Сначала он измерил у нее давление, которое оказалось как нельзя более
нормальным. Пульс у нее был ровный, 72 удара в минуту. Он осмотрел ее ногти
на руках, потом заглянул в глаза. Реакция Штелльвага была нормальной, так
же, как и реакция Грефа и Мебиуса. Он поставил стул за ней и сзади обхватил
пальцами ее шею, велев ей сделать глубокий вдох. Присмотрелся и к ее зубам,
заглянул в горло, натянул кожу на щеках, отметив чуть ослабленную упругость.
А когда он стоял близко к ней, его вдруг овеял запах ее тела и волос -
аромат шалфея, полыни и мяты. Еще раз он склонил лицо к ее волосам, чтобы
убедиться в том, не обманывает ли его обоняние, но он слишком хорошо знал
аромат сушеных целебных трав.
- Ты пахнешь лугом, - сказал он удивленно.
- Вчера, как он меня начал бить, я убежала из дому и спала на сене в
хлеву. А наше сено - с того луга возле вас, в нем полно трав. - Шалфей,
мята, полынь, - поддакнул он.
- А больше всего мятлика и хвоща, - она подняла к доктору свое лицо, в
глазах уже не было печали, только удивление, что доктор так хорошо знает их
луг возле озера. И она вздохнула с облегчением, потому что раз доктор знает
луг, то, может быть, изучит ее тело так же подробно.
Она аккуратно укладывала свои вещи на вертящемся табуретике. Кофту,
рубаху, вышитую крестиком, широкую и длинную юбку из черной шерстяной
материи, зеленоватые, вязанные крючком колготки, которые заменяли ей и
трусики. Тело у нее было розоватое, с золотыми веснушками на полных плечах,
грудная клетка высокая, груди большие, немного обвисшие от своей тяжести,
соски маленькие, с узким кружком со слабой пигментацией, как это обычно
бывает у женщин, которые еще не рожали. Диафрагмо-реберный угол был близок к
прямому, плечи широкие, а когда она взошла на весы, стали заметны большие,
выпуклые ягодицы. Даже на глазок ширина бедер была большей, чем ширина плеч,
и это означало, что она может родить ребенка без всяких трудностей. Волосы
на лоне были черными и густыми, а волос вокруг сосков, на груди и на животе
он не увидел.
- Ты весишь на три килограмма больше, чем надо, - сказал он, делая вид,
что не замечает на ее спине длинных, почти черных кровоподтеков. Это было
обычное дело в этих краях, у других были синяки на грудях, на шее, на
животе.
Небольшой излишек веса он определил по системе Лоренца, но не скрывал
от себя, что предпочитает женщин полных, и для собственного употребления
принимал систему Брокка. Он не велел ей сразу сойти с весов, а отступил на
шаг и еще минутку любовался ее задом, глубоким врезом талии и формой таза.
Удивлялся нежному закруглению низа ягодиц и удивительно худым бедрам,
сужающимся до коленных суставов, лодыжкам, не слишком выступающим, и тонким
голеням над большими, с заметно обозначенным подъемом, стопами. Ее волосы
снова красновато поблескивали, и часть своего блеска отдавали спине, выделяя
круглые ямки над ягодицами, пронизывая тело чудесным розовым оттенком. Такое
тело было у его жены, Ханны Радек, но он подумал об этом только мельком,
потому что за долгие годы привык во время осмотра умещать свои мысли в русло
врачебной рутины.
Он указал ей на кожаный топчан, чтобы она села. Она не прикрыла руками
лона, как иногда делали у него другие молодые женщины. Ее собственная
нагота, казалось, была любопытна для нее самой. Впрочем, она смотрела не на
доктора, а только на свои груди, живот и лоно, будто бы в первый раз в
блеске электрического света видела свое нагое тело и верила, что через
минуту она найдет в себе перегородку, которая закрывает в ней путь для
семени.
Выстукивая ее согнутым пальцем, он определил границы прилегания легких
к грудной клетке, потом приложил ухо к ее спине, чтобы послушать шум
дыхания. Она задрожала, когда он коснулся ее своей целодневной щетиной, но
дрожь тотчас же прошла. Она послушно дышала, то легче, то глубже, кашлянула
несколько раз. Теперь он велел ей лечь на простыню кушетки. Установил
границы приглушения относительного и безусловного, исследовал тоны сердца,
громкость,
ритмичность, звучность, соотношение промежутков между ударами. Немного
дольше, чем это было необходимо, прижимал щекой приплюснутую, но по-прежнему
выпуклую левую грудь, бессознательно получая удовольствие от тепла ее тела и
аромата кожи, едва уловимого запаха пота и овечьей шерсти, который перенесся
с ее кофты и будто бы впитался в тело.
У него были холодные кончики пальцев, и она снова вздрогнула, когда он
начал ощупывать ее девический твердый живот. Желудок, печень, область
желчного пузыря, поджелудочной железы, толстой кишки - нигде ни малейшей
болезненности или увеличения.
Его ладони и пальцы путешествовали по вечным лекарским дорогам,
углублялись в них, чувствуя упругость молодого тела и чудную гладкость кожи,
без малейшего изъяна, родинки или нароста. Концы его пальцев разогрелись, и
он внезапно почувствовал тепло где-то внутри себя, будто бы в самом сердце.
- У тебя красивое тело, Юстына, - сказал он тихо, перемещая свою ладонь с
шершавого от волос лона на небольшую выпуклость живота и задерживая ее возле
глубокой ямки небрежно отрезанной пуповины.
Она приподняла голову с маленькой подушки и посмотрела на свой живот,
на ладонь доктора с длинными, немного раздвинутыми в эту минуту пальцами,
похожую на белую звезду.
- Мало у кого из женщин такое красивое, гладкое, розовое тело, как у
тебя. Дымитр не должен тебя бить. Ты сотворена для ласк.
Голова ее упала на подушку. Она смотрела в потолок, губы ее раскрылись
в улыбке, более смелой, чем до тех пор, даже блеснули крупные зубы.
- Знаю. Потому что я люблю, когда меня трогают. Дала бы заласкать себя
до смерти. - Он почувствовал ладонью, что она беззвучно засмеялась. Минуту
спустя она добавила в задумчивости:
- Но любовь должна дать плод. А из меня все вытекает. Каждое утро у
меня мокрые бедра.
- Ты здорова, - сухо сказал он и встал с кушетки.
Она поняла эти слова как приказ одеваться. Рывком села. Ее глаза
потемнели от гнева, а рот стиснулся в узкую щелочку.
- Я принесла вам петуха и полную корзинку яиц. Все из меня вытекает. Я
- как пустое дупло!
В первый раз она повысила голос. Его неприятно поразило то, что он дал
себя обмануть. Она покорила его своей мягкой певучестью, а сейчас он как
будто бы увидел в ней кого-то другого. Визгливую деревенскую женщину,
охваченную единственным чувством - жаждой материнства.
Он был зол на себя за слова о том, что она была сотворена для ласк.
Если уж по правде, то ни одна женщина не сотворена для ласк. Все, что он
когда-либо о них узнал, говорило, что они были прежде всего самками
человеческой породы, у которых каждый орган был подчинен одной цели:
оплодотворению, беременности, выкармливанию новорожденного. Если и были у
них еще какие-либо функции - учить в школах, управлять, писать стихи, - все
это было уже вне круга интересов гинекологии. И если даже были правы те, кто
говорил, что наслаждение, переживаемое с мужчиной, отличает человеческую
самку от самки обезьяны, то правдой было и то, что сперматозоид оплодотворял
яйцеклетку без чьего-либо понимания, без ласк и без переживаемого
наслаждения.
- Там - кресло, - он вынул из шкафа резиновые перчатки. Неизвестно
почему, но вдруг ему захотелось, чтобы она увидела в нем мужчину,
застыдилась бы его хотя бы на миг, а ему пришлось бы побеждать ее женский
стыд. Но она была неудержима в стремлении открыть замкнутые ворота, ведущие
внутрь. Впрочем, откуда ему было знать, сколько прошло ночных часов, прежде
чем она решилась прийти к нему, хотя и знала, что должна будет раздеться и
показать чужому мужчине себя изнутри. Может быть, тысячи раз переживала она
свой стыд, пряча лицо в подушку от ударов Дымитрова кулака и животом
прижимаясь к сеннику?
Половые органы ее были хорошо развитыми, малые срамные губы -
выпуклыми, розовато-красными, и только клитор, когда он прикоснулся к нему
пальцами, вызвал реакцию легкой боли. Он подумал, что тот петух на балке не
был так уж невинен, как она о том рассказывала, что он являлся не только во
снах, но и в мечтах, успокаивал ее страсть и тоску. Два пальца в резиновой
перчатке он засунул ей во влагалище, а левую руку положил на живот, над
лонным сочленением. Передвинул пальцы вправо, потом влево, исследуя
состояние труб и яичников, потом с помощью зеркала осмотрел шейку матки. Она
была без эрозий и новообразований, матка - без загиба кзади, безболезненная,
в чем он, подвигав ею, убедился.
В какое-то мгновение он почувствовал на себе взгляд Юстыны, посмотрел
на нее и увидел на ее губах легкую улыбку, которая показалась ему
триумфальной, будто бы она одержала над собой или над ним какую-то только ей
одной известную победу. Заметив, что он посмотрел на нее, она прикрыла глаза
и теперь смотрела на него из-под прищуренных ресниц, неподвижно и властно,
будто бы, познав тайну ее тела, он стал одновременно ее собственностью. Но
это было короткое, мимолетное впечатление, которое он отбросил.
- Одевайся. Ты здорова и можешь иметь детей, - сказал он коротко,
снимая перчатку.
Он не был в состоянии проверить, проходимы ли трубы. Такого рода
исследования необходимо проводить в специализированной клинике -
сальпометрография, биопсия шейки матки, лепарископия и много других сложных
действий, большинство которых могло быть небезопасными для здоровья, и
прибегать к ним можно было только в случае необходимости. А эта только два
года жила с мужчиной. Впрочем, разве не говорит статистика, что только в
сорока случаях из ста вина за отсутствие ребенка лежит на женщине? Всегда,
прежде чем направить женщину на долгие и мучительные исследования,
необходимо было подвергнуть исследованию мужчину, что было просто и легко.
- Я не нашел у тебя ничего такого, отчего ты не могла бы иметь ребенка,
сказал, снова усаживаясь за стол. - Завтра или послезавтра пришли ко мне
своего мужа. Я дам ему направление в больницу, где исследуют его семя. Ему
показалось, что она его не поняла. - Пришли ко мне Дымитра, - повторил он. -
Дымитра? - удивилась она, застегивая пуговки кофты. - Я ведь тебе объясняю,
Березин Федор
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман
Пехов Алексей
Каргалов Вадим
Корнев Павел