Наверное, я опять забылся, и опять к действительности меня вернули его
слова. На этот раз он не обращался ко мне, он говорил как бы сам с собой,
едко, желчно, и лицо его - я хорошо видел это - было искажено какой-то
презрительной гримасой.
понятно, почему все к чертям катится. Почему кругом, куда ни глянь,
невесть что творится, а по документам все гладко. Академия... Чего уж тут
ждать, если вы так вот в своей Академии работаете. Тогда все понятно, - он
повернулся в мою сторону и заговорил уже, глядя мне прямо в глаза. -
Хорошее задание - любой ценой спасти свою шкуру. Уцелеть, когда катастрофа
надвигается, когда сами же вы в этом во всем виноваты. Пусть другие за все
платят, так?
так просто, как Панкерту, рот не заткнете.
Панкерта? Как он мог связать имя Панкерта с моим заданием? - Кто затыкал
ему рот?
себе тут тихо и не лез не в свои дела. Вы же всегда так устраиваете, чтобы
такие, как он, вечно в виноватых ходили, чтобы и слова сказать не смели,
чтобы сидели себе тихо и радовались, если их не трогают и работать им не
мешают. Думаете, если его успокоили, так и меня успокоить сумеете? Ну не
надейтесь!
наверное, что внутри у меня все кипело, и я боялся, что стоит мне хоть
повысить голос, и я могу сорваться. Ведь нельзя же без конца бить и бить
человека по больному, даже если человек этот дошел уже до того, что сам
себя стал презирать. - Заткнись и слушай меня. Никто, слышишь ты, никто
твоему Панкерту рта не затыкал. Оставь эту дурь при себе, чтобы я больше
не слышал об этом. Потому хотя бы, что я здесь сейчас разговариваю с
тобой, что мне пришлось сегодня сделать все это только из-за того, что я
занят расследованием доклада, который твой Панкерт передал к нам в
Академию. Понимаешь ты это?! - все-таки не выдержал и сорвался на крик я.
бесконечно удивленного человека. - Какого доклада? Когда он мог вам его
передать?
от меня еще какого-то ответа. Потом сказал:
глазах.
это превратилось в прочную привычку, и я по пальцам мог пересчитать
случаи, когда мне не удавалось ей следовать. Я прилетел вскоре после
полудня, когда Оронко кажется особенно пустынным и тихим, сажал свой флаер
на крыше склада и загружал его продуктами и необходимыми вещами на
предстоящую неделю. Я мог бы, конечно, не делать этого, воспользовавшись
услугами Службы Доставки, но тогда пришлось бы признать, что истинной
причиной моих еженедельных визитов было желание провести вечер в компании
доктора Кастера и его жены, а мне почему-то даже себе самому не хотелось
признаваться в том, насколько высоко ценил я возможность общения с ними.
площадке перед "Феррико" - единственным кафе в Оронко, названным так в
честь основателя поселка - поднимался на террасу и шел к самому дальнему
от входа столику. Никто из завсегдатаев кафе не занимал этот столик по
четвергам, а приезжих в Оронко в середине недели практически не бывало. Я
садился лицом к озеру и заказывал чашечку кофе. Климат в Оронко на
редкость однообразный, и даже в прохладный сезон, когда бывают и проливные
дожди, и сильные ветры, к полудню все обычно заканчивается, небо
очищается, и можно спокойно сидеть на открытой террасе, смотреть, как
солнце постепенно опускается все ниже и ниже к воде, и ни о чем не думать.
Однообразие совсем не угнетало меня. Наоборот, оно как бы создавало
прочный фундамент моей жизни, и мне не хотелось ничего менять в
устоявшемся ее укладе.
если в клинике были какие-то неотложные дела. Никогда за все эти годы он
не пришел первым, но лишь один раз он не пришел вообще - это в тот день,
когда умер старый Мотульский. Я еще издали замечал Кастера на набережной и
поднимал в знак приветствия руку. Он появлялся не со стороны клиники,
потому что, даже если ему и случалось там задержаться, неизменно
заскакивал домой за своими старинными, выточенными из настоящего дерева,
шахматами. Нес он их всегда под мышкой левой руки без каких-либо особых
предосторожностей и даже раза два на моей памяти ронял доску на землю и
рассыпал фигуры. Это не значило, что он не ценил их - просто он считал,
что старинная вещь живет лишь до тех пор, пока ей пользуются.
заказав по чашечке кофе - для меня это была всегда вторая чашечка -
принимались за игру. За эти годы мы успели настолько хорошо изучить друг
друга, что зачастую могли безошибочно предсказать ответ на свой очередной
ход и порой становились не соперниками, а как бы соавторами каждой партии.
Мы даже выработали свой условный язык с ничего не значащими для
постороннего - а порой уже и для нас самих - словами и выражениями, на
котором разговаривали во время игры. До того, как солнце тонуло в водах
озера, мы успевали сыграть четыре, иногда пять партий. Но лишь только
зажигались огни на террасе - кафе "Феррико" вообще на редкость старомодно,
в нем не установлено даже стандартной имидж-аппаратуры, я не могу сказать,
чтобы мне это не нравилось - игра наша заканчивалась. Появилась Ланга,
жена доктора Кастера, мы заказывали ужин и долго сидели, ведя неспешные
разговоры о происшествиях минувшей недели и планах на ближайшее будущее.
Мы никогда не говорили ни о чем, что выходило бы за пределы Оронко и его
ближайших окрестностей. Не знаю, что заставляло семью Кастеров так
ограничивать темы наших бесед, но меня это вполне устраивало. Я стремился
полностью отгородиться от внешнего мира, и долгие годы мне это удавалось.
пустело - доктор Кастер брал под мышку свои шахматы, и мы выходили на
набережную. Ночное небо над Оронко всегда ясное, и даже когда нет на нем
ни одной из лун, яркие звезды дают достаточно света. Минут десять мы
стояли, молча глядя на озеро и прислушиваясь к плеску волн у наших ног,
потом прощались и расходились в разные стороны - доктор Кастер с женой
направо, а я налево, к своему флаеру. Мы не уговаривались о следующей
встрече, мы знали, что через неделю все повторится.
В последние годы в ближнем лесу развелось множество лионок, они умудрились
прогрызть в изгороди массу ходов и изрядно подпортили ее внешний вид, не
говоря уже о тех безобразиях, что они вытворяли ночами на лужайке перед
домом. Всякому терпению приходит конец, и я решил в конце концов, что моей
изгороди совсем не помешают острые шипы. Оказалось, однако, что в таком
решении я был не первым, все запасы нужного стимулятора были уже
исчерпаны, и мне пришлось с полчаса повозиться, настраивая синтезатор, а
потом ждать, пока он наработает два пакета нужного мне порошка. Мне очень
не хотелось нарушать заведенный порядок, да и доктор Кастер, я знал, был
бы очень раздосадован, не застав меня на месте, и потому я спешил. Тот,
кто за долгие годы жизни приобрел множество привычек - даже таких, которые
я увидел, что оказаться первым за нашим столиком мне на этот раз не
удалось. Но досада моя еще больше возросла, когда, подойдя ближе, я
обнаружил, что человек, сидевший спиной ко входу на моем обычном месте, не
был доктором Кастером.
свести свои контакты с другими людьми, и то, что теперь мне предстоял
разговор с кем-то посторонним, не входящим в узкий круг моих здешних
знакомых, совсем не улучшило мое настроение. Лица человека, который
дожидался меня, я не видел, но он явно не был местным. Даже обычный для
этих мест белый костюм и белая шапочка с козырьком, что лежала на столе у
его левого локтя, не делали его похожим на местного жителя - когда долгое
время живешь в одной местности, как-то неосознанно начинаешь выделять
всех, кто приехал издалека. Он сидел здесь, видимо, уже давно - рядом с
ним стояла пустая чашечка из-под кофе - и несомненно дожидался меня. Это я
понял сразу, другого объяснения его присутствию за столиком быть не могло.
Ведь, если бы он был простым приезжим, случайно забредшим в "Феррико", его
несомненно предупредили бы, что это место занимать не следует. А если бы
ему нужен был доктор Кастер, то для этого незачем было приходить в кафе -
доктора гораздо легче было бы застать в клинике или, на худой конец, дома.
столику.
судьба, на сегодняшний день пришлась, пожалуй, самая нежелательная. Он
был, как и прежде, рыжим, и, конечно же, бородатым. Но только теперь он не
был уже лаборантом у Ваента. Теперь - я знал это, хотя и не следил за
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Сертаков Виталий
Круз Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия