Дружбы народов педагогического института, с сентября приступила к работе в
школе -- учителем начальных классов. Три месяца жили "как придется", потом
им предложили квартиру, как принято говорить, "на подселение".
Казалось бы -- опять теснота, несвобода? Ничего подобного. Считаю, что годы
в этом, по сути дела, общежитии были самые радостные для нас на Севере.
поговорка есть... Вот приблизительный перевод: "Пока брат до меня доберется,
сосед успеет кружку воды подать".
западной Украины, другая из Башкирии, и мы... Абсолютная взаимовыручка: дети
"общие", покупки делали на всех... Бывало так. Одна семья смотрит за детьми
(все детишки были еще маленькие), две другие пары взрослых могут отдохнуть
-- кто в Доме культуры, кто в гостях.
как улей: планировали сценарий, разрабатывали меню, которое состояло из
"региональных" блюд, готовили. Потом веселились, пели песни на разных
языках, танцевали...
квартира выполняла роль доктора. Единственно чего не знали, так это ссор и
обид. Некоторым в такое трудно поверить. Общепринятый образ коммуналки --
склоки, противоречия, зависть... А мы вот, когда через пять лет нас
расселили по собственным квартирам, ревели. И знаете, какими словами мы,
женщины, причитали? Сейчас это воспоминание вызывает улыбку... Плачем,
понимаем, уходит нечто очень важное, а не знаем, что говорить, наверное
потому, что никогда до этого не формулировали для себя, чем была для нас эта
общая квартира, эта дружная жизнь в ней... Так вот, сквозь слезы и говорим
друг другу: "Ну как же мы теперь будем праздники справлять?!..." Наверное,
мы чувствовали, что лишаемся как раз-таки будней, которые стали для нас как
праздники...
улетучились, как только директор школы взяла в руки мое заявление и спросила
материнским голосом: "У вас ложки, вилки, посуда есть на первое время? А
картошка?..." Я поняла, что попала в коллектив, где на первом месте человек,
а потом уже преподаватель или ученик.
Снегурочка -- переодетые директор школы и завуч! Мы были так тронуты...
Примета: какова встреча Нового года, таким ему и быть. Мне кажется, в ночь с
восемьдесят третьего на восемьдесят четвертый эта примета "сработала" не на
грядущие триста шестьдесят пять дней, а на всю мою северную жизнь. Я
по-прежнему с хорошими людьми, с друзьями.
момент открытия -- самое высокое. Обитателям "новой" хотелось верить, что
это символично. Вера основывалась на контрасте: с парадного крыльца
открывался вид на белесый пустырь, утыканный редкими желтыми лиственницами,
справа основной поселок, деревянные общежития, а сзади -- пьяные ряды
балков, в лохмотьях черной изоленты и рубероида, неистребимой, как еще
недавно казалось, и вездесущей "Нахаловки".
утверждает Любовь Султановна. -- Это я по детям видела: он был им родной --
да, да, такие маленькие, но это уже были "настоящие" пангодинцы, многие
здесь родились. А родина ведь не бывает плохой!
признаюсь, ждала от них первых слов, думала: какими они будут? -- и вдруг
один малыш ко мне обращается: тетя!... -- именно так и сказал, губастенький
такой, чмяк-чмяк, -- тетя, а можно мы парты от окон отодвинем, чтобы всем
удобно было на Пангоды смотреть? Я тогда поняла, что мне необходимо здесь
прожить еще не месяц и не год, чтобы до конца понять этих маленьких
посельчан, чтобы я вот так же хотела смотреть в это окно... Конечно, мы так
и сделали, потеснили парты. И все подошли к подоконникам и любовались их --
и уже в определенной степени моими тоже -- Пангодами, весь первый урок. Они
рассказали, кто где живет, играет, где папы и мамы работают... Так
совершилось мое знакомство с моими первыми детьми. И с Пангодами -- видом
сверху.
несимметрично, -- с широким проходом к окну.
место только для меня и моего мужа -- рай-родина. Для вас, -- Шебзухова,
улыбнувшись, кивнула в мою сторону, -- и моих детей, да, это так, увы,
Кавказ -- экзотика. А их родина...
Я еще некоторое время наблюдал за ней, уже находящейся во власти грядущего
урока и еще надеялся, что она, может, непроизвольно, закончит свое движение
рукой в сторону окна, которое, казалось, так уверенно началось вместе со
словами: "Их родина..."
пионерлагерное детство, пение у костра, мечты о земном рае... (А рай,
оказывается, был рядом.) Странно, мне подумалось, собираюсь писать о
Пангодах, для этого и слушал вполне прозаическую историю, а оказался
вследствие этого во власти детских собственных воспоминаний. И выводы с
претензией на философские обобщения: рай это не то место, где живут после
смерти, а то, где прошло детство. Впрочем, это наверняка было известно еще
до нашей эры, поэтому моя "находка" -- банальность. Поэтому я верю, что
Пангоды моих детей (ведь у них, я надеюсь, есть детство) -- в этом смысле,
не исключение. "Рай-да!..."
БАРД
на гвоздике. Она притягивает, она похожа на человека. Она живая? Он подходит
и трогает желтое пыльное тело. Оно шуршит. Саша осторожно хлопает по нему
ладошкой -- в ответ: бук-бук-бук!...
нужную гитару на синичку в красивой клетке. Ему сказали, что синичка будет
петь. Она прыгала по клетке и не пела.
клетку, выскочил на улицу, распахнул плетеную дверцу... Почему-то
представилась запертая в темном чулане бесструнная гитара.
гитара в чулан, а птица, живая, -- туда, где она родилась...
не повторяется и все нужно делать сразу и хорошо... И еще они говорили:
случается, что обстоятельства бывают выше сил человека -- и в этом случае
нельзя опускать руки, а стараться вопреки всему правильно жить и надеяться
на лучшее.
может быть именно это их спасло от депортации 1941 года, от чаши, которую в
полной мере пришлось испить другим деду и бабке, также носившим немецкую
фамилию, но проживавшим в Поволжье, в городе Энгельсе.
детей и поехала к нему, без вины виноватому, в Далекую Сибирь. Можно было
поступить иначе? Можно: сменить фамилию себе и детям, стереть с себя печать
изгоев, неблагонадежных, стать "как все". Так делали. И очень многие...
проработала с мужем на лесосплаве. В пятидесятых годах, когда с них сняли
клеймо спецпереселенцев, они сели в поезд и поехали на запад, поближе к
родине, к Волге. Не доехали, осели в Башкирии, навсегда.
Купить этот популярный среди молодежи инструмент в конце шестидесятых
оказалось делом непростым. Хорошие были безумно дороги, а простые,
"уличные", семирублевые, быстро раскупали.
музыкальное образование в Ленинграде, но карьеры на этом поприще не сделал.
Подрабатывал исполнением на культурных мероприятиях города, на свадьбах. Как
только дед узнал о внуковой печали, не раздумывая подарил ему свою старую
гитару. Он же и стал Саше первым учителем музыки.
котором проживали Ульрихи. Однажды вечером, как обычно, он возвращался с
гитарой домой. В темном переулке дорогу преградили несколько взрослых
парней: лакированные туфли лодочкой, брюки клеш, каракулевые фуражки. Саша
узнал в одном из них грозу района Юру Прыткого, "баклана" и вора. Конец
Громыко Ольга
Шилова Юлия
Ларссон Стиг
Маккарти Кормак
Свержин Владимир
Орловский Гай Юлий