всю ночь,
отправляться в порт, на дровяные базы, в "Скорую помощь". Но на стипендию,
очень маленькую, трудно было прожить, а наша студенческая артель, делавшая
шнурки и чернила, почему-то не превратилась в "мощное производственное
предприятие" - так подсмеивалась над ней "Risus sardonicus", наша газета.
гражданскую войну и вернувшиеся в институт после перерыва (у некоторых были
дети, игравшие на дворе, пока училась мама), и молодые люди, только что
окончившие среднюю школу. Это были фельдшеры - пожилые люди, всю жизнь
мечтавшие о высшем образовании и теперь сменившие свое прочное положение в
украинских, сибирских, уральских деревнях и селах на шаткую, необеспеченную
студенческую жизнь. Это были дети интеллигенции, главным образом, молодежь
из крестьянских и рабочих семей - словом, люди настолько разные, что иногда
казалось даже странным: какое чудо могло объединить их в одной аудитории,
лаборатории, в одной комнате студенческого общежития?
не было ни одной свободной минуты, мы не замерзали в этой комнате,
отапливаемой паровым утюгом.
что ей часто приходилось оставаться на ночные дежурства. А я - чем я только
не занималась! Гурий достал мне работу в издательстве "Маяк": для нового
календаря нужно было найти подходящие антирелигиозные произведения в стихах
и в прозе на каждый праздничный день, придумать имена и т. д.
половина апреля. Антирелигиозных произведений было мало, и я предложила
заменить их естественнонаучными, объясняющими некоторые явления природы -
гром, молнию и тому подобное. Эти "произведения" я написала сама, легко
разобравшись, к своему изумлению, в книгах, которые еще совсем недавно
казались мне очень трудными. Очевидно, лекции старого доктора не пропали
даром.
годы художника Т. В пустом зале Академии художеств висело на стене его
полотно - огромная спираль, в которую были вписаны три геометрические
фигуры: шар, куб и призма. По идее художника, который тут же давал
объяснения, все три фигуры должны были беспрерывно вращаться, причем в шаре
помещалась вселенная, в кубе - солнечная система, а в призме - Земля. Я так
хорошо запомнила эти объяснения потому, что каждый день от двенадцати до
шести сидела в этом большом, пустом, холодном зале. Было трудно пред
положить, что подобное произведение кто-нибудь захочет украсть, но, к
счастью, эта мысль не приходила в голову устроителям выставки, - к счастью,
потому что за шесть часов дежурства мне платили десять миллионов, или один
рубль золотом по курсу Госбанка.
занималась в институте, но бывала в театрах, и довольно часто мы с Ниной
ходили в маленький театр на Невском, "Гиньоль", где ставились только очень
страшные пьесы, так что весь вечер приходилось дрожать, а потом Нина не
могла заснуть и лезла ко мне в постель, и мы обе тряслись, ругая друг друга.
вроде кинокартины? Отдельные, бессвязные кадры проносятся передо мной, но
это кажущаяся бессвязность: в глубине, до которой я сама добиралась с
трудом, они пронизаны одной и той же мыслью - мыслью, которая смутно
представилась мне, когда, прислушиваясь к уговорам Лены Быстровой, я вдруг
увидела перед собой старого доктора под цветущим каштаном, озаренным лучами
заходящего солнца.
женщины, старики и дети. А вокруг разговаривают, занимаются, шутят. И я, как
другие, разговариваю, смеюсь, ем, едва справляясь с тошнотой, подступающей к
горлу. Как другие, я курю, чтобы избавиться от запаха формалина,
преследующего меня в столовке, на улице, дома. Страшно, но я провожу
скальпелем по восковому, кукольно-послушному женскому телу - "не проснется,
мертвая!". Кто она, откуда? Как ее зовут? Отчего она умерла? Есть ли у нее
родные?
пять рублей присуждается мне подавляющим большинством голосов.
изумлением вспоминаешь на пятом! Неужели это я тащу через весь город из
одного дома патефон, из другого - пластинки, огорчаюсь, что в маленькой
комнате нельзя танцевать, сержусь на Лелю Сопикову, у которой прекрасная
квартира на Загородном.
перед сессией, а из сердца все не уходит горькое сознание неудачи. "Вы
можете стать кем угодно. Но актрисой - даже очень плохой - вы не будете
никогда!" Я слышу эти слова на лекциях, читаю на страницах учебника, среди
бесчисленных латинских названий...
выясняется, что я ничего не знаю по физике, даром что выпускной экзамен
сдала на "вуд". На свете есть, оказывается, химия - предмет, которого
почему-то не было в нашей школьной программе.
науке - система. Удачно соединяя эти понятия, я систематически зубрю
анатомию - в трамваях, на заседаниях, на выставке художника Т. - и
зазубриваюсь наконец до того, что о каждом движении, своем или чужом,
невольно начинаю думать с анатомической точки зрения. Вот передо мной идет
человек - и я думаю, какие у него сокращаются мышцы. Вот Леша Дмитриев, наш
секретарь профкома, произносит речь на свою любимую тему - о вреде ухода в
академработу, - а я думаю: "Какая великолепная работа musculi orbicularis
ori!"
останавливается, уходит из глаз, замирает.
направляются на Марсово поле. Глухой, взволнованный говор. Похудевшие лица с
твердой складкой у рта, с провалившимися глазами: "Товарищи, умер Ленин".
стоящее в туманном морозном небе, и слезы, и молодые клятвы верности тому,
кто доказал, что в нашей власти - и в моей - изменить жизнь и сделать ее
счастливой и прекрасной...
кажутся бессвязными, а на самом деле далеко не случайно, что в памяти
сохранились именно они, а не десятки и сотни других! Да, может быть! И
все-таки главная причина этой неполноты и бессвязности заключается в том,
что, после моего провала в Институте экранного искусства, я долго жила, не
чувствуя в душе того горения, которое озаряет все вокруг и делает каждую
подробность жизни запоминающейся и отчетливо яркой. Этот период кончился,
когда на втором курсе я услышала лекции профессора Заозерского.
не подходило к ней это слово! Это были живые картины из истории науки,
которые он рисовал перед нами, как волшебник, одной фразой, одним энергичным
движением маленькой пухлой руки. Так появился перед нами охваченный чумой
Лондон 1605 года, полчища крыс, поселившихся в опустевших домах, белые
кресты у входов, костры на перекрестках, ночные бесконечные вереницы телег,
перевозивших трупы, толпы безмолвных жителей у королевского дворца -
считалось, что прикосновение короля изгоняет болезнь. Он прочитал сообщение,
появившееся в газете "Интеллидженс": "Сим объявляется, что его величество
изъявило непоколебимое решение никого более не исцелять до дня Михаила
Архангела. Да примут сие к сведению лондонцы и да не потерпят разочарования
в своих надеждах".
пристаней пароходы, и только теперь, из лекции Заозерского, узнала, что эти
диски мешают чумным крысам спускаться на берег.
противники основали специальный журнал, в котором, искажая факты, порочили
оспопрививание. Борьба была перенесена в парламент, где почтенные
джентльмены доводами из Библии доказывали, что вакцинация - это преступное и
позорное дело. Прививка коровьей оспы, утверждали они, может превратить
человека в корову.
сих пор нет закона об обязательном оспопрививании. Таким образом, нельзя