Сердце". Он действительно похож на замок. Он стоит над самым обрывом, весь
в башенках, окруженный подпорными стенками с бойницами, несимметричный, с
маленьким двориком, таинственными лестницами, какими-то ходами,
переходами.
прилепившуюся к дому горку. С горки виден Подол со всеми его фабриками,
элеваторами, церквушками, виден Днепр, железнодорожный мост, дальние
вышгородские леса.
Валя часто приходила сюда, играла здесь с мальчишками в "рыцарей и
разбойников", пускала вместе с ними змеев.
как всегда, что-то напутал, хотя сидел над расписанием целую неделю, и
вторые два часа оказалось проводить не с кем.
свою комнату. Она в ней только ночевала, остальное время возилась с
блейбмановскими младенцами, помогала Марфе Даниловне в хозяйстве, часто у
Ковровых и обедала.
- давно здесь не была.
накинутом на плечи платке сидела на табуретке и читала книгу. Маленькая
девочка в беленькой шапочке на пуговках играла рядом в куклы. Мать, - а
может быть, бабушка, - наклонясь, сказала ей что-то. Девочка подбежала к
Вале и спросила, который час. Валя ответила, но девочка захотела сама
посмотреть на часы. Ей очень не понравилось, что цифры на часах римские;
дома у них есть часы, так там цифры настоящие, а сами часы в виде
маленького домика, и вверху в домике сидит совсем уже маленькая кукушка,
но сейчас она в отпуску и не кукует. Так они разговаривали, пока девочка
вдруг не спохватилась и не убежала. Уже пробежав несколько шагов, вдруг
обернулась и сказала "спасибо".
мальчик. Бегал бы так же по горке и, как все мальчишки, не слушался бы ее.
А может, и слушался бы. Толя Калашников, командир взвода противотанкового
дивизиона, ее слушался. Он, гроза всех артиллеристов, при Вале смущался,
сопел и, краснея, дарил ей какие-то особенные кинжалы с цветными ручками.
Это было года три тому назад. Ей было тогда двадцать лет, она ходила в
белой мохнатой ушанке, с "вальтером" на боку, и ей очень нравилось, что
такой вот большой и сильный Толя при ней теряется и не знает, что сказать.
месяц, когда она думала только о нем, - о нем и о Шуре. Она пыталась себе
представить ее. Какая она? Сколько ей лет? Какие у нее глаза? Вале
почему-то казалось, что она маленькая, с ямочками на щеках, хохотунья.
Валя не выдержала и спросила. Это было вчера. Николай сидел на валике
дивана, закинув руки за голову, и грыз мундштук. Она - рядом, поджав под
себя ноги, смотрела на его круглую, коротко стриженную голову, на широкий,
горьковский, как говорила мама, нос, на маленький мундштучок, который он
перебрасывал из одного угла губ в другой. "Спросить или не спросить?" Она
спросила.
ладонь.
надо?
подумала. Вместо ответа он положил свою круглую, колючую, теплую голову к
ней на колени. Так ничего и не сказал.
кирпичей ворота, стали забивать голы. Мяч часто скатывался с горки вниз, и
ребята, препираясь и обвиняя друг друга, спускались за ним и карабкались
потом наверх, цепляясь за кусты.
еще готовиться к вечерним лекциям.
сообщения. Вероятно, о Японии. И, так же как в первые дни мая, когда на
углах так же стояли и ждали сообщения о мире, никакого сообщения не было:
передавали обзор "Комсомольской правды".
перед его уходом, но не вышло, не смогла. Всю ночь лежала и думала. В
институт он не пришел. Она даже в его аудиторию заглянула - его не было.
Значит, завтра.
ней больше не приходил.
привычке она там все еще оставляла ключ. Его не было. Валя почувствовала,
как у нее вдруг забилось сердце. Она сделала несколько шагов и вошла в
комнату - дверь была не заперта.
полу стояла пепельница, набитая окурками. Он не слышал, как она вошла.
приоткрыл рот, как будто хотел что-то сказать, но, увидев ее лицо, ничего
не сказал. Молча, как будто спрашивая, смотрел на Валю.
стоящий рядом с ней.
растерла его между ладонями. Николай тоже подошел и тоже сорвал листок.
Год тому назад они так же стояли на этом балконе, и Валя так же срывала
листья. Только тогда был вечер, недавно прошел дождик, пахло свежей землей
и отцветающим табаком, и из комнаты доносился грохочущий Яшкин хохот.
Сейчас кругом тихо. Только изредка доносится детский писк из Бэлочкиной
комнаты.
поговорить, а попросить об одном одолжении.
сторону. Она вдруг чувствует, что не находит слов.
спички, закуривает, делает несколько затяжек. Опять закружилась голова,
как в тот раз...
общем, не приходи больше. Не надо. - И помолчав: - Мне это неприятно.
падают на тротуар.
по комнате, как скрипят половицы. В глубине квартиры хлопает дверь.
лицом в подушку.
15
кто попал на него прямо с фронта или почти прямо с фронта.
Необычная обстановка, непривычные люди - профессора и преподаватели, с
которыми не знаешь, как держаться, книги, в которых ничего не понимаешь,
логарифмы, интегралы, абсциссы, дифференциалы - сам черт ногу сломит! И
многие бросают. Не выдерживают и бросают...
Напротив, ему было труднее, чем очень многим. Но, может быть, именно эта
трудность и была как раз так необходима ему сейчас.
восемь начинаются лекции, в три кончаются. Вечером иногда бывают семинары,
- правда, не часто: два, а то и один раз в неделю. Кроме того, надо
готовиться к следующему дню, еще три-четыре часа просидеть над книжкой и
ложиться в два-три, иногда даже в четыре часа ночи. На первых лекциях
Николай часто засыпал. Преподаватель о чем-то говорит, Николай слушает и
дремлет; потом вдруг видит, что ребята над ним смеются. Впрочем, они тоже
часто засыпают. Получается как на фронте - больше всего хочется спать.
Трудно сидеть за партой - в институте почему-то не столы, а узенькие
школьные парты, ноги все время во что-то упираются. Трудно следить за тем,
что говорит и пишет на доске преподаватель. Еще труднее все это
записывать, а потом дома разбирать.
Николаев Андрей
Земляной Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Майер Стефани
Корнев Павел