16
нас". Что это? Где он? Вынос. Выносят. Надо проснуться. Он в
шестом часу утра повалился одетый на этот диван. Наверное у
него жар. Сейчас его ищут по всему дому, и никто не
догадается, что он в библиотеке спит-не проснется в дальнем
углу, за высокими книжными полками, доходящими до потолка.
Начался вынос, Маркелу надо тащить вниз на улицу венки, а он
не может доискаться Юры, да вдобавок еще застрял в спальне,
где венки сложены горою, потому что дверь из нее придерживает
открывшаяся дверца гардероба и не дает Маркелу выйти.
препятствием и сбегает с несколькими венками вниз по лестнице.
веянием проволакивается по переулку и остается в нем, как
будто провели мягким страусовым пером по воздуху, и все
качается: венки и встречные, головы лошадей с султанами,
отлетающее кадило на цепочке в руке священника, белая земля
под ногами.
его за плечо доискавшаяся его Шура Шлезингер. -- Что с тобой?
Выносят. Ты с нами?
17
ногу, теснее сдвинулись в две шеренги. Колыхнулись и чуть-чуть
переместились похоронные дроги одноколка с венками, карета
Крюгеров.
заплаканная Шура Шлезингер и, подняв отсыревшую от слез вуаль,
скользнула испытующим взором вдоль линии извозчиков. Отыскав в
их ряду носильщиков из бюро, она кивком подозвала их к себе и
скрылась с ними в церкви. Из церкви валило все больше народу.
вынула, бедняжка, далекий билет.
смотрел, слезы градом, сморкается, так бы и съел. А рядом муж.
кладбище. В этот день отдало после сильных морозов. День был
полон недвижной тяжести, день отпустившего мороза и отошедшей
жизни, день, самой природой как бы созданный для погребения.
Погрязневший снег словно просвечивал сквозь наброшенный креп,
из-за оград смотрели темные, как серебро с чернью, мокрые елки
и походили на траур.
Николаевны. Юра последние годы совсем не попадал на
материнскую могилу. "Мамочка", -- посмотрев издали в ту
сторону, прошептал он почти губами тех лет.
дорожкам, уклончивые извивы которых плохо согласовались со
скорбной размеренностью их шага. Александр Александрович вел
под руку Тоню. За ними следовали Крюгеры. Тоне очень шел
траур.
лохматился иней, бородатый, как плесень. В дальнем углу
монастырского двора от стены к стене были протянуты веревки с
развешенным для сушки стираным бельем -- рубашки с тяжелыми,
набрякшими рукавами, скатерти персикового цвета, кривые, плохо
выжатые простыни. Юра вгляделся в ту сторону и понял, что это
то место на монастырской земле, где тогда бушевала вьюга,
измененное новыми постройками.
останавливаясь и их поджидая. В ответ на опустошение,
произведенное смертью в этом медленно шагавшем сзади обществе,
ему с непреодолимостью, с какою вода, крутя воронки,
устремляется в глубину, хотелось мечтать и думать, трудиться
над формами, производить красоту. Сейчас, как никогда, ему
было ясно, что искусство всегда, не переставая, занято двумя
вещами. Оно неотступно размышляет о смерти и неотступно творит
этим жизнь. Большое, истинное искусство, то, которое
называется Откровением Иоанна, и то, которое его дописывает.
исчезнет с семейного и университетского горизонта и в свои
заупокойные строки по Анне Ивановне вставит все, что ему к той
минуте подвер нется, все случайное, что ему подсунет жизнь:
две-три лучших отличительных черты покойной; образ Тони в
трауре; несколько уличных наблюдений по пути назад с кладбища;
стираное белье на том месте, где давно когда-то ночью завывала
вьюга и он плакал маленьким.
* Часть четвертая. НАЗРЕВШИЕ НЕИЗБЕЖНОСТИ *
1
Семеновны. Вокруг нее шептались Свентицкие, доктор Дроков,
прислуга.
середине длинной анфилады комнат, в маленькой гостиной, горела
на стене тусклая лампа, бросая свет вперед и назад вдоль этого
сквозного, в одну линию вытянутого ряда.
злыми и решительными шагами расхаживал Виктор Ипполитович. Он
то заглядывал в спальню, осведомляясь, что там делается, то
направлялся в противоположный конец дома и мимо елки с
серебряными бусами доходил до столовой, где стол ломился под
нетронутым угощением и зеленые винные бокалы позвякивали,
когда за окном по улице проезжала карета или по скатерти между
тарелок прошмыгивал мышонок.
его груди. Какой скандал и безобразие! Он был в бешенстве. Его
положение было в опасности. Случай подрывал его репутацию.
Надо было любой ценой, пока не поздно, предупредить, пресечь
сплетни, а если весть уже распространилась, замять, затушить
слухи при самом возникновении. Кроме того, он снова испытал,
до чего неотразима эта отчаянная, сумасшедшая девушка. Сразу
было видно, что она не как все. В ней всегда было что-то
необыкновенное. Однако как чувствительно и непоправимо,
по-видимому, исковеркал он ее жизнь! Как она мечется, как все
время восстает и бунтует в стремлении переделать судьбу
по-своему и начать существовать сызнова.
снять ей комнату, но ни в коем случае не трогать ее, напротив,
совершенно устраниться, отойти в сторону, чтобы не бросать
тени, а то вот ведь она какая, еще что-нибудь выкинет, чего
доброго!
погладят. Закон не дремлет. Еще ночь и не прошло двух часов с
той минуты, как разыгралась эта история, а уже два раза
являлись из полиции, и Комаровский выходил на кухню для
объяснения с околоточным и все улаживал.
доказательства, что Лара целилась в него, а не в Корнакова. Но
и этим дело не ограничится. Часть ответственности будет с Лары
снята, но она будет подлежать судебному преследованию за
оставшуюся часть.
дело будет возбуждено, достанет заключение психиатрической
экспертизы о невменяемости Лары в момент совершения покушения
и добьется прекращения дела.
прошла. Полосы света стали шнырять из комнаты в комнату,
заглядывая под столы и диваны, как воры или ломбардные
оценщики.
лучше, Комаровский от Свентицких поехал к своей знакомой,
юристке и жене политического эмигранта Руфине Онисимовне
Войт-Войтковской. Квартира в восемь комнат была теперь выше ее
потребностей и ей не по средствам. Она сдавала внаймы две
комнаты. Одну из них, недавно освободившуюся, Комаровский снял
Шилова Юлия
Маккарти Кормак
Прозоров Александр
Корнев Павел
Суворов Виктор
Прозоров Александр