Чтение 35–й страницы книги ~Небеса ликуют~

* * *

Сатана уходил. Седой костлявый Дьявол со страшной усмешкой на покрытом вечным загаром лице. Я прогнал его, но поздно, слишком поздно! С Противостоящим нельзя вступать в спор, ибо слова его - яд. Яд, от которого нет спасения.

Особенно если этот яд - правда.

Хотелось завыть, упасть на грязную землю, ударить кулаками в равнодушную твердь. Но сил не было. Ядовитый шип из сарбакана вошел слишком глубоко - не вытащить, не прижечь рану.

Во что ты верил, глупый ягуар?

"...А говорил в сердце своем: "Взойду на небо, выше звезд Божьих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему".

"Но ты низвержен в Ад!.."

Ночью в разрывах туч показалась луна. Мертвый лик скалился, освещая покрытое трупами поле. Подобрали не всех, и тлетворный дух, сладковатый запах Смерти, уже воскурялся кощунственным фимиамом к равнодушному Небу. Черные птицы пировали до вечера, радостно перекликаясь и терзая клювами беззащитные тела.

Но теперь птиц спугнули. В лунных лучах тускло блеснула сталь. Ровный строй пехотинцев вырос напротив вала, а за ним уже двигалась земля. Второй вал, такой же высокий, необозримый, поднимался навстречу первому.

Осада!

* * *

Шевалье ошибся, а может быть, это я оказался слишком далек от бесшабашной Марсовой потехи. Дни - тяжелые, неимоверно тоскливые, сливались в один, медленно приближаясь к неизбежному финалу. День - ночь, день - ночь...

- Монсеньор! Прикажите им! Прикажите!..

- Я не могу здесь приказывать, брат Азиний!

- Но... Что же делать? Очень много раненых, их нужно увозить, срочно увозить! Я говорю, но меня никто не хочет слушать!

- Хорошо. Я попытаюсь...

День - ночь...

* * *

- ...Его Королевская Милость обещает пощаду всем, кроме вождей злонамеренной ребелии. А посему повелеваем: сотников и полковников в железа ковать, гарматы же и прочее оружие выдать, тако же гетьманскую булаву и иные клейноды...

- Долой! Геть! Долой! Не сдадимся, матери твоей черт, трясця в печенки, в глотку кол! Пусть Его Милость нас сперва в сраку поцелует!

День-ночь...

* * *

- Шевалье! Что у вас с ухом?

- А, пустяки, Гуаира! Просто царапина! Слыхали, как мы сражались? Ма foi! Эти немцы бежали словно зайцы. Мы отбили холм, тот, где татары стояли, помните?

- Но там сейчас королевский штандарт!

- Да? Ну, под конец немного не повезло. Viоux diable! Зато какая была драка!

День -ночь...

* * *

- Хлопцы! Крыса бежал!

- Какая, к бесу, крыса?

- Михаиле Крыса, полковник чигиринский, гетьманского полку! В табор королевский ушел с посольством и сбег, проклятый!

- Крыса и есть!

День -ночь...

* * *

- По приказу его мосци полковника Джаджалия!..'По трусам, присягу забывшим и бежать пытавшимся, - пли!

- Да, панове, этот не шутит!

День - ночь...

* * *

- Возьмите письмо, сьер Гарсиласио. Если выберетесь отсюда, покажете его в Риме. Я написал все, что мог.

- Благодарю, сьер де Гуаира. Зная ваше красноречие, могу себе представить! Наверно, меня сделают кардиналом!

- Едва ли. Зато сохранят жизнь - вам и вашим близким. Может быть...

День - ночь...

* * *

- ...И о том, что ни день, в таборе болтают. А посему я, полковник Джаджалий, гетьман наказной, слово даю и клянусь: мы, черкасы реестровые, друзей своих посполитых не бросим и без них из осады не уйдем! И в том целую Евангелие и крест святой!..

- Хлопцы, поцеловал!.. поцеловал... поцеловал...

День - ночь...

* * *

- Наливай, панове! Все одно - конец пришел' Выпьем там и выпьем тут, на том свете не дадут!..

- Ну а ежели дадут, выпьем сразу там и тут! Первую чарочку - да за шинкарочку!

- Где ж та шинкарочка?

День - ночь...

* * *

- Гуаира! Гуаира! Беда! Река!.. Река разлилась! Татары, то есть - тьфу! - король приказал построить гра... гре... грэблэ!

- Греблю, шевалье. Я же вам говорил!

- Но... Parbleu! Сделайте что-нибудь! Вы же строили эти...

- Плотины? Строил. Воду можно отвести, сзади есть подходящая низина. Я покажу, что нужно сделать.

- Ура!!!

- Погодите! Передайте генералу Джаджалию, что у меня есть условие. Как только откроется гать, первым делом переправите раненых. Вы меня поняли? Раненых - первыми!

День - ночь...

* * *

А чтоб того Хмеля пуля не минула,

Что велел орде он брать девки и молодицы!

Хлопцы зачинают, девки подпевают:

А чтоб того Хмеля пуля не минула!

- Тише, дурак! Услышат!

- И что? Думаешь, боюсь? Эй, панове, все слушайте: гетьман Хмель зрадник, зрадник, зрадник, зра!..

- Докричался, собака!

День - ночь...

* * *

- Хвала Богу, монсеньор, раненых, самых тяжелых, уже начали переправлять! Но... У меня просьба. Большая просьба! Здесь нет ни одного католического священника, а мне... Мне надо исповедаться! Ибо согрешил я тремя чувствами: зрением, слухом, особливо же - осязанием...

- ...И отпускаю тебе грехи, сын мой, вольные и невольные, дабы безгрешным предстал ты на Божий суд. Амен!

- Помилуй, Господи, помилуй. Господи... Монсеньор, я конечно, недостоин... Но я тоже священник, я могу принять исповедь у вас! Мало ли что может случиться!

- Нет, брат Азиний. Нет...

- Но, монсеньор! Вечное спасение, ад, муки! Ваша душа, монсеньор!

- Нет...

И снова день - последний. Июльское солнце - беспощадное, жаркое...

* * *

- Дорогой друг! Признаться, я в некотором недоумении. На том совете, куда меня изволили пригласить, говорились странные вещи. Хоть и слабо я понимаю русинский, однако же очевидно, что генерал Джаджалий впал в немилость. Кроме того, меня расспрашивали о моем гарнизоне, но не обо всем, а только о наших черных мушкетерах. Vieux diable! Мне это не нравится!

- Мне тоже, шевалье.

- Ма foi! He будем горевать! Позиция наша блестящая, мы уже отбили шесть приступов... Ну да ладно! Гуаира, как вы думаете, синьорина Ружинская вспоминает нас? Ну... И обо мне?

- Раrbleu!

- Так говорите, Гомель не очень далеко? Кстати, у меня появилась блестящая мысль! Знаете, у меня есть родич - старый, слепой и совершенно выживший из ума. Давайте его на ней женим!

- На синьорине Ядвиге?!!

- Mon Dieu! Вечно я попадаю впросак! Нет, конечно, не на ней! На вашей римской знакомой, синьорине Франческе. Она ведь актриса! А так - баронесса, имя, герб! Родича я беру на себя... Будете смеяться, Гуаира?

- Представьте себе, нет.

* * *

Ночь - тоже последняя. Странно, я словно чувствовал это. И не один я. Табор затих, даже веселые компании вокруг полупустых бочек куда-то исчезли. Зато появились собаки. Темные, почти незримые в угольной черноте, они неслышными тенями носились у самых валов, где гнили забытые трупы. Но вот взошла луна - и тишину разорвал громкий отчаянный вой. Они тоже что-то чувствовали, что-то понимали...

Вой - долгий, хриплый, несмолкаемый.

Реквием по Вавилону...

"...Горе городу кровей! Поднимается на тебя разрушитель: охраняй твердыни, стереги дорогу, укрепи чресла, собирайся с силами... Князья твои, как саранча, и военачальники твои - как рои мошек, и когда взойдет солнце, то разлетятся они, и не узнаешь места, где они были..."

Разбудила меня тишина.

Гулкая, скользкая, какая-то ненастоящая, она плотной завесой опустилась с темного, подсрнутого тучами неба. Но занавес был тонок, сквозь него уже слышались неясные звуки: голоса, скрип телег, лошадиное ржание. Тут, на окруженном осклизлыми от дождя валами редуте, было спокойно. Парни в свитках и белых рубахах спали у погасших костров.

Белые - черные исчезли.

Я поднялся на вал, но тьма мешала разглядеть уснувший. табор.

Уснувший?

Завеса становилась все тоньше, громче звучали голоса, к лошадиному ржанию прибавился звон металла.

Что-то в этом было знакомое, очень знакомое. Тревожное ожидание, неверная тишина, голоса вдали...

Сцена!

Сцена, пока еще скрытая занавесом. На площади тихо, публика замерла в ожидании, но актеры уже на сцене, капокомико шепотом отдает последние указания...

Нет, не капокомико! То, что начиналось, - не комедия, не фарс. Мистерия! Страшная мистерия, которая называется...

...Шум, уже рядом, совсем близко. Негромкий голос часового. Кто-то приоткрывает занавес, готовясь произнести первую реплику...

..."Гибель Вавилона"! Все по правилам: сцена огромна, актеры не ждут выхода, они собрались по "беседкам", готовясь играть вместе, все сразу. Пэджэнты - скрытые тюлем повозки - вот-вот двинутся.

Но сначала - гонец. Вестник, герольд, Меркурий. Он спешит, зная, что публика заждалась.

- Гуаира! Mon Dieu! Где же вы?

Голос гонца звучит странно, как и положено в мистерии. Он кричит - шепотом. Такое нигде не услышишь, но в театре не бывает невозможного.

- Что случилось?

Несмотря на темноту, лицо дю Бартаса кажется белее мела. Не лицо - трагическая маска под мохнатой казацкой шапкой.

- Надо уходить, друг мой! Parbleu! To есть нет, уходить нельзя! В общем... Что мне делать?

Ответа он не ждет. Вестники не спрашивают, их дело - поведать ничего не подозревающим зрителям о том страшном, что вот-вот случится.

- Был совет... Рада - так ее, кажется, здесь называют. Генерала Джаджалия сняли с командования, вместо него назначен фельдмаршал-лейтенант Богун...

Странно, откуда шевалье берет эти звания? Впрочем, полковник Богун всегда считался правой рукой гетьмана.

Итак, Рада - ночью, тихо, без криков и ругани.

- Он приказал собрать все войска у переправ - все шестнадцать полков. Переправы, то есть эти... гати сейчас срочно укрепляют. Vieux diable! Гуаира, вы понимаете?

Я понимаю. Секрет мистерии прост. Усачи-запорожцы уже за Пляшивкой, не помогли ни заслоны, ни расстрелы...

- Бегут?

- Ну... Эвакуируются.

В его голосе проскользнул упрек. Бог Марс не мог вслух сказать о бегстве.

- Решено взять половину пушек, самых новых, всех лошадей и...

Мы одновременно обернулись в сторону погасших костров. Люди в белых свитках спали, не зная о том, что мистерия уже начинается.

- Их приказано не брать! Представляете, Гуаира? Никого не брать, у переправ выставить заслоны... Мои мушкетеры уже там, я ничего не мог сделать, мне приказали! Я пришел, чтобы забрать вас!..

Шепот исчез, крик вырвался наружу. Пикардиец бухнулся на землю, обхватил голову руками.

- Гуаира! Я ведь воевал! Я знаю, что такое приказ, но солдат нельзя бросать! Пусть эти люди - простые вилланы, но они смелы и отважны, они пришли сюда добровольно! Mort Dieu! Я пытался спорить, но вы ведь знаете мой русинский!..

* * *

Бедняга! Да будь он самим Златоустом!

Наивные парни в белом пришли воевать за свободу. Им разрешили - и воевать, и умереть. Генерал Джаджалий присягал на Евангелии и кресте, но сейчас командует не он, а Иоанн Богун никому ни в чем не клялся.

- Приказано пустить слух, что поляки прорвались за реку, а потому наш маневр - всего лишь вылазка. Решили не брать даже этого... кардинала, чтобы все подумали, будто войско остается...

И действительно! Зачем бегущей армии митрополит Коринфский? Еще один мученик в коллекции брата Азиния!

Брат Азиний! Сьер еретик!

- Нас не подпустят к переправе? Вместе с посполитыми? - спросил я, заранее зная ответ.

Шевалье в отчаянии помотал головой.

- Нет, будут стрелять! Моп Dieu! Мой пращур погиб при Азенкуре, потому что не захотел бежать, бросив своих вассалов! Гуаира, вы же умный, придумайте что-нибудь!

Ответить было нечего. Еще несколько дней назад, когда я помогал отводить прочь от лагеря взбесившиеся воды Пляшивки, мне очень не понравились вопросы, которыми засыпали меня сьеры реестровцы. Их очень интересовало, пройдут ли по новым гатям лошади и пушки. О людях - не спрашивали.

- Верните своих мушкетеров сюда.

- Что? - Дю Бартас удивленно поднял голову. - Сюда?!

- Сюда, - кивнул я. - Скажите, что любой, кто попытается оставить позицию, будет расстрелян. Это первое. Второе - разбудите посполитых... вилланов и прикажите им собрать все возможное оружие. Третье - тащите на редут попа и мальчишку. Все! До моего возвращения ничего не делать, ясно?

Шевалье принялся в задумчивости лохматить свою бородку, но я не стал ждать ответа.

Мистерия началась.

"Гибель Вавилона", акт первый.

У западной гати меня остановила стража. Черные реестровцы долго присматривались, наконец старшой, рыжий и рябой усач, неохотно кивнул, вероятно, рассудив, что посполитые в голландских плащах не ходят. Но я не спешил к переправе, наивно поинтересовавшись, что, собственно, происходит.

Реестровцы переглянулись. Рябой усач, ухмыльнувшись, сообщил, что Станислав Лянцкоронский, трясця ему в селезенку, со своими ляхами пытается обойти табор. Но Богун, новый гетьман наказной, сей маневр угадав, ведет войска наперерез. Волноваться нечего, так что пан зацный может передать, чтобы посполитые и прочая чернь спали спокойно.

Слово "чернь" старшой выговорил особенно вкусно. Итак, "чернь" может спать спокойно.

Вечно!

* * *

Еще западнее, ближе к заваленному непогребенными телами полю, болото подступало к самому табору. Пляшивка исчезла, чтобы вынырнуть из тихой хляби далеко отсюда, за гатями. Когда я намечал места новых переправ, то сразу приметил это место. Удобный пологий берег, холм, закрывающий королевский лагерь, южнее - пушки нашего редута- Но именно здесь болото оказалось особенно глубоким. Не болото - топь.

Я подошел к краю темной воды, скрытой высоким камышом, и неуверенно ткнул носком сапога в черную грязь. Мне сказали, что в этих местах есть какая-то тропинка, обозначенная прутиками-вехами. Но кто разглядит ее в этой суматохе! А ведь переправлять надо не одного, не десяток, не сотню.

В Гуаире я нагляделся на болота. Нагляделся, набродился, нахлебался. Не через каждую топь можно проложить гать. Правда, кадувеи и гуарани уверяли, что могут ходить прямиком через хляби, не думая о тропах, - если, конечно, великий дух

Тупи поможет.