юсь. Я меняю рубашку, чтоб уголки изРпод свитера торчали свеженькие. Меж
волком и собакой освещение не слишком выдает мои ботинки и помятость
брюк. Заодно и мое воображение в этот собачий час, как всегда, в тонусе,
то бишь, на боевом взводе и к высокому общению двух интеллектуалов впол-
не готово. (А вдруг и начнетсЯ наше с психиатром общение? Вдруг сегод-
ня?)
и телом:
С ДаРа. Венедикт Петрович сейчас получше. Посвежее.
ВремЯ С в нашу пользу...
возможно, что и он, как все врачи, всего лишь утешает, дурачит родствен-
ника). Надежда в том, что с возрастом ВенЯ может получшать С старея. У
мужчины свой срок, семенники иссякнут, груз долой, а душе полегче. Разу-
меется, речь не об исцелении. Речь лишь о том, что в свои редкие созна-
тельные минуты ВенЯ перестанет мучитьсЯ слабоумием как несчастьем.
тичен. Мы и должны симпатизировать тем, кто лечит наших родных. Упрежде-
ние чувства С мы нуждаемсЯ в этом.
Иван с тихимиРто хорош, а вот с буйными жЮсток. Сказал шепотком и, опас-
ливый, оглянулсЯ еще по сторонам С чтоб поРтихому.
Я спросил: ТИли вы хотели, чтоб было наоборот?У С Родственник так и отп-
рянул от меня, ему послышалось в моих словах чтоРто большее, чем под-
держка и защита профессионализма врача. (Угроза, что ли, сообщить? С чу-
дак!) Он заговорил, завилял, потом неумело скривил лицо и поспешно ушел.
доктор.
привычнаЯ точка в наших ненаступивших отношениях, а жаль!
Емельянович вновь начинает со мной говорить С на ходу:
автоматическаЯ линия. Без разбору. Системе все равно, тот или этот. А
необычность Венедикта Петровича, его оригинальность были видны сразу...
лант Вени, ум Вени, высоту его души, ЯзвительноРнасмешливую речь, С хо-
телось поправить, но... но Иван сочтет мои слова повышенной любовью к
брату, а таких родственников врачи всеРтаки стараютсЯ избегать (с такими
опасно откровенничать).
склонив голову, и смотрят в никуда. В их руках, в застывших восковых ла-
донях апельсин или Яблоко (принесенные в час посещений). Сухарик. Рыжий
сухарик, подпаленный сбоку... Слюна наполняет рот и водопадом обрушива-
етсЯ в мой желудок, который на времЯ принимает слюну за пищу и стихает.
(њерез минуту самообман разрушен С желудок вновь воет оскорбленный.) Но
Я продолжаю шагать с врачом рядом С Я в некоторой эйфории, мы ведь бесе-
дуем!
ремиссии замирают С их мысли застывают. Их мысли торчат, как отдельные
горные вершины.
ага, Ивана Емельяновича, шел со мной, отвлекла длинноногаЯ медсестра.
Она ему чтоРто сообщает. Сует бумагу. Иван читает. (Он занят.) А Я? С
Оказывается, Я пришел С стою возле палаты, где брат Веня.
застывшие (Венедикт Петрович тоже). Но если приострить взгляд, можно
приметить, как каждый из них тихоРтихо опускает на миллиметрРдва свой
подбородок С опускает и снова приподымает его. Микрокивок. Много раз
подряд. Как бы мир ни был несправедлив и скотски озлоблен, все восемь
сидят и кивают, подтверждаЯ обретенное с миром согласие: да... да...
да...
десяток или два лишних шагов С и уже там. Прежде всего мои ноздри учуяли
непривычный запашок стен (недавно окрашены?). Уяснив, что запах нов, Я
насторожился. Остановился. Слышу С шаги. И тут же С знакомый белый халат
Ивана Емельяновича: главврач своим грузным деловым шагом шел тоже туда,
к буйным, вперед и влево. МенЯ (в теневом пятне коридора) Иван не видел,
но онРто (длЯ меня) был на свету. Я увидел, что у него сделалось другое
лицо: как из жесткой выгнутой жести. Не изРза когоРто (не в отношении
конкретно когоРто) прочертились эти тяжелые складки, вывернулись губы, а
лицо собралось в кулак: человек перешел на другую работу, только и все-
го. Он был теперь в другом отделении С с другими людьми. Перешел, перес-
тупил на полу коридора незримую черту, за которой тихие сменяютсЯ буйны-
ми; менЯ предупреждали.
лось.)
не произошло.)
ничуть лицом не притворялсЯ С он просто не замечал в себе перемену. Он
этого не знал. Он не знал про свои жесткие, фельдфебельские складки, про
отяжелевшие скулы и подбородок полковника. Подкова волчьего рта...
как иначе с больными, кто не сегодняРзавтра броситсЯ на лечащего врача с
открытой консервной банкой? Консервы запрещены, но ведь родичи непремен-
но пожалеют. (На празднички. Положат украдкой в валенки, морозные какие
дни, Я ему валенки принес!) Так Я думал в те минуты. Я даже рассудил