Чтение 35–й страницы книги ~ИСТИНА~

- Это вам.

Судя по запаху, в бумагу было завернуто что-то очень вкусное.

- Берите, жена вам в дорогу пирожков напекла. Небось не догадались
харч-то взять?

Прохоров и Олег честно признались, что даже не подумали об этом.

- Я же говорю, жениться надо. За собаку свою, Олег Сергеевич, не
беспокойтесь. Я к вечеру заеду покормлю, погуляю с ней. Потом утром.

- Ты мой добрый гений, - сказал Олег, - спасибо, дружище.

На перроне их ждал Олег Сальников, заместитель начальника отделения
уголовного розыска.

- Ребята, - он протянул билеты, - купейных не было. Пришлось брать
СВ, гоните по девять рублей, зато поедете с комфортом.

А они даже обрадовались этому. Действительно, СВ очень удобно, и
никто мешать не будет.

И тронулся поезд. Удивительное это ощущение, когда мимо окон начинает
плыть перрон. В дороге совсем новая жизнь, совершенно непохожая на ту,
которую ты вел до отъезда. Некое отдохновение от дел и забот. До
завтрашнего утра им некуда было спешить, не звенел телефон, и была полная
гарантия, что никто из знакомых не потревожит тебя. Хорошо ездить поездом.
Самолет стремителен. Ты выпиваешь чашку кофе в буфете аэропорта Внуково, а
следующую - через час с небольшим в Таллине. В поезде же ты обрастаешь
привычками и бытом.

Они пили чай с пирожками - спасибо Лешиной жене. И говорили о вещах
приятных и необязательных.

Ах ты, дорога, дорога. Тряска колесная. Плывут мимо окон одевающиеся
темнотой деревья, дома одинокие проскакивают. Стемнело, и уютная лампа
зажглась в купе.

И тут Олега словно прорвало: он рассказал Прохорову о той ночи в
Таллине, о Лене, о своей тоске по ней, об ожидании встречи.

Борис слушал, не перебивая. Слушал и поражался искренности друга и
радовался за него. Радовался и завидовал немного. Он был женат уже давно.
Отношения в семье установились стабильные. Он любил свою жену, но, слушая
Олега, вспоминал первые дни их знакомства, пытался пробудить в себе то
всеобъемлющее и радостное чувство, которое владело сегодня Наумовым.

- Чайку еще не желаете? - кокетливо спросила молодая проводница.

- Давайте, - сказал Борис, - только покрепче.

Проводница принесла два стакана.

- Хорошо, когда милиция едет, не страшно.

- А кого вам бояться? - удивился Олег. - Только поклонников.

- Скажете тоже! До Указа, знаете, что творилось? Напьются и шастают
по вагонам. Хулиганят, ругаются.

- Значит, помог Указ?

- Еще как!

- А помнишь, - Олег отхлебнул чай, - как у нас спорили по поводу
Указа?

- Помню.

- По-моему, ты не верил?

- Ну, предположим, ошибался, но не в полную меру. Да, на улицах, в
ресторанах и кафе стало меньше пьяных. Но пьянство ушло в квартиры. Нужен
целый комплекс мер.

- Будет и комплекс. Люди станут больше читать, если будут такие
писатели, как Горелов и Бурмин, в кино чаще станут ходить, в театр. А
телевидение? Вспомни <Семнадцать мгновений весны> или <Рожденная
революцией>.

- Да, улицы вымирали.

- Вот это и есть ответ на твои сомнения. Все будет, Боря, только
перестраиваться трудно. Инерция сильна.

- Слушай, Олег, скажи честно, ты думал, что убийца пришел за архивами
Бурмина?

- Конечно.

- Я неправильно сформулировал вопрос.

- Ты имеешь в виду его последнюю работу?

- Да.

- Даже в мыслях этого не было.

- Когда же ты понял?

- Я уже говорил.

- Эстонский стрелок?

- Да.

- Знаешь, тебе надо самому писать начинать, уж очень у тебя
ассоциативное мышление развито.

- Ты второй человек, который мне об этом говорит, - засмеялся Наумов.

- Вот видишь.

- Нет, Боря, я со всякой сволочью драться буду. А другие пусть пишут.
Как хорошо-то, что мы поездом поехали.

Олег повернулся, припал к темному окну.

Потом они уснули. Сразу же. Крепко, без сновидений. А поезд уносил их
к далекому утру.

Они попрощались с проводницей, пообещав отныне ездить только в Гродно
и только с ней, и спрыгнули на перрон. Жарковато было в Гродно. Особенно
когда на голове фуражка, да и китель тяжеловат для такой погоды. Их
встречали. Подполковник Масельский оказался их ровесником и попросил его
называть просто Толя. Второй сотрудник был совсем молодым младшим
лейтенантом, полным значительности порученного ему дела. Звали его
Бронислав.

- Давайте, мужики, поедем позавтракаем, - сказал Толя, - а то я эти
дороги знаю. Наголодались небось.

- Нет, - Наумов улыбнулся, вспомнив Лешин сверток, - у нас с собой
было.

- Все равно позавтракать надо.

Они подъехали к новому зданию гостиницы в самом центре. Она была
весьма удачно встроена в окружавшие ее старые, почти закрытые зеленью
дома. Прошли через вестибюль, сели за стол в огромном пустом зале
ресторана.

Стол был сервирован для стандартного завтрака.

- Толя, - Олег намазал хлеб маслом, - не тяни, ради бога.

Видимо, Масельский понял, что творится в душе у гостя, и,
улыбнувшись, сказал:

- Нашли.

Олег положил хлеб и на секунду закрыл глаза.

- Ты чего? Чего? - забеспокоился Масельский, - плохо тебе?

- Да нет, хорошо. Едем.

- Поешь сначала, а я расскажу о деле. После нашего разговора я в
краеведческий музей позвонил, описал комнату. Мне сказали, что таких в
городе три осталось. В детском саду номер четыре, в филиале краеведческого
музея, а в третьей Стахурский живет, Казимир Францевич, наш местный
историк-любитель. А Бронек, - подполковник кивнул в сторону молодого
коллеги, - пошел прямо к нашему писателю Олесю Журбе. Оказывается, Бурмин
у него был, он его тоже к Стахурскому водил. Вот и все.

- Стахурский в городе? - спросил Наумов тревожно.

- Ждет. Доедай, поедем.

И вот они в этой комнате. Круглой, словно фонарный отсек на башне
маяка. Стен не было. Только стекло и, конечно, дома и деревья, которые
шагнули прямо в комнату.

Наверное, здесь очень радостно жить, особенно в солнечный день. Мысли
должны в этом стеклянном фонарике приходить добрые и веселые.

Ввиду того, что углов здесь не было, письменный стол стоял прямо
посередине комнаты. Стол, диван да три кресла, старые, кожаные, уютные.

И хозяин был под стать комнате. Высокий, сухой, с кирасирскими усами.

Он внимательно посмотрел на офицеров милиции, поздоровался, пригласил
сесть.

- Я к вашей форме с послевоенных лет настороженно отношусь.

- Почему? - удивился Масельский.

- Вы человек молодой, не помните разгул бандитизма сразу после
освобождения. Тогда ваша форма поневоле становилась символом беды. Милиция
приходила, когда случалось нечто непоправимое.

- Нет, Казимир Францевич, - возразил Наумов, - мы не символ беды. Мы
просто идем за ней. Вот и сейчас случилось несчастье, и мы пришли.

- Несчастье, - задумался Стахурский. - Несчастье, - повторил он и
начал разгребать на столе кучу бумаг, достал газету, согнул ее и протянул
Наумову.

Олег посмотрел и увидел некролог Бурмина.

Мудрый был старик Казимир Стахурский, мудрый.

- Вы поэтому пришли?

- Вообще, да.

- А что значит трагически погиб? Формулировка-то весьма обтекаемая.

- Погиб, Казимир Францевич, это значит ушел из жизни. Вот мы по мере
сил и пытаемся восстановить его последние дни.

- Понимаю. - Старик провел ладонью по усам. - Что мне вам сказать? Я
врач. При немцах был в городе. Лечил людей, прятал в больнице раненых
партизан, отправлял в отряд медикаменты. Горжусь, что Родина оценила мой
малый вклад в войну. Наградили меня медалью <Партизану Великой
Отечественной войны> I степени. Уйдя на покой, я начал писать летопись
города. Я родился здесь, прожил всю жизнь. На моих глазах сменились три
политические формации. Не подумайте, я пишу все это для себя. Игорь
Александрович приходил ко мне узнать реалии времен оккупации.

- Что его интересовало? - Наумов начал нервничать. Пока в рассказе
Стахурского не было ничего конкретного.

- Быт его интересовал. Как город жил, как работали магазины,