Чтение 35–й страницы книги ~Флаги на башнях~

- Поплакала немножко. Это ничего, больше плакать не нужно. Как зо-
вут того колониста, который тебя знает?

- Рыжиков!

- Сегодняшний!

Влетел в комнату Володя, снова быстро и с любопытством взглянул на
Ванду, что не мешало ему очень деловито сообщить:

- Клава идет! Сейчас идет!

- Ну, Володя! Вот у нас новая колонистка! Видишь, какая грустная? Ванда
Стадницкая.

- Ванда Стадницкая? Вот здорово! Ванда Стадницкая?

- Чего ты?

- Да как же! А Ванька собирается в город идти... искать тебя. И я тоже.

- Ваня? Гальченко? Он здесь?

- А как же! Гальченко! Вот он рад будет! Я позову его, хорошо?

Захаров подтвердил:

- Немедленно позови. И Рыжикова.

- Ну-у! Тогда и Чернявина нужно...

- Ванда, ты и Чернявина знаешь?

Ванда горько заплакала:

- Не могу я...

- Глупости. Зови всех.

В дверях Володя столкнулся с Клавой Кашириной.

- Алексей Степанович, звали?

- Слушай, Клава. Это новенькая - Ванда Стадницкая. Бери ее в бригаду и
немедленно платье, баню, доктора, все и чтобы больше не плакала. Довольно.

Клава склонилась к Ванде:

- Да чего же плакать? Идем, Ванда...

Не глядя на Захарова, пошатываясь, торопясь, Ванда вышла вместе с
Клавой.

Через десять минут в кабинете стояли Игорь, Ваня и Рыжиков. Торский и
Бегунок присутствовали с видом официальным. Захаров говорил:

- Понимаете, что было раньше, забыть. Никаких сплетен, разговоров о
Ванде. Вы это можете обещать?

Ваня ответил горячо, не понимая, впрочем, какие сплетни может сочинять
он, Ваня Гальченко:

- А как же!

Игорь приложил руку к груди:

- Я ручаюсь, Алексей Степанович!

- А ты, Рыжиков?

- На что она мне нужна? - сказал Рыжиков.

- Нужна или не нужна, а языком не болтать!

- Можно, - Рыжиков согласился с таинственной снисходительностью.

На него все посмотрели. Вернее сказать - его все рассмотрели. Рыжиков
недовольно пожал плечами.

Но в комнате совета бригадиров разговор на эту тему был продолжен.

Игорь Чернявин настойчиво стучал пальцем по груди Рыжикова:

- Слушай, Рыжиков! То, что Алексей говорит, - одно дело, а ты запиши,
другое запиши... в блокноте: слово сболтнешь, привяжу камень на шею и
утоплю в пруду!&34

5. ЛИТЕЙНАЯ ЛИХОРАДКА

В спальнях, в столовой, в парке, в коридорах, в клубах - между колонистами
всегда шли разговоры о производстве. В большинстве случаев они носили
характер придирчивого осуждения. Все были согласны, что производство в
колонии организованно плохо. На совете бригадиров и на общих собраниях
вьедались в заведующего производством Соломона Давидовича Блюма и задавали
ему вопросы, от которых он потел и надувал губы:

- Почему дым в кузнице?

- Почему лежат без обработки поползушки, заказанные заводом им.
Коминтерна?

- Почему не работает полуревольверный?

- Почему не хватает резцов?

- Почему протекает нефтепровод в литейной?

- Почему перекосы в литье?

- Почему в механическом цехе полный базар? Барахла накидано, а Шариков
целый день сидит в бухгалтерии, не может никак пересчитать несчастную
тысячу масленок?

- Когда будут сделаны шестеренки на станок Садовничего, клинья к
суппорту&35 Поршнева, шабровка&36 переднего подшипника у Яновского,
капитальный ремонт у Редьки?

Колонисты требовали ремонта станков, ходили за ремонтными слесарями,
ловили во дворе Соломона Давидовича, жаловались Захарову, но к станкам
всегда относились с презрением:

- Мою соломорезку сколько ни ремонтируй, все равно ей дорога в двери.
Разве это токарный?

Соломон Давидович обещал все сделать в самом скором времени, но
остановить станок и начать его ремонт - на это не был способен Соломон
Давидович. Это было самоубийство - остановить станок, если он еще может
работать. Станок свистел, скрипел, срывался с хода, колонисты со злостью
заставляли его работатать, и станок все-таки работал. Работали
соломорезки, работали суппорты без клиньев, работали изношенные
подшипники. "Механический" цех ящиком за ящиком отправлял в склад готовые
масленки, около сборочного цеха штабелями грузили на подводы театральные
кресла. Швейная мастерская выпускала исключительно трусики из синего,
коричневого и зеленого сатина, но выпускала их тысячами, и на каждой паре
трусиков зарабатывал завод три копейки. В колонии не было денег, но на
текущем счету колонии все прибавлялись и прибавлялись деньги. Среди
колонистов находились люди с инициативой, которые говорили на собраниях:

- Соломон Давидович деньги посолил, а спецовок прибавить, так у него не
выпросишь.

Соломон Давидович возражал терпеливо:

- Вы думаете, если завелась там небольшая копейка, так ее обязательно
нужно истратить? Так не делают хорошие хозяева. Я ни капельки не боюсь
за вас, дорогие товарищи: тратить деньги вы всегда успеете научиться и
можете всегда добиться очень высокой квалификации в этом отношении. А если
нужно беречь деньги, так это не так легко научиться. Если ты не будешь
терпеть, так ты потом будешь хуже терпеть. Я дал сло-
во Алексею Степановичу и вам, что мы соберем деньги на новый завод, так
при чем здесь спецовки? Потерпите сейчас без спецовок, потом вы себе
купите бархатные курточки и розовые бантики.

Колонисты и смеялись и сердились. Смеялся и Соломон Давидович. Смотрели
все на Захарова, но и он смотрел на всех и улыбался молча. И трудно было
понять, почему этот человек, такой наопристый и строгий, так много прощает
Соломону Давидовичу, - правда, и колонисты прощали ему немало.

Самым скандальным цехом был, конечно, литейный. Это был кирпичный сарай
с крышей довольно-таки дырявой. В сарае стоит литейный барабан. В круглое
отверстие на его боку набрасывается "сырье", винтовые патроны, оставшиеся
от ружей старых систем, измятые, покрытые зеленью и грязью. Не брезговал
Соломон Давидович и всяким другим медным ломом. Из того же круглого
отверстия выливается в ковши расплавленная медь. К барабану приделана
форсунка, а под крышей в углу - бак с нефтью. Все это оборудование далеко
не первой молодости - продырявлено и проржавлено.

Система барабана, форсунки&37 и бака, в сущности, очень проста и не
заключает в себе ничего таинственного, но мастер-литейщик Баньковский,
бывший кустарь и бывший владелец барабана, имеет вид очень таинственный:
ему одному известны секреты системы.

В литейной кипит работа. У столика шишельников работают малыши. Все они
одеты в поношенные спецовки, очевидно, раньше принадлежавшие более
взрослому населению колонии: брюки слишком велики, нои целыми гармониями
укладываются на худых ногах пацанов, рукава слишком длинны.

На полу литейной расположены опоки&38, возле которых копаются
формовщики - колонисты постарше: Нестеренко, Синицын, Зырянский. У одной
из стен старая формовочная машина, на ней работает виднейший специалист по
формовке, худой, серьезный Крусков из седьмой бригады.

Литейная полна дыму. Он все время пробивается из барабана, из литейной
он может выходить только через дырки в крыше. Каждый день между мастером
Баньковским и колонистами происходят такие разговоыры:

- Товарищ Баньковский! Нельзя же работать!

- Почему нельзя?

- Дым! Куда это годится? Это же вредный дым - медный!

- Ничего не вредный. Я на нем всю жизнь работаю.

Через щели в крыше, через окна и двери дым расходится по всей колонии и
в часы отливки желтоватым, сладким туманом гуляет между зданиями. Молодой
доктор, сам бывший колонист, Колька Вершнев, лобастый и кучерявый, бегает
из кабинета в кабинет, стучит кулаками по столам, потрясает томиком
Брокгауза - Ефрона&39 и угрожает, закикаясь:

- Я п-пойду к п-прокурору. Литейная л-лихорадка! Вы з-знаете, что это
т-такое? П-прочитайте!

Этого самого доктора Алексей Степанович давно знает. Он морщит лоб,
снимает и одевает пенсне:

- Призываю тебя, Николай, к порядку. Прокурор нам вентиляции не
сделает. Он закроет литейную.

- И п-пускай закрывает!

- А за какие деньги я тебе зубоврачебное кресло куплю? А синий свет? Ты
мне покою уже полгода не даешь. Синий свет! Ты обойдешься без синего
света?

- В каждой паршивой амбулатории есть с-синий свет!

- Значит, не обойдешься?

- Так что? Будем т-травить п-пацанов?