конечно, не монгол, слишком четко вылеплены скулы, но и не из отребья,
подхваченного смерчем войны. Найман? Нет, узковаты глаза. Керэй? Но кожа
гораздо желтее, под цвет песка. Но кто же тогда? Нечто очень знакомое в
резком разлете бровей, в четко вылепленном подбородке... очень-очень
знакомое, но неуловимое. Впрочем, мало ли племен в степи над Ононом?
приязнью. Нас пригоршня в сонме чужаков, и мы должны держаться друг друга
- и найманы, и монголы, и керэи, и остальные, иначе нас сожрут, растворят
в себе наглые и трусливые твари, которым позволено сражаться под нашими
бунчуками. Все эти туркмены и кипчаки, кара-кырк-кызы и уйгуры, вся эта
накипь на казане побед Потрясателя Вселенной... они только и ждут, чтобы
мы повернулись к ним спиной, а когда дождутся - всадят нож. Каждый в
отдельности они ничто, но скопом - сильны, и хорошо, что не знают еще
своей силы. Это не люди, это грязь; алчность заменяет им отвагу, и вместо
верности у них льстивость, а чувство долга вообще незнакомо им; хорошо,
что они пока еще боятся плети монгола!
выскочка, ничтожество, ошеломленное нежданной удачей; хлебает айран,
громко рыгая, и щурится; таких я рубил в Черных Песках, один - пятерых, и
они бежали, как куланы, прижав уши, а теперь им доверяют бунчуки
джаун-у-ноянов; плохие глаза у этого кипчака, нельзя верить ему, такие вот
и всадят нож под лопатку, когда почувствуют свою силу...
неукротимы, они умеют увлечь людей за собой, но они не разбираются в людях
и не умеют читать выражения лиц; почему он вообще здесь, этот кипчак?..
если мальчик хочет молчать вдвоем, то зачем же нам третий?..
старого воителя. Он приподнял бровь, и Тохта, дыша, как отогнанный пес,
уполз куда-то назад, к стене, перестал оскорблять взор дыханием и
присутствием.
ястребенке! и повелевать движением бровей тоже умеет; это высочайшее из
искусств, с ним нужно родиться, а изучить его негде; это - не ястребенок!
мужающий орел сидит на войлоке, и он мог бы взлететь высоко, если бы...
понимает джаун-у-ноян, - мы, старики, не вправе убивать будущее свое,
славу свою, нет, не вправе! Нужно вступиться! нужно говорить с Бурундаем,
а если Воитель не пожелает услышать, я пойду к Субедэ, одноглазый демон не
мог забыть меня, он вообще ничего не забывает, особенно долги. Та сабля
прервала бы его земной путь, не заслони я одноглазого собой, и Субедэ
подходил после ко мне; он ничего не сказал, просто посмотрел, запоминая,
но этот взгляд стоил тысячи слов! а если откажет и одноглазый, я доберусь
до Бату, в конце концов мой отец был нухуром Потрясателя Вселенной... но
этот юноша не должен умереть и не умрет; пусть подыхают такие псы, как
этот... Тохта!..
руки его спокойно лежат на коленях, а глаза медленно обводят юрту, не
упуская ничего. Сиди и слушай! - сказал Ульдхай и еще кое-что сказал, но
для этого еще не пришло время; Тохта не стал удивляться понапрасну,
получив распоряжение, - это не его дело, его дело исполнять приказы
ноян-у-нояна Ульджая, потому что, когда тот станет вождем тумена,
освобожденная тысяча достанется Тохте; тысячник, о! это совсем не
сотник!.. и Ульджай, возвысившись, потянет за собой Тохту: ведь каждому
нужен верный человек, не удивляющийся никаким приказам...
разотрет в пыль все, что достигнуто, и Тохта снова будет простым
ардан-у-нояном, каких множество; десятник, э! это вовсе не сотник... и где
будет искать второго Ульджая?..
Потрясателя Вселенной; каким он был?
в бестолковых драках за угнанный скот; со всех сторон налетали враги, и
сушь, наступая на травы, губила скот, пока не пришел Потрясатель
Вселенной, зеленоглазый полубог Тэмуджин. Кто, кроме него, смог бы собрать
воедино несоединимое? Он связал племена в пучок и заставил поверить, что
их сила неодолима; он указал путь к процветанию, и не нищий аркан пастуха,
а щедрая сабля накормила голодных...
они?..
смириться и признать главенство силы; свободой своей дорожили они выше
всего и дольше всех противостояли неизбежному. Их сабли были нужны
остальным племенам, войско было неполным без меркитских богатуров, они же
противились воле хана и желаниям Синевы; их покарали, и кара была суровой,
но не слишком, ибо преподала урок иным непокорным, и больше не было нужды
в столь беспощадной суровости...
покину тебя. Мои люди еще не скатали палатки.
твои люди не готовятся к штурму?
непроницаемость. Мальчишка все же унизил себя! Он не сумел удержаться, он
потерял лицо! Нет, я не пойду к Бурундаю, я не буду умолять Субедэ; я
обманулся, как горько я обманулся!.. так будь же проклят, трусливый щенок,
и подыхай, как шелудивый пес!
рукой обхватывает его голову, закрывая ладонью рот, а левой втыкает под
лопатку короткий, остро отточенный нож. Монгол вскидывает руки, но перед
глазами вертится желтый квадрат тоно, и солнечный блеск угасает в
нестерпимой, тут же обрывающейся боли.
губах, ноги вздрагивают в последний раз. Кончено. Кипчак сноровисто
заворачивает мертвеца в его же алый плащ, и следы крови незаметны на
гладкой ткани...
вскрикнуть, кто хрипя, и в то же время - одинаково: короткое молчание,
вопрос-другой... и нож под лопатку. Никто не сумел предвидеть и защитить
себя: ни рябой кипчак, осторожный, как степная лисица, ни помеченный
страшным шрамом кара-кырк-кыз, ни начальник ертоулов, скрученный из
железных мышц убийца. Только грузный канглы оказался неожиданно проворным:
он даже не сел к очагу; дрогнули ноздри, уловив слабый запах пролитой
крови под грудой тряпья, - и он кинулся назад, к порогу, но кебтэулам не
было ведено выпускать никого; они отбросили его в тепло юрты и продолжали
безучастно стоять, стараясь не слышать возни и сопения за пологом.
Толстяка резали вдвоем, повиснув, словно собаки на медведе. Он и был
силен, как медведь, он рвался и трижды едва не отбросил двоих в углы, едва
не сумел вырвать из ножен саблю, прежде чем упал, споткнувшись о жаровню,
и Ульджай рухнул на него, прижимая к войлоку мощные руки, а Тохта с
налитыми кровью глазами возник сбоку и, не раздумывая, чиркнул сизым, в
потеках лезвием по напряженному горлу... и Ульджай испортил новый чапан,
прежде чем сумел чисто вытереть лицо и руки...
войлок. Сейчас ему простится вольность, ведь именно он, а не кто иной
помог ноян-у-нояну устранить тех, кто мешал выполнить волю Бурундая.
отступления не будет. Будет штурм. Сегодня. Сейчас!..
хмурым воинам, тихий ропот оборвался. Никто не посмел ни воспротивиться
решению вновь штурмовать проклятые стены, ни потребовать отчета за кровь
ноянов. Потому что на груди Ульджая искрилась солнечными бликами пайцза,
знакомая всем:
равно уже не нужна ему. И не понадобится Бату, жалкому внуку убийцы. Если
Ульджай сумеет вернуть справедливости силу.
ноян-у-нояна невесомая паутинка, черная, но - странное дело - недоступная
глазу даже в сине-бело-желтой яркости дня. Только один из всех ясно
различает ее, потому что нажавший на точку ци и на точку гун-по уже не
вполне жив и глазам его открыта изнанка мира.
Херберт Фрэнк
Контровский Владимир
Маккефри Энн
Посняков Андрей
Никитин Юрий
Афанасьев Роман