Чтение 35–й страницы книги ~Пером и шпагой~

проделывать чудовищный маневр, широко раскидывая хвосты обозов и
артиллерийских парков. В вагенбурге была костоломная давка: передние
колеса одной фуры цеплялись за задние колеса другой повозки.
Во мраке ночи, как дятлы, неустанно постукивали топоры: саперы
наводили мост через Прегель. Австрийский наблюдатель при ставке Апраксина,
фельдмаршал-лейтенант барон Сент-Андре, разъезжал по лагерю через боевые
порядки, всем недовольный: здесь не так.., тут криво стоят.., там слишком
ровно!
Проведя всю ночь под ружьем, войска еще продолжали разворот своих
флангов, когда вдруг кто-то крикнул:
- Братцы! Гляди-кась... Кудыть его занесло? Армия приумолкла. На
опушку Норкиттенского леса, пронизанную легким туманцем, выехал
молоденький прусский трубач. Да столь смело выехал, будто русские ему
нипочем! Солнце уже всходило, и все видели, как ярко горят петушиные
одежды трубача. Вот он приосанился в седле. Неторопливо продул мундштук. И
приставил горн к губам...
До русского лагеря донесся боевой призыв меди:
- Тра-та-рра-ррра-а!
И сразу - без вскрика! - рванулись пруссаки из леса.
Бегом. Со штыками наперевес.
Быстро и напористо они разом опрокинули два полка - Нарвский и 2-й
Гренадерский.
Удар пришелся на дивизию генерал-аншефа Василия Абрамовича Лопухина.
Пруссаки уже ворвались в обозный вагенбург. Лопухин обнажил шпагу и,
вскочив на телегу, дрался люто и яростно, пока его не свалили три прусские
пули.
Кто-то из солдат схватил генерал-аншефа за ноги, потащил старика
прочь из плена - подальше от позора. Седая голова ветерана билась об кочки
болота.
- Честь, - хрипел старый Лопухин, - честь спасайте... И на запавших
губах генерал-аншефа лопались розовые кровавые пузыри.
Так бесславно и гибло началось первое сражение русских в этой великой
войне с Фридрихом.

ГРОСС-ЕГЕРСДОРФ

Официанты еще не успели расставить посуду для завтрака фельдмаршала,
когда загремели пушки, и в шатры Великого Могола (эти роскошные палаты из
шелка, устланные коврами) ворвался бригадир Матвей Толстой.
- Жрать, что ли, нужда пришла? - заорал он. - Пруссаки уже Егерсдорф
прошли.., конница ихняя прет через поле!
Апраксин верхом вымахал на холм, где стояла батарея Степана Тютчева;
сопровождали фельдмаршала три человека - Фермер, Ливен и Веймарн. Все было
так: пруссаки заняли гросс-егерсдорфское поле и уже колотили русских столь
крепко, что летели прочь куда голова, а куда шапка! Апраксин тут стал
плакать, приговаривая:
- Солдатиков-то моих - ай, ай! - как убивают. Господи, помоги мне,
грешному. - И спросил у свиты:
- Делать-то мне что?
Фермер на это сказал:
- Маршировать! Ливен сказал:
- Но придержаться! Веймарн сказал:
- Конечно!
К ним подошел майор Тютчев - бледный, точный, опасный:
- Ваше превосходительство, уйдите сейчас подалее. Бугор сей -
батарейный, а я залфировать ядрами учиняю... Апраксин вернулся в шатер,
который уже рвали шальные пули. Прислонив иконку к ножке походного стола,
он отбивал поклоны:
- ...от страха нощнаго, и от стрелы, летящия во дни. От вещи, во тьме
к нам приходящия!
Ржали испуганные кони, неслась отборная брань, трещали телеги. Под
флагом ставки сейчас копилась вся наемная нечисть: Мантейфели, Бисмарки,
Бюлловы и Геринги; здесь же крутился и барон Карл Иероним Мюнхгаузен - тот
самый, известный враль, о котором написана книга и который сам писал
книги...
Перебивая немецкую речь, в нее вплетались слова псалма, который читал
фельдмаршал:
- ..да не преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска
наступиши...
Но пока Апраксин бездействовал, войска его - кровоточа под пулями и
ядрами - продолжали маневр, разворачиваясь для боя. Мордуя лошадей,
вытаскивая из грязи пушки, артиллерия силилась выбиться из путаницы
обозов, чтобы занять позицию. Где-то вдали виднелись красные черепицы
прусских деревень - Удербален, Даунелькен и Мешулине...
Ганс фон Левальд - строго по плану - бросил войска.
- Это нетрудно, - сказал он своим генералам. - Русские уже растоптаны
нашим первым натиском. Вы только разотрите их в грязи, чтобы они сами себя
не узнали!
Запели горны, затрещали барабаны - пруссаки дружно обрушились на
левый фланг. Здесь русский авангард встретил немцев "новинкой": широко
разъятые, будто пасти бегемотов, жерла секретных шуваловских гаубиц
жахнули картечью.
Ражие прусские драгуны покатились из седел.
- Пусть сомкнут ряды, - велел Левальд, - и повторят!
- Пали! - отозвались русские, и снова заплясали лошади, лягая
копытами раненых, волоча в стременах убитых...
Пруссаки откатились под защиту сосен Норкиттенского леса. Батарея
майора Тютчева, вся в огне, уже наполовину выбитая, стояла насмерть... Тут
прискакал гонец с приказом:
- Пушкам майора Тютчева отходить.., с отрядом Фермера!
- Тому не бывать, - отвечал Тютчев. И не ушел.
Жаром обдало затылок майору: это сзади дохнула загнанная лошадь. А на
лошади - сам генерал Фермор.
- Мерзавец! - наступал он конем на майора. - Сейчас же на передки и -
следом за мной... Оставь этот бугор! Тютчев поднял лицо, искаженное в
бесстрашии:
- Прошу передать фельдмаршалу, что исполнять приказа не стану. Утащи
я отсель пушки свои - фланг обнажится... Пали, ребята, я в ответе!
Майор Тютчев нарушил присягу, но поступил по совести; сейчас только
его батарея (единственная) сдерживала натиск прусской лавины. А ведь по
"Регламенту воинскому" следовало Тютчева после боя расстрелять другим в
назидание.
- Пали! - кричал Тютчев, весь в дыму и грохоте. - Ежели меня убьют
чужие - тогда и свои не расстреляют!
В центре же русского лагеря, насквозь пронизанного пулями, еще
продолжалась бестолочь:
- Обозы, обозы вертай за ручей...
- Куда прешься, безлошадный?
- Ярославцы, обедня вам с матерью, не лезь сюды!
- Ай-ай, убили меня.., убили...
- Конницу пропусти, конницу!..
- Рязанцы, не напирай...
20 тысяч рекрутов, еще не обстрелянных, и 15 тысяч человек больных -
эти 35 тысяч, не принимавшие участия в бое, висли сейчас камнями на шее
ветеранов. И надо всем хаосом телег, людских голов, задранных оглобель и
пушек верблюды гордо несли свои головы, рассыпая в сумятицу боя
презрительные желтые плевки.
Убит еще один генерал - Иван Зыбин (из лужских дворян).
Пал замертво храбрый бригадир Василий Капнист (остался после него
сиротой в колыбели сын - будущий поэт России).
Израненные русские войска - с воплями и матерщиной - отступили перед
натиском... Они отступили!

***

- Через полчаса я буду пировать под шатрами Великого Могола, - сказал
фон Левальд. - Принц Голштинский, слава - на кончике вашей шпаги... Вбейте
же клин в русское полено и разбросайте щепки по полю!
Принц вскочил на коня и налетел своей конницей на русские ряды "с
такой фурией (заявляет очевидец), что и описать невозможно". Принц
Голштинский смял казаков и гусар, но.., напоролся на 2-й Московский полк.
Москвичи так ему поддали, что "с фурией" (которую я тоже не берусь
описать) принц турманом полетел обратно. фон Левальд увидел его у себя,
всего забрызганного кровью.
- Они разбиты! - очумело орал принц, еще весь в горячке боя. - Они
разбиты, но почему-то не хотят сложить оружие!
- Я их понимаю, - отвечал Левальд. - Они не хотят сдаваться потому
только, что бежать им некуда: ручей Ауксин брода не имеет. Зато мы
выкупаем их сразу в Прегеле!

***

В шатер к Апраксину, опираясь на саблю, вошел раненый бригадир
Племянников:
- Генерал-фельдмаршал! Прикажи выступить резерву и помереть. И мы -
помрем. Вторая дивизия повыбита. Стрелять чем не стало!
Апраксин испуганно огляделся.
- Чего стоите? - накинулся вдруг на официантов. - Собирай посуду,
вяжи ковры... Да хрусталь-то, хрусталь-то.., рази же так его кладут? Ты
его салфеточкой оберни, а затем укладывай! Не твое - так, стало быть, и