Чтение 35–й страницы книги ~Солдат и мальчик~

будет звать на помощь, они ведь убьют его.

Заплакал Васька, потерев ушибленную коленку, нащупал злосчастный
булыжник, поднял его. Прижимая к груди, поплелся обратно.

Острым детским зрением разглядел в серой мгле, как хрипят, катаясь по
земле, двое, а в стороне сидит третий и пытается встать и не может. Здорово,
видать, хрястнуло его об пень.

Васька увидел, что бандюга подмял под себя солдата, навалился грудью,
стал душить. Всхлипывая, подошел к ним, положил камень у своих ног и вытер
рукавом слезы, чтобы не мешали видеть. Поднял камень и с размаху опустил его
на голову бандита.

Тот мгновенно раскис, размяк, отвалился набок, издав гортанный звук.

Солдат встал на ноги, покачиваясь сделал несколько шагов, увидел
Ваську. Протянул ему руку, произнес только: "Бежим!"Они с треском летели
сквозь темный лес, спотыкаясь на колдобинах, на ямах, процарапываясь через
кусты. Потом замедлили бег, пошли шагом, а на подходе к детдому
остановились. Сели на землю и слова не могли сказать, задохнулись. Смотрели
друг на друга и тяжело дышали.

Тут стало видно, что наступил рассвет. Верхушки деревьев все ясней
очерчивались на фоне светлеющего неба. Звезды стерлись, повеяло сыростью.

- Останемся здесь, - предложил солдат.

- А если найдут? - шепотом спросил Васька.

- Кто? Эти? Да нет!

- Все равно страшно, - сознался он.

Собрали сухую хвою, подожгли. Поднялось пламя. Стало жарко. А ночь
будто потемнела. И небо и деревья - все сгустилось вокруг.

Васька молчал, жался к огню.

- Ты что? Заболел? - спросил солдат, приглядываясь. А у самого темный
синяк разрастался под глазом и кровяная царапина поперек щеки.

Васька шмыгнул носом, стал крутить тлеющий прутик. Спросил неуверенно:

- Дядя Андрей... А я этого... не убил?

- Кого? Бандюгу-то? - сказал тот. - Да что ты, оглушил малость.
Переживаешь?

- Не знаю, - вздохнул Васька. - Я когда шмякнул его по голове, сам
думаю: вот и он встанет сейчас, кулачищем двинет, и брызнут мои глаза в
разные стороны...

- Уж так ты это и успел подумать?

- Успел, после... Все равно я боялся его.

- Но ударил?

- А как же, - ответил негромко Васька. - А если бы тебя стукнули или
ножичком пырнули? Им это что высморкаться.

- Да-а, - протянул солдат. Засмеялся, глядя на Ваську. - Я и не понял,
зачем они подошли.

- Как же не понять? - удивился Васька. - Если двое в темноте подходят и
прикурить просят, значит, грабить начнут. У женщин они сумочки берут, часики
какие, брошки, кольца... А у мужчин часы и бумажник. Иногда раздеваться
велят, если там каракуль какой. Говорят, одну артистку прямо около своего
дома раздели, в Москве.

- А у меня-то что брать? - спросил солдат. - Я каракуля не ношу.

- Это они в темноте обмишурились. Они бы отпустили, наверное, если бы
ты объяснил.

- Я солдат, Василий. У меня объяснения простые. Мне бояться да
отступать положение не велит. Да и тебе тоже...

Васька ничего не сказал, пошел хворосту подсобирать. Хорошо, что не
видно, как покраснел. Ведь он побежал сперва. Видел дядя Андрей или не
видел, что Васька побежал?

Вернулся, подложил в костер палок, спросил:

- Как вы его... об пень-то!

- А-а... Это самооборона, - пояснил солдат. - Мы в ремеслухе
тренировались. Тут и силы много не требуется, одна механика.

- Нет, правда? - Васька даже привстал. - Вот бы научиться! У нас хмырь
есть один, он всех бьет. Он старше, с ним никто не может справиться.

- А ты пробовал?

- Я? - хихикнул Васька. - Да обо мне и речи нет. Он самых здоровых гнет
к земле. Если что ему нужно, отдай подобру, а то еще поиздевается... Вон как
Грачу "велосипед" с "балалайкой"...

Солдат подкинул сухого лапника, костер загудел, поднялся высоко,
осветив кругом кусты и деревья.

- Главное, Василий, это не сила и даже не техника, - сказал солдат. -
Урки боятся смелых. Если бы ты первый ударил этого... своего...

- Кольку Сыча, - подсказал Васька, понизив голос, и оглянулся.

- Да-да. Если бы ты первым напал на него, я уверен, что он бы
испугался.

- Нет, - произнес Васька. - Я его никогда не ударю.

- Боишься?

- Боюсь. Его все боятся.

- А Боня что ж?

- Бонифаций? Он сильный, только он не дерется. Понимает, что с Сычом
лучше не связываться. Один у нас не отдал Сычу пальто. Так Сыч его раздел
ночью, вытолкал в окно голенького и не велел появляться. Убрался, даже
воспитатели не узнали.

- А что же воспитатели у вас делают?

- Живут, - сказал Васька. - Они сами ничего не умеют. То воспитатели
новые, то ребята - попробуй узнай всех. Как на вокзале...

- Тяжело...

- Я и не говорю, что им лучше. Мы тут к одной в комнату залезли, так у
нее ни денег, ни хлеба не оказалось. Одно крошечное зеркальце. Разве это
жизнь?

- А зеркальце взяли?

- Взяли, - сказал, вздохнув, Васька.

- 24 -

Утром, во время завтрака, вошел в столовую директор Виктор Викторович,
в темном отглаженном костюме, желтых туфлях и галстуке.

Он громко поздравил весь коллектив детского дома с праздником
трудящихся Первое мая.

Ребята доедали овсянку. Кто-то царапал ложкой по тарелке, кто-то
чавкал, а один, уже вылизавший кашу, хихикнул и надел тарелку себе на
голову.

Директор посмотрел на придурка, переждал глупый смех и добавил, что,
возможно, с утра придет машина из колхоза, тогда все поедут в гости к шефам.
Так что никуда не разбегаться.

Вот теперь поднялся шум. В колхоз ездить любили.

Забарабанили по столу, завыли, затрещали, заорали невообразимое.
Ревели, мычали, визжали на разные голоса, некоторые свистели. Директор
собирался сказать что-то еще, но лишь махнул рукой и ушел к себе.

Общее возбуждение достигло вершины, когда принесли большую и блестящую,
наподобие бидона, жестяную банку с американским клеймом и каждому выдали по
полной ложке белой размазни, именуемой сгущенным молоком.

В тарелку, в ложку, в бумагу, в спичечную коробку, в лопушок, в ладошку
- каждый подставлял что мог.

У Васьки была горбушка, приберегал для солдата. Провертел в мякише
дырку, подставил, и ему налили диковинного молока. Васька не отходя языком
лизнул - понравилось. Еще лизнул - еще вкусней показалось. Таяло во рту,
нектаром расползалось по небу, по губам.

Голова пошла у Васьки кругом от такой сладкой жизни.

Стоял посреди коридора, лизал и наслаждался, зажмурившись.
Представлялось ему, что, когда он подрастет, заработает деньгу, в первую
очередь купит на рынке пайку хлеба и банку американского молока. Ложкой
черпать будет и есть, подставляя снизу корочку, чтобы драгоценная сладость
не капала мимо.

Неужто наступит такое золотое время для Васьки?

Кто-то, пробегая, саданул Ваську под локоть, хлеб с молоком отлетел на
пол. Обмерев, бросился Васька к пайке. Но кусок упал удачно, ничто не
пролилось, лишь осталось на полу бледное пятнышко. Васька лег на живот и
пятнышко вылизал.

Прикрыв хлеб двумя руками, Васька пошел на улицу.

За сараем, привалясь к стене, спал солдат дядя Андрей, свесив набок
голову.

Мальчик присел на корточки, подробно рассмотрел его лицо. Сейчас
особенно стало видно, какое оно старое, изможденное, морщины, синяк под
глазом и царапина на щеке.

Васька смотрел, и жалость разъедала его сердце, защипало в глазах.

Представилось: вдруг дядя Андрей умрет?

Уж очень вымученным, бледным он был, и тяжким, прерывистым было его
дыхание.

Испугался Васька, ужас его объял. Помрет ведь, а может, уже помирает.
Что будет он делать один?

Решил поскорей разбудить солдата. Известно ведь, когда человек не спит,
он умереть не может. Потому что он станет думать, что умирать нельзя...

Осторожно положил хлеб на траву, стал теребить солдата.

- Дядя Андрей! А дядя Андрей! Проснись, не надо спать! Проснись,
скорей!

Солдат лишь головой повел, досадуя. Попытался открыть глаза, белками
поворочал и снова закрыл.

Не знал Васька, что привиделось солдату необыкновенное. Эшелон
приснился свой, прямо как в натуре, и винтовка своя, которую он и не терял
вовсе, а по забывчивости оставил в козлах, в вагоне. Чистил боевое оружие
солдат, обглаживал ладонью вороненую сталь, поблескивающую маслом.