Чтение 35–й страницы книги ~В окопах Сталинграда~

- А ты ж шабашить собирался.

- Мало ли что собирался...

Чумак вдруг останавливается, и я с разгону налетаю на него.

- Ну... Чего стал?

- Слушайте, комбат... Ведь вы же, оказывается...

- Что?

- Я думал, вы поэт, стишки пишете... А выходит...

- Ну, ладно, веди.

Он ничего не отвечает. Мы идем дальше. Подымается легкий ветерок. Приятно
шевелит волосы, забирается через воротник под гимнастерку, к самому телу.
Голова слегка кружится, и в теле какая-то странная легкость. Так бывает
весной, ранней весной, после первой прогулки за город. Пьянеешь от воздуха,
ноги с непривычки болят, все тело слегка ломит, и все-таки не можешь
остановиться и идешь, идешь, идешь куда глаза глядят, расстегнутый, без
шапки, вдыхая полной грудью теплый, до обалдения ароматный весенний воздух.

Взяли все-таки сопку. И не так это сложно оказалось. Видно, у немцев не
очень-то густо было. Оставили заслон, а сами за "Красный Октябрь" взялись.
Но я их знаю, так не оставят. Если не сейчас, то с утра обязательно отбивать
начнут. Успеть бы только сорокапятимиллиметровки сюда перетащить и овраг
оседлать. Начнет сейчас Харламов возиться - искать, укладывать,
раскачиваться. Там, правда, начальник связи с ним. Вдвоем осилят, не так уж
и сложно. Лопаты синицынские все еще у меня, до утра бойцы окопаются, а
завтра ночью начну мины ставить.

Вифлеемская звезда сейчас уже над самой головой. Зеленоватая, немигающая,
как глаз кошачий. Привела и стала. Вот здесь - и никуда больше.

Луна выползла, болтается над самым горизонтом, желтая, не светит еще.
Кругом тихо, как в поле. Неужели правда, что здесь бой был?

***

Потом мы сидим в блиндаже. Глубокий, в четыре наката и сверху еще земли с
полметра. Дощатые стены, оклеенные бумагой вроде клеенки. Над ломберным
столиком с зеленым сукном и гнутыми ножками открытки веером - еловая веточка
с оплывшей свечкой, круглоглазый мопс, опрокинувший чернильницу, гном в
красном колпаке и ангел, плывущий по небу. Чуть повыше - фюрер,
экзальтированный, с поджатыми губами, в блестящем плаще.

На столе лампа с зеленым абажуром. Штук пять бутылок. Шпроты. Лайковые
перчатки, брошенные на койку.

Чумак чувствует себя хозяином, наливает коньяк в тонконогие с
монограммами бокалы.

- Позаботился все-таки фюрер о нашем желудке... Спасибо ему.

Коньяк хороший, крепкий, так и захватывает дух. Карнаухов выпивает и
сейчас же уходит. Чумак с любопытством рассматривает переплетающиеся
виноградные лозы на бутылочных этикетках.

- А рука у вас тяжелая, лейтенант. Никогда не думал.

- Какая рука? Золотистые глаза смеются.

- Да вот эта, в которой папироса у вас. Ничего не понимаю.

- А у меня вот до сих пор левое плечо как чужое.

- Какое левое плечо?

- А вы не помните? - И он весело хохочет, запрокинув голову.- Не помните,
как огрели меня автоматом? Со всего размаху. По левой лопатке.

- Постой... Постой... Когда же это?

- Когда? Да с полчасика тому назад. В окопе. За немца приняли. И как
ахнули!.. Круги только и пошли. Хотел со зла ответить. Да тут фриц настоящий
подвернулся. Ну, дал ему...

Я припоминаю, что действительно кого-то бил автоматом, но в темноте не
разобрал - кого.

- За такой удар и часики не жалко,- говорит Чумак, роясь в кармане.-
Хорошие. На камнях. Таван-Вач.

Мы оба смеемся.

В блиндаж вваливаются связисты с ящиками, с катушками. Дышат, как
паровозы.

- Еле добрались. Чуть к фашистам в гости не попали.

- Как так?

Белесый с водянистыми глазами связист, отдуваясь, снимает через голову
аппарат.

- Да они там по оврагу, как тараканы, ползают.

- По какому оврагу?

- По тому самому... где передовая у нас шла. Глаза у Чумака становятся
вдруг маленькими и острыми.

- Ты один или с хлопцами? - спрашиваю я.

- А хлопцы ни при чем. Я и сам сейчас... Схватив автомат и забыв даже
бушлат надеть, исчезает в дверях.

Неужели отрезали? Связисты тянут сквозь дверь провод.

- Это точно, что немцы в овраге?

- Куда уж точнее,- отвечает белесый,- нос к носу столкнулись. Человек
пять ползло. Мы еще по ним огонь открыли.

- Может, то наши новую оборону занимали?

- Какое там наши. Наши еще в окопах сидели, когда мы пошли. Командира
взвода еще по пути встретили, что с горлом перевязанным ходит. Начальника
штаба искал.

- А ну давай, соедини с батальоном. Белесый навешивает на голову трубку.

- Юпитер... Юпитер... Алло... Юпитер... По бесцветным, с белыми
ресницами, глазам его вижу, что никто не отвечает.

- Юпитер... Юпитер... Это я-Марс... Пауза.

- Все. Перерезали, сволочи. Лешка, сходи проверь... Лешка, красноносый,
лопоухий, в непомерно большой пилотке, ворчит, но идет...

- Перерезали. Факт...- спокойно говорит белесый и вынимает из-за уха
загодя, должно быть, еще на месте скрученную цигарку.

Я выбираюсь наружу. Со стороны оврага доносится автоматная стрельба и
одиночные ружейные выстрелы.

Потом появляется Чумак.

- Так и есть, комбат,- колечко.

- Угодили, значит?

- Угодили. В окопах, что по этому склону, расположились фрицы.

- И много?

- Разве разберешь? Отовсюду стреляют.

- А где Карнаухов?

- Пулемет переставляет. Придет сейчас.

Чумак вынимает зеленую пачку сигарет.

- Закуривайте. Трофейные.

Закуриваем.

- Да, Чумак, влопались. Что и говорить!

- Влопались,- смеется Чумак.- Но ничего, комбат. Выкрутимся. Мои хлопцы
тоже здесь. Пулеметы есть. Запасов хоть отбавляй, они все побросали. В
термосах даже ужин горячий. Чего еще надо?

Подходит Карнаухов. Он уже занял круговую оборону. Нашел два немецких
пулемета. Гранат тоже много. Ящиков десять нетронутых. И, кроме того, в
каждой ячейке, в нишах лежат.

- Паршиво только, что с нашей стороны ихние окопы не простреливаются.
Круто больно.

- А сколько людей всего у нас?

- Пехоты - двенадцать. Двоих так и не нашел. Два пулемета станковых. Два
ручных. Немецких еще два. Шесть, значит.

- Моих ребят еще трое,- вставляет Чумак,- да нас трое. Да двое связистов.
Жить можно.

- Двадцать шесть, выходит,- говорю я. Карнаухов подсчитывает в уме.

- Нет, двадцать два. Ручные пулеметчики не в счет, они в числе тех
двенадцати.

Со стороны оврага стрельба не прекращается. То вспыхивает, то замирает.
Стреляют, по-видимому, наши - с той стороны. Немцы отвечают. Трассирующие
пули, точно нити, перебрасываются с одной стороны оврага на другую. По нас
стрелять немцам из оврага неудобно. Положение у них тоже не очень-то -
зажаты с двух сторон.

Потом стрельба начинается где-то левее. Немцы подтягиваются. Обкладывают
нас. Ракет, правда, не бросают; трудно определить точно, где теперь их
передний край проходит.

Мы идем проверять огневые точки.

Глупо все получилось. Незачем было мне в атаку ходить. Комбат должен
управлять, а не в атаку ходить. Вот и науправлял. Положился на первый
батальон. А ведь точно договорился с Синицыным: как дам красную ракету,
открыть огонь из всех видов оружия, устроить маленькую демонстрацию, чтоб
дать возможность моим остаткам занять новые позиции. Впрочем, они, кажется,
стреляли. Это Харламов с начальником связи провозились. А зубастый капитан,
точно предчувствовал, о флангах спрашивал. Вот злится сейчас, должно быть.
Или торжествует. Он, по-моему, из такой породы людей. Звонит, вероятно, уже
по всем телефонам: "Говорил я, предупреждал... а он даже слушать не хотел.
Прогнал. Вот и довоевался..."

Можно, конечно, прорваться сейчас к своим. Но к чему это приведет? Сопку
потеряем и черта с два уже получим. Сидеть без дела, отстреливаться - тоже
глупо. Но не будут же наши лежать там, на той стороне оврага, сложа руки. И
третьему батальону сейчас самый раз начать действовать, отрезать мост и
соединяться с нами.

Дня на два боеприпасов у нас хватит. Даже если все время придется
отражать атаки. Почти весь вчерашний день наши пулеметы нарочно молчали,
патроны экономили. Гранаты тоже есть. Людей вот только маловато. И все на
пятачке. От мин немецких отбоя не будет.